Елена Арсеньева - Твой враг во тьме Страница 19

Погибшего мальчишку (Сережа Капитонов, шесть лет) и вспомнил первым делом Дмитрий, когда вертлявенькая медсестричка объяснила ему, как и почему Лёлины анализы оказались в Центре крови.

Лёля. Весна – лето, 1999

Ее трудно обвинять в том, что так старалась упрятать воспоминания на самое донышко сознания. Она же не мазохистка, в конце концов, а эти мысли непрестанно ранили память, как ржавое лезвие. Мало того, что больно, так еще и заражают смертной тоской по тому, что быть могло, да не сбылось! И что, разве только она в этом виновата?!

…Раньше Лёля с самого начала чувствовала, что очередной романчик или «дружба» долго не протянет. Ну в самом деле: не может ничем серьезным кончиться то, что началось с банального приглашения потанцевать или с никчемушной болтовни, пока она выбивала очередному покупателю очередную накладную, или с пошловатого знакомства на вечеринке. Та единственная встреча, которая перевернет ее жизнь, должна быть чем-то из ряда вон!

Ну что же, тут Лёля оказалась права. Встречи с Дмитрием, что первая, что вторая (особенно вторая!), оказались из ряда вон, они перевернули Лёлину жизнь… и тем не менее это оказались «бесплодные усилия любви». Ее, конкретно ее, Лёлиной любви, потому что этот киногерой, супермен и суперлюбовник, этот «спасатель от бога», человек, вернувший ее к жизни и разбивший ее жизнь, ни разу не сказал, что любит ее.

Как-то так получалось, что он в основном молчал, а обрамляла словесными узорами их встречи, поцелуи и объятия она, Лёля. Конечно, настоящий мужчина и должен быть немногословен, но не до такой же степени! При этом Дмитрий вовсе не был дураком, который молчанием ловко маскирует скудоумие. Лёля ощущала, что в нем шел постоянный напряженный мыслительный процесс, имевший, как позднее выяснилось, весьма отдаленное отношение к ней. А она-то поначалу чувствовала себя объектом какого-то психо-физико-химико-ментального обследования. Казалось, Дмитрий взвешивал каждое ее слово на незримых весах, примерял к невидимому эталону. Она это ощущала всем существом и, вместо того чтобы обидеться, радовалась, дуреха, ужасно волновалась и даже мучилась по этому поводу: соответствует или нет, мечтала, конечно, соответствовать… Потом как-то вдруг Лёле показалось, что стандарты Дмитрия здорово напоминают легендарное прокрустово ложе, в которое она никак не умещается, а потому ее ненаглядный всерьез озабочен, как быть: отрубить ли возлюбленной головенку или ножонки поотсечь? Это ее потрясло, обидело… но оказалось просто ничем по сравнению с потрясением и обидой от нового открытия: какое прокрустово ложе, какое обследование, какой эталон? Да ведь большую часть того времени, которое Дмитрий проводит с Лёлей, его сознание занято чем-то совершенно иным! Не имеющим никакого отношения к любви и будущей семейной жизни, на которую она так надеялась и о которой так мечтала!

Да, она хотела быть его женой. Очень хорошей, самой лучшей – чтобы по сравнению с ее стряпней все прочие блюда казались мужу безвкусными, а по сравнению с уютом в ее квартире все остальные дома казались бы трущобами. При этом, конечно, она хотела оставаться не полотером и судомойкой, а очаровательной, нежной любовницей и сердечным другом своего мужа. У него не возникнет и мысли о других женщинах, потому что Лёля заменит ему все и всех. А как ее будут любить дети! Лёля не хотела бы много детей, двух вполне достаточно: мальчика и девочку. Но это будут самые счастливые дети на свете, которые станут вспоминать родительский дом со слезами счастья и умиления. Точно так же дом своей бабушки будут вспоминать и внуки, потому что когда-нибудь Лёля предполагала сделаться лучшей на свете бабушкой.

Дожив до двадцати пяти лет, она уже твердо знала, что больше всего на свете хочет любить свою собственную семью. Конечно, для мамы с папой она свет в окошке, но гораздо чаще этот свет им заменяет электролампочка непрерывной работы. Они живут, чем дольше, тем больше, ради своих книг. А что дочь уже выросла – какие проблемы?

Раньше Лёля часто сетовала, что одна в семье, ей не хватало братьев и сестер. У мамы при этом делалось нежное, смущенное лицо, она виновато кивала каким-то своим воспоминаниям – может быть, тем самым нерожденным Лёлиным братьям и сестрам, – но вдруг глаза ее вспыхивали, брови взлетали:

– Да ты что? Еще детей? Но тогда я не написала бы то… и то… и это! Нет! В жизни всегда происходит только то, что должно произойти!

И, наскоро чмокнув своего взрослого ребенка, мама взлетала с дивана, на котором они только что так уютно, так чудно, так семейно посиживали в обнимку:

– Ну ладно, моя радость, я совсем забыла, что мне еще надо поработать над библиографией!

Так вот, Лёля для себя решила: в ее жизни не будет никаких библиографий. Никакой научной работы, никакой служебной карьеры! Она любит книжки больше всего на свете, но не намерена похоронить себя заживо в библиотечной гробовой тишине или под лавиной графоманских рукописей в каком-нибудь издательстве. Она обожает детей, однако вовсе не намерена разрываться на части ради тридцати короедов, которым вообще плевать с высокой башни как на древнюю и древнейшую, так и на новую и новейшую историю. Конечно, если ее будущий муж окажется человеком состоятельным, Лёля с удовольствием сунет в долгий ящик свою трудовую книжку. Если нет – что ж, она будет необременительно работать в книготорговой фирме и воспитывать двух своих детей. И овцы сыты, и волки целы. Семья как цель жизни и вершина карьеры – чем это плохо?

Да вот, плохо, оказывается… Сначала плохо было то, что никак не появлялась подходящая кандидатура. Лёля хотела впервые лечь в постель с мужчиной только по страстной и смертельной любви, она не желала набираться сексуального опыта в постелях, которые скоро придется забыть. Сейчас столько книжек и даже фильмов на эту тему! Если плоть не ставит вопрос ребром, к чему торопить события?

Лёлина плоть вопросов ребром не ставила: с интересом воспринимала теорию, и если мечтала о практике, то требовала, чтобы на первом же практическом занятии уже присутствовало надетое на безымянный палец тоненькое золотое колечко.

Образ грядущего супруга вполне четко нарисовался к тому времени в Лёлином сознании. То есть без прокрустова ложа и здесь не обошлось… Однако она не была такой уж пуристкой, и если, к примеру, Дмитрий оказался не ярким блондином, как в мечтах, а темно-русым шатеном, то Лёля не собиралась бежать в магазин за «Лондой ь 217»! Она полюбила его таким, каким он был, с этими холодноватыми глазами и крутым изломом светлых бровей, ямочкой на подбородке и с этими темно-русыми волосами. Она сразу приняла его в сердце, с восторгом оценив достоинства и крепко зажмурившись на возможные недостатки. А он… а Дмитрий… Для Дмитрия ее просто не существовало!

Наверное, Лёля сама была виновата. Если заливаешь человека куботоннами любви, он рано или поздно захлебывается и пытается выбраться на сухое местечко, чтобы передохнуть, обсохнуть и дать себе слово впредь быть осторожнее. Таким островком безопасности для Дмитрия была работа. Очень смешно: спасатель пытается спастись от той, кого он спас! И еще смешнее – типичный конфликт совковых «любовных» романов: она тянет его в мещанское бытовое болото, а его чувство долга не позволяет оставаться в стороне от насущных проблем современности. Нет, правда, неужели этих проблем так много?! Неужели и впрямь в этом несчастном Нижнем Новгороде непрестанно что-нибудь горело, взрывалось, тонуло, опрокидывалось, сходило с рельсов, проваливалось под лед, замыкало, отключалось, наезжало, рушилось? Неужели кого-то постоянно уносило на льдине, кто-то блуждал в лесу, падал с балкона, застревал в лифте, баловался со спичками и горючими веществами, управлял автотранспортными средствами в нетрезвом состоянии? Создавалось впечатление, будто город жил только бедами, и единственный, кому эти чужие беды удавалось руками развести, был аварийно-спасательный отряд МЧС, а состоял он, казалось Лёле, из одного человека – Дмитрия Майорова.

Мало того, что у него были дежурства, когда каждое ЧС было его личным делом. Лёле чудилось, он не пропускает ни одной аварии, нарочно уговорив свое начальство, чтобы оно вызывало его при самомалейшей тревоге. Пейджер на ремне его джинсов мог заверещать в любое время дня и ночи, и не было случая, чтобы Дмитрий тут же не прервал всякое дело (вся-ко-е!) и не кинулся к телефону, а то и прямиком к указанному в сообщении месту. Хорошо, что Лёля не подсчитывала свидания, которые были отменены. Эта цифра могла бы попасть в Книгу рекордов Гиннесса! И спасибо еще, если Дмитрий давал себе труд предупреждать об их отмене, – чаще Лёля безнадежно топталась на улице, стуча зубами от холода и злости. Потом, когда родители уехали в деревню, она хотя бы не позорилась на людях, но как дурочка торчала то у окна, то возле «глазка» у себя дома. Как в клетке, как в западне!