Елена Арсеньева - Страшная сказка Страница 19

Короче, элементарная логика должна была подсказать: толстобрюхий потный гид Константин Васильевич заливает. Но какой же русский не любит быстрой езды по Атлантическому океану за жалкой акулешкой! И народищу записалось в группу охотников очень даже немало – человек тридцать. Сначала, с часик примерно, все радостно взвизгивали, когда катерок «Абу Карим», что в переводе с арабского означает «Предок Карима», «Папа Карима» или «Пахан Карима», кому как больше нравится, взлетал на зеленых волнах высотой с трех… ладно – с двухэтажный дом. Потом народ начал потихоньку уставать от однообразия открывающихся впереди бескрайних морских просторов и остающегося позади вида на бетонный завод, подаренный некогда, лет двадцать назад, Агадиру Советским Союзом после жуткого землетрясения, которое фактически уничтожило город. Кто дремал, кто откровенно спал, кто укрылся от порывов ветра в каюте. Наконец на носовой палубе остались только трое: Егор и эта парочка.

Не стоит строить из себя целку и скрывать: записался Царев на экскурсию после того, как «Надежда Гуляева» и ее спутник изъявили горячее желание охотиться на акул. Причем их желание было настолько заразительным, что ему невольно подчинились многие. Остальные оказались не столь подвержены заразе любопытства, но, судя по азартному блеску в глазах Константина Васильевича, и такое количество идиотов было рекордным. И если остальные, повторимся, уже пресытились однообразием зеленых морских волн, то «Надюшка» и Родион (парня с голубыми глазами звали этим претенциозным именем) наслаждались жизнью. Выражалось это в следующем: они сидели в обнимку на боковой лавочке, как бы не обращая внимания на тучи брызг, о чем-то тихонько ворковали, сблизив лица (справедливости ради следует сказать, что иным образом говорить под рев «Папы Карима» было невозможно), иногда поднимались размять ноги и, цепляясь за поручни, нависали над зеленой глубью, причем Егор в такие мгновения испытывал дикое, почти неконтролируемое желание подкрасться сзади и отвесить парню увесистый пинок в его обтянутый джинсами, крепкий и довольно-таки сексуальный зад. Однако прошло уже довольно много времени с тех пор, как он научился подавлять даже самые неконтролируемые желания, школа у него в этом смысле была что надо, учителя – один к одному, а потому он сидел себе нога на ногу и покуривал, жалея, что ветер относит дым в противоположную от этих голубков сторону и он, Гоша Царев, ничем, хотя бы такой малостью, не может им досадить.

Потому что он был для них натурально пустое место. Просто какой-то качественно прикинутый хмырь с сигареткой, прилипшей к губе, и пустым взглядом. То есть они были настолько увлечены собой, что даже не замечали: хмырь за ними откровенно следит! Воро́ны, конечно. Но – воро́ны высокого полета!

«Что все это значит? Почему им понадобилось выдать эту телку за Надюшку?» – непрестанно размышлял Егор.

Да-да, «им» – Гоша уже не сомневался, что не «Надюшка» водит Родиона за нос, а они вместе водят за нос всех окружающих. Проскочила одна фразочка – как раз в тот миг, когда неожиданно стих рев мотора и возник момент внезапной предательской тишины. «Надюшке» в это время взбрело в голову взобраться на поручни и, балансируя на них, лететь навстречу волнам. Минут пять назад это же проделал матросик-араб, чем заслужил бурные продолжительные аплодисменты «Надюшки» и Родиона. И вот ей взбрело в голову повторить трюк.

Тогда Егор в первый раз усомнился в здравости рассудка этой новой «Надюшки». Понятно, арабчонок – тощий, жилистый, весь свитый из мышц морячок, для которого волны привычнее, чем асфальтированная дорожка. Но роскошная женщина с роскошной кормой, которая тотчас нарушит центр тяжести и свалит свою владелицу с перил… Кем надо быть, чтобы затеять такое? Или девушка напилась с утра пораньше чего покрепче?

К счастью, спутник ее оставался вполне трезв и успел ухватить красотку за штаны, не дав совершить опасный трюк. Смертельный, так сказать, аттракцион. Оторвал от поручней и сказал, наставительно подняв палец:

– У тебя избыток адреналина в крови, это я уже усвоил. Но… пока не время Надежде Гуляевой уходить к праотцам. Пусть она еще поживет. Поняла?

И вот тут-то настал момент тишины – как момент истины.

«Пусть она еще поживет…»

Ольга Еремеева

Январь 2001 года, Нижний Новгород

Ольга стиснула руки на коленях. Никогда в жизни ей не хотелось до такой степени изувечить кого-нибудь, как сейчас – этого гнусного опера. Для начала выцарапать его ненавистные желтые лживые глаза. Теперь она постигла, как можно довести человека до убийства. Ишь ты, удивился, когда увидал ее в аудитории! Ври больше. Да он небось с прошлого года лелеял эту месть. Сошлись два сапога пара – он и Зырянова! Эта девчонка просто не способна учиться, воинствующе не хочет ничего знать, такое впечатление, что у нее на уме не учеба, а только мужики. Везде и всегда, на лекциях и семинарах, на практических занятиях в ветлечебнице, где теперь работала Ольга и где ей приходилось вести занятия для студентов, она видела на лице Зыряновой попеременно два выражения: отвращение к каждому слову преподавателя – и жадную, алчную тягу к существам противоположного пола. А если быть точной, к одному конкретному существу. Именно – к Денису.

И, как ни была сейчас Ольга ожесточена и измучена, она невольно соскользнула на ту привычную тропку, на которую ее всегда уводили его темные глаза, смотревшие со странным, тревожным выражением ожидания…

Чего ждал от нее Денис? Ольга не знала. А вернее, просто не хотела знать. Смешно: ему восемнадцать, ей двадцать девять. Он мальчишка, донельзя избалованный девчоночьим вниманием, она – уже, можно сказать, немолодая женщина, со своим довольно бурным прошлым, с разбитым браком и с воспоминаниями, которые неохота вызывать в памяти. О будущем думать она боялась, жила сегодняшним днем, черпая утешение в том, что вот еще один прошел, не принеся с собой никакого горя. А это уже много, и безумец тот, кто мечтает о большем.

Мечты! Привычка мечтать и ждать, непрестанно ждать чего-то от жизни и привела Ольгу в свое время к разочарованию в муже, который, по известному выражению, может, и хороший был мужик, но не орел, нет, не орел! И ему не нужна была жар-птица – нужна была хорошенькая домовитая наседка. Ольга понимала это – и не находила себе места. И она не та, и он не тот – зачем длить взаимное мучение? Надо было просто стерпеться, слюбиться, а она все дергалась, дергалась, переживала, тосковала. Дошло уже до того, что и постель их не могла соединить – лежали в ней как чужие, не зная, что делать друг с другом, и тихо недоумевая, что́ это такое пылало когда-то меж ними, что́ заставляло накидываться друг на друга. Отпылало, отгорело – одни угольки остались. В состоянии этого отчужденного недоумения они и расстались.

Сначала Ольга радовалась, что не успела родить ребенка, а значит, никто ей не напоминает о неудавшейся полосе жизни, была убеждена, что очень скоро сможет зачеркнуть ее и переписать судьбу набело, однако в один прекрасный день поняла, что привела себя всего лишь к одиночеству – к тому одиночеству, в котором она пребывала теперь. Потому она и побаивалась откровенных взглядов Дениса, что они пробуждали в ее душе угасшие мечты. Нет, не в том смысле, что между ними что-то может быть. Она – и этот юнец, пусть даже и сексуальный, как… как все самые смелые ночные фантазии одинокой, тоскующей по любви женщины?! Даже если и отважиться как-то раз потерять голову, забыться, наплевать на приличия и элементарный здравый смысл, что из этого выйдет? Для него – новая победа, которой можно небрежно похвастать в кругу таких же самоуверенных мальчишек (и еще не факт, что победа над занудной, не больно-то интересной училкой возвысит Дениса в глазах друзей!). Для нее – полная потеря самоуважения, да это ладно, не привыкать, куда страшнее – разбитое вдребезги сердце, очередное крушение судьбы, но уже без надежды на воскресение. Снова придется привыкать к одиночеству, с которым Ольга уже почти свыклась, худо-бедно сжилась с ним, даже начала находить в нем что-то привлекательное. Надо ей все начинать снова-здорово? Само собой, нет! Ей нужна полноценная жизнь, полноценная любовь, а не суррогат в виде капризного ребенка. Она же не дура!

Она была не дура… И все же стоило снова заглянуть в эти странные глаза, как Ольга начинала метаться: а вдруг?! Иногда казалось: все может случиться – если только он сделает первый шаг. Ее влекла к Денису не любовь – влекла тоска по любви. Настолько осточертела пресная, однообразная, размеренная, перегруженная работой жизнь; не хотелось быть умной, рассудительной, мудрой… Стареть не хотелось отчаянно, а ведь мудрость – это следствие, куда ни кинь, возрастной безысходности: поделать-то со своей жизнью, со своей судьбой уже ничего нельзя, назад не воротишься, ну и приходится убеждать себя, как тебе хорошо и уютно в наступающей зрелости и в безысходном одиночестве. Нет, и это все не объяснение ее состоянию! Любовь – самозабвение, благородное безумие. Вот чего не хватало Ольге – даже не удовольствий в постели, а безрассудства, безумия, фейерверка вместо ровного свечения – того, что называется избитым словом «романтика». Не хватало возможности забыться в поцелуе, утонуть в любимых, ошалелых, пьяных от счастья глазах. Все это было, было у нее когда-то. Почему ушло? Куда ушло? Сама виновата? Может быть. Так отчего не плюнуть на осторожность, не испить снова хотя бы глоточек счастья, тем более если он хочет того же?