Дик Фрэнсис - Рама для картины Страница 19

Ресторан при мотеле закрыт — работал только до восьми часов, и мы прогулялись до другого. Временами приходилось идти по покрытой пылью щебенке. В свете фар проезжающих машин было видно — щебенка и пыль ярко-красного цвета.

— Отвратная пыль, — сказала Сара. — Никогда такой раньше не видела. Моя тетя утверждала, что пыль проникала даже в закрытый сундук. Когда они с дядей ездили в Айэрс-Рок…

— Что такое Айэрс-Рок? — спросил я.

— Невежественный томми. Это кусочек песчаника длиной в три километра, забытый каким-то беспечным ледником еще очень давно…

— В самом центре пустыни, — добавил Джик.

— Сами там были? — сухо спросил я.

Он усмехнулся:

— Нет.

— А какая разница? — спросила Сара.

— Наш серьезный друг имеет в виду, — ответил Джик, — что с большого расстояния судить нельзя.

— Чтобы поверить, что акула имеет острые зубы, совершенно не обязательно ждать, когда она тебя проглотит, — сказала Сара. — Можно положиться на мнение ближнего.

— Все зависит от того, откуда ближний смотрел.

— Факты — это не мнения, а мнения — не факты, — выдал Джик.

Я не забыл некоторые законы Тодда из далекого прошлого.

Сара взглянула на меня:

— Лед, а не человек.

— Эмоции — гнилая основа для политики. Это он тоже говорил, — пояснил Джик. — Зависть — корень всех зол. Что еще я позабыл?

— Самая вредная ложь исходит от тех, кто свято в нее верит.

— Вот видишь, — сказал Джик. — Какая жалость, что рисовать ты не умеешь.

— Большое спасибо.

Дошли до ресторана, и нам подали такой замечательный ужин, что мы только диву давались.

— Сто лег тому назад здесь все начиналось с ретрансляционной станции, чтобы передавать телеграммы через континент, — сказала Сара. — Теперь сообщения идут через спутник.

— Спорим, что они не стоят такой технологии. Представьте себе болтовню типа «до встречи в пятницу, Бетси», засоряющую космос.

Порасспросив в ресторане, отправились назад другой дорогой в надежде разыскать местный вариант галереи Ярра-ривер. Он был на мощеной пешеходной улочке, рядом с богатыми сувенирными лавками. Насколько могли рассмотреть в тусклом уличном свете, товара на витрине было негусто. Два ярко-оранжевых пейзажа, изображавших пустыню.

— Грубо, — сказал Джик, хотя его собственная палитра не отличалась нежными пастельными тонами.

— Вся галерея, — продолжал он, — наверняка завалена местными копиями Альберта Наматжиры. Туристы скупают их тоннами.

Когда шли к мотелю, мне казалось, что у нас стало все очень по-дружески, так еще не было с тех пор, как я приехал. Может, огромная пустыня действовала умиротворяюще? Во всяком случае, поцеловал Сару в щеку, пожелав ей спокойной ночи, что уже было жестом дружбы, а не перемирия, как утром.

За завтраком она сказала:

— Можешь себе представить, главная улица здесь — улица Тодд. И река тоже — Тодд.

— Вот что значит слава, — скромно ответил я.

— И здесь одиннадцать художественных галерей.

— Она выучила наизусть проспект Ассоциации по развитию туризма в Алис-Спрингсе, — объяснил Джик.

— Еще есть китайский ресторан, где можно заказать еду на вынос.

Джик скорчил рожу:

— Только представьте себе: все это в центре Сахары.

Жарища днем была нещадная. Радио обещало к полудню до 39 градусов, что по Фаренгейту составляет 102. Первый шаг из прохладной комнаты на раскаленный балкон галереи вызывал приятное ощущение. Но путь до Ярра-ривер, хотя до нее и было всего полкилометра, оказался изматывающим.

— Полагаю, что к такой жаре можно со временем привыкнуть, если жить тут постоянно, — сказал Джик. — Слава Богу, у Сары есть шляпа.

Мы ныряли из тени одного дерева под другое. Аборигены разгуливали с непокрытыми головами, словно раскаленные небеса не имели к ним никакого отношения.

В галерее Ярра-ривер было тихо, работал кондиционер. У входа — гостеприимные стулья для спекшихся.

Как и предсказывал Джик, все видимое пространство было до отказа забито акварелями, типичными для последователей Наматжиры. Они хороши, если любить этот стиль. Лично мне больше нравится, когда есть размытые очертания, неясные края, наплывающие тени. Короче, недоговоренность, настроение, загадочность. Наматжира — ему надо отдать должное как первому и величайшему художнику среди аборигенов — имел алмазную остроту взгляда. Где-то читал, что он написал более двух тысяч картин, его влияние на родной город было громадным. Об этом можно судить по количеству художественных галерей. Мекка для художников. Туристы, тоннами скупающие картины. Мемориальная доска на стене сообщала, что великий абориген умер в больнице Алис-Спрингса в августе 1959 года.

Бродили по галерее не меньше пяти минут, но никто не появлялся. Потом пластиковые полоски занавески, скрывавшей дверь, раздвинулись, и в комнату тихо вошел здешний смотритель.

— Вам что-нибудь понравилось?

Небольшой, бледный, с длинными волосами и большими темными глазами под нависшими усталыми веками. Почти нашего с Джиком возраста, но — хлипкий.

— У вас есть еще картины? — спросил я.

Он оценивающе посмотрел на нашу одежду. Мы с Джиком были в брюках и рубашках, в которых ходили на бега. Без галстуков и пиджаков. Такой вид производит на торговцев картинами более благоприятное впечатление, чем джинсы. Он, явно без энтузиазма, раздвинул пластиковые занавески, приглашая нас войти.

— Вот здесь.

Комната была полна света, лившегося с крыши, а стены сплошь увешаны десятками тесно прижатых друг к другу картин. У нас глаза на лоб полезли. Казалось, попали на какое-то невообразимое пиршество: голландские интерьеры, пейзажи французских импрессионистов, портреты Гейнсборо. Присмотревшись, можно было заметить, что хотя все написаны маслом — все-таки не первый сорт. Такие работы обычно идут за подписью «школа такого-то»; потому что сами художники не позаботились их подписать.

— Здесь все европейское, — сказал смотритель. В его голосе по-прежнему звучала скука. Он не австралиец, подумал я. И не англичанин. Может, американец? Трудно сказать.

— У вас есть картины с лошадьми?

Пристально, но спокойно посмотрел на меня.

— Да, есть, но в этом месяце в экспозиции работы местных художников и малых европейцев. — Он чуть заметно шепелявил. — Но если вам хочется посмотреть картины с лошадьми, то они там, на стеллажах. — Указал на вторую занавеску прямо напротив первой. — Вам нужно что-то конкретное?

Пробормотал имена каких-то австралийцев, запомнившихся по галерее в Мельбурне. В тусклых глазах загорелся слабый огонек.

— Да, у нас есть кое-что.

Провел еще через одну дверь — в третью, и, как мы поняли, самую интересную комнату. Половина ее была занята стеллажами, с двух сторон заставленными картинами. Остальное пространство — контора, отдел упаковки и окантовки картин. В самом конце комнаты — стеклянная дверь, выходившая в пыльный садик.

У этой двери стоял мольберт с небольшим холстом, повернутым обратной стороной. Над картиной работали, а работу только что прервали.

— Это ваше? — спросил Джик с любопытством.

Бледнолицый смотритель сделал запрещающий жест, но не успел остановить. На лице Джика появилось такое выражение, что я невольно подошел.

Гнедая лошадь подняла, прислушиваясь, точеную голову. На заднем плане — благородные линии особняка. Остальное пространство — гармоничное сочетание деревьев и лужайки. Картина, насколько мог судить, более или менее закончена.

— Здорово, — с восхищением сказал я. — Это продается?

После чуть заметных колебаний он сказал:

— Извините, работа делается на заказ.

— Жалко! Не можете эту картину продать, а потом написать такую же?

— Боюсь, что нет.

— Пожалуйста, назовите свое имя.

Не смог скрыть, что польщен:

— Харли Ренбо.

— Еще ваши картины тут есть?

— Есть… Картины с лошадьми в нижнем ряду, у стены.

Принялись вытаскивать их одну за другой, бросая непрофессиональные реплики.

— Какая прелесть, — сказала Сара, вертя в руках картину с толстым серым пони и двумя старомодно одетыми деревенскими мальчишками. — Вам нравится?

— Очень хорошо, — снисходительно сказал я.

Джик отвернулся, словно она его совершенно не заинтересовала.

Харли Ренбо стоял, не двигаясь.

— Ну и ладно. А мне она понравилась. — Поставила на место и вынула другую. — А как эта кобыла с жеребенком? По-моему, симпатичная.

Джик не мог больше вынести:

— Сентиментальная чушь!

У Сары опустились руки.

— Может, и не великое искусство, но мне нравится.

Нам удалось найти картину с размашистой подписью — Харли Ренбо. Покрытый лаком холст без рамы.

— О, — сказал я с уважением, — вот ваша.