Дик Фрэнсис - Горячие деньги Страница 19

— Ты должна этим гордиться, — сказал я. Она только невесело кивнула:

— Я горжусь.

— Нет, это бесчестно! — продолжал Эдвин.

— Общество юных поэтов имени Люси Пемброк, — медленно произнес я.

— Да. Откуда ты знаешь? — спросила Люси.

А еще было «Школьное общество имени Сирены Пемброк»… И, конечно, Кубок памяти Куши Пемброк…

— Чему ты улыбаешься? — снова спросила она. — Не хочешь же ты сказать, что очень многого успел достичь в своей жизни? Если Малкольм ничего нам не оставит, тебе придется на старости лет разгребать лошадиный навоз, чтобы хоть как-то прокормиться.

— Бывает работа и похуже, — спокойно ответил я. Вокруг нас были лошади, и привычные шум и суета ипподрома, и чистое небо, и свежий порывистый ветер. Я был бы счастлив делать какую угодно работу, только бы провести всю свою жизнь в таком месте, как Сэндаун-парк.

— Ты попусту растратишь все свои способности, — сказала Люси.

— Я посвятил себя верховой езде.

— Ты слепец и тупица. Единственный из Пемброков мужчина с приличными мозгами, но слишком ленивый, чтобы заставить их приносить пользу.

— Что ж, спасибо, — ответил я.

— Это не комплимент.

— Мне тоже так показалось.

— Джойси сказала, что ты наверняка знаешь, куда подевался Малкольм, и что вы с ним уже помирились, хотя ты вполне мог и соврать ей насчет этого, — сказала Люси. — Джойси сказала, что ты будешь сегодня здесь в это время, если мне понадобится тебя найти.

— Что ты и сделала. Только вот зачем я тебе?

— Не строй из себя дурачка. Ты должен его остановить. Ты единственный, кто на это способен. И Джойси говорит, что ты, наверное, единственный, кто не захочет даже попытаться… но ты должен попробовать, Ян! Ты должен это сделать, если не ради себя, то хотя бы ради всех остальных!

— Ради тебя?

— Ну… — Ей нелегко было так откровенно отказаться от своих убеждений, но они явно готовы были пасть. — Ради других, — решительно сказала она.

Я посмотрел на нее и снова улыбнулся.

— Да ты лицемеришь, дорогая сестричка.

Люси от жгучей обиды не задержалась с ответным обвинением. Она резко бросила:

— Вивьен считает, что ты хочешь снова втереться в доверие к Малкольму и оставить нас всех без наследства!

— От нее я другого и не ожидал, — сказал я. — Полагаю, Алисия теперь думает точно так же, если Вивьен успела скормить ей эти бредни.

— Ты в самом деле ублюдок.

— Не я, а Жервез, — сказал я, слегка ухмыльнувшись.

— Ян!!!

Я рассмеялся.

— Я передам Малкольму, что вы очень озабочены. Обещаю, что найду способ это сделать. А теперь мне пора переодеться, скоро заезд. Вы останетесь посмотреть?

Люси задумалась, а Эдвин спросил:

— Ты надеешься победить?

— Вряд ли. Побереги деньги.

— Ты ведь не можешь принимать это всерьез, — сказала Люси.

Я посмотрел ей в глаза.

— Поверь мне, я действительно отношусь к этому очень серьезно. Никто не имел права убивать Мойру, чтобы не дать ей отсудить половину отцовского состояния. И никто не имеет права покушаться на жизнь Малкольма из-за того, что он тратит свои деньги. Он поступил с нами справедливо. И оставит нам все свое состояние, обеспечит на всю оставшуюся жизнь — в свое время, которое, надеюсь, наступит не раньше чем лет через двадцать. Ты скажешь остальным, что волноваться им не из-за чего, пусть успокоятся и доверятся ему. Малкольм раздразнил вас всех, и я считаю, что он недооценил опасность своих выходок, но его испугала ваша жадность, и он просто решил преподать небольшой урок. Так что можешь им всем передать, Люси, — и Джойси, и Вивьен, и всем остальным, — что чем сильнее вы будете стараться прибрать к рукам его деньги, тем меньше получите. Чем больше вы будете возмущаться, тем больше он растратит.

Она молча на меня смотрела. Потом сказала:

— Мне стыдно.

— Чушь! — продолжал неистовствовать Эдвин. — Ты должен остановить Малкольма! Просто обязан!

Люси покачала головой.

— Ян прав.

— Ты хочешь сказать, он даже не попытается? — недоверчиво переспросил Эдвин.

— Уверена, — ответила Люси. — Разве ты не слышал, что он сказал? Чем ты слушал?

— Все это чушь!

Люси пожала мне руку.

— Раз уж мы здесь, посмотрим твою скачку. Иди переодевайся.

Я не привык к таким сестринским жестам и тону и с оттенком сожаления подумал, что последние пару лет не очень интересовался ее успехами в поэзии.

— Как твои стихи? — спросил я. — Над чем ты сейчас работаешь?

Люси не ожидала таких вопросов. Ее лицо немного побледнело, потом бледность уступила место странной смеси испуга и сожаления.

— Собственно, ничего особенного, — сказала она. — Пока ничего нового.

Я кивнул, как бы извиняясь за неуместную назойливость, и пошел в весовую, потом в раздевалку, размышляя, что поэты, как и математики, чаще всего самые замечательные свои открытия делают в юности. Люси не писала новых стихов. Может быть, больше она никогда не будет писать. И я подумал, что, возможно, ее привычная непритязательность скоро станет казаться неуместной и ненужной, если Люси утратит внутренний покой, который дает творческое вдохновение.

«Бедная Люси!» — подумал я. Жизнь выкидывает чертовски грязные штуки. Люси уже начала дорожить богатством, которое раньше презирала, иначе она никогда бы не явилась по такому делу на скачки в Сэндаун-парк. И я мог только догадываться, что творится у нее в душе. Она сейчас как монахиня, потерявшая веру в Бога. Нет, не монахиня. Люси, которая писала откровенные стихи о любви во всех ее проявлениях, и таких, про которые я никогда бы не поверил, чтобы они с Эдвином этим занимались, — эта Люси могла быть кем угодно, только не монахиней.

Занятый этими беспорядочными мыслями, я снял свой костюм, натянул белые бриджи и ярко-красный шерстяной свитер с голубыми полосками на рукавах, и почувствовал обычное радостное возбуждение, от которого сразу стало легче дышать и появилось ощущение безмерного счастья. Я участвовал примерно в пятидесяти скачках каждый год, если мне везло… и подумал, что готов согласиться на любую работу, только бы всегда была возможность делать это.

Выйдя из раздевалки, я переговорил с тренером и владельцами лошади, на которой мне предстояло выступать, — немолодыми уже мужем и женой, которые и сами участвовали в скачках лет этак двадцать назад, а теперь заново переживали эту радость, доверяя свою лошадь мне. Муж Джордж сейчас работал тренером-любителем, довольно высокого класса. Его жена Джо до сих пор выступала в любительских скачках на собственных лошадях и показывала неплохие результаты. Знакомство с ними ничем не могло мне повредить, и я спокойно мог представлять на скачках их конюшню.

— Янг Хиггинс просто из кожи вон лезет, — сказала Джо.

Янг Хиггинс — так звали мою сегодняшнюю лошадь. Ему было добрых тринадцать лет, но почтенный джентльмен готов был опровергнуть любые слухи о грядущей отставке. И все мы понимали, что «из кожи вон лезет» означает лишь, что конь вполне подготовлен, фыркает и прядает ушами от возбуждения. В его возрасте ни от кого нельзя было ожидать чего-то большего. Лошадям постарше его случалось выигрывать Большой национальный приз, но мы с Янг Хиггинсом не пришли первыми в тех единственных больших скачках, в которых участвовали, и Джо, к моему сожалению, решила больше не делать таких попыток.

— Увидимся перед скачкой в паддоке, Ян, — сказал Джордж.

Джо добавила:

— И порадуйте старину хорошей скачкой.

Я улыбнулся и кивнул. Все и затевалось только ради того, чтобы порадовать нас всех хорошей скачкой. Включая, безусловно, самого Янг Хиггинса.

Когда Джо и Джордж повернулись и направились к трибунам, кто-то похлопал меня сзади по плечу. Я обернулся посмотреть, кому это я понадобился, и к немалому удивлению оказался носом к носу со старшим братом Люси, первым сыном Малкольма, моим сводным братом Дональдом.

— Боже мой! — воскликнул я. — Ты же никогда в жизни не интересовался скачками!

Он сам не раз мне это повторял, надменно заявляя, что не одобряет низменные азартные авантюры.

— Я пришел сюда не из-за скачек! — решительно начал он. — Я пришел поговорить с тобой о Малкольме, который, по-моему, совсем потерял рассудок.

— Но откуда… э-э-э?… — Я замолчал. — Это Джойси тебе сказала?

— А если и так? Мы все обеспокоены тем, что с ним происходит. Она, естественно, рассказала нам, где тебя можно найти.

— Она что, оповестила все семейство? — ошарашенно спросил я.

— Откуда я знаю? Она позвонила нам. Я полагаю, Джойси рассказала всем, до кого могла дозвониться. Ты же ее знаешь. В конце концов, она твоя мать.

Даже сейчас, спустя столько лет, в голосе Дональда все еще звучали старые обиды, и я заметил, что они с возрастом становятся почему-то все сильнее. Дональд говорил, что моя мать заняла место его матери, и в любом проступке Джойси он непременно так или иначе обвинял меня.