Алексей Доброхотов - Темное Дело Страница 19

«Неужели я превращаюсь с маньяка? – думал Иван Моисеич, – Неужели у меня проявляется раздвоение личности? Я становлюсь опасным для общества. Никогда не мог предположить, что со мной может подобное случиться. Значит, мне необходима психиатрическая помощь?»

Последнее предположение многое разъясняло в его странном поведении, и он стал постепенно склоняться в пользу данной версии, хотя признавать себя психически нездоровым сильно не хотелось. Против этого протестовал отточенный ум, привитое воспитание, взращенная культура и душа явно не соглашалась с несправедливым обвинением в своей ущербности. Не таков он был человек, чтобы опускаться до такого низкого состояния. Однако никакого иного вразумительного объяснения, пока, не находилось и этот феномен продолжал оставаться неразгаданным и мучить Ивана Моисеича своей фантастической нелепостью.

* * *

К четвертому дню пребывания в больнице Ивану Моисеичу стало значительно лучше. Мысли о странном происшествии постепенно сменились новыми сюжетами из больничной жизни, гораздо более близкими его избитому телу, чем отдаленные страдания потрясенной души. Тем более, что все темы разговоров в палате так или иначе вращались вокруг еды и здоровья, иногда перескакивая с вонючего бомжа на женщин, столь необходимых здоровому мужскому организму, по большей части, в своем прикладном значении. Обычно под конец этих бравад Иван Моисеич отмечал, что если бы не сомнительный возраст некоторых его партнерш, то он мог бы всем этим молодым жеребцам дать сто очков форы. Это даже забавляло. И все случившееся обретало некоторое юмористическое звучание.

Каждое утро около восьми часов с побудкой являлась медицинская сестра и рассовывала всем холодные мокрые градусники. Минут через десять забирала их, и начинался очередной больничный день с привычными процедурами, уколами, приемами лекарств, пищи и посетителей. Новый виток монотонного больничного бытия ненавязчиво засасывал трясиной глупых разговоров, пошлых шуток, плоских голосов телеведущих, агрессивных звуков рекламных роликов.

Иногда в палату случайно заходил доктор, в основном осведомиться относительно состояния здоровья Михаила. К его излечению он применил какой-то новый метод сращивания костей.

– Беспредел доктор, душилово, – тут же эмоционально восклицал Федор, указывая пальцем в сторону бомжа, на что доктор с неизменным спокойствием отвечал:

– Всему свое время. В морге запах значительно хуже, – и тем прекращал эту бесполезную дискуссию.

Обычно дольше одной-двух минут он в палате не задерживался, если конечно не приходил с утренним обходом в сопровождении стайки молоденьких практиканток. Это было самое любимое развлечение для большинства больных. Они с удовольствием демонстрировали молодым девушкам свои повреждения, лукаво подмигивая и недвусмысленно намекая на то, что главный орган совершенно не пострадал, и сейчас находится в отличном, работоспособном состоянии. После их ухода не меньше часа перемывались косточки каждой студентки, в деталях обсуждались все ее достоинства и недостатки. Если же какую-нибудь удавалось смутить, то это вызывало полный восторг и ее долго вспоминали, сопровождая скабрезными шутками и пошлыми фантазиями.

После завтрака все переключались на процедуры, обсуждение своих болячек и больничных новостей, услышанных в процедурных кабинетах. Затем снова следовала еда, подаваемая с обедом и плавно перетекающая в жвачку, выплескиваемую с экрана телевизора. Это техническое приспособление оказалось настолько незаменимым и универсальным, что позволяло не только заглушать стоны ненавистного бомжа, но и давало богатую пищу новым бессмысленным разговорам, где каждый имел возможность вынести собственное суждение, самоутвердиться, проявить свою значимость, осведомленность и культуру.

В беседах возле телевизора время медленно подползало к ужину.

Иван Моисеич по возможности в разговорах участия не принимал. В местной больничной публике он видел по большей части людей случайных, не своего круга и поддерживать с ними отношения в дальнейшем не намеревался. Со своей стороны, они также, практически, не стремились вовлечь его в свою компанию, воспринимая как человека чужого и замкнутого. Но и не стеснялись его присутствия, обсуждая иной раз сокровенные интимные подробности своей личной жизни. Их имена Иван Моисеич специально не запоминал, а если какое и оставалось в памяти, так без особого труда с его стороны, как необходимая дань кратковременному знакомству. К их разговорам он также особенно не прислушивался, так как в основном они вращались в различных вариациях вокруг собственных болячек, еды, женщин и политики. При этом особенно любимым сюжетом оказалась именно политика. Ивана Моисеича удивляла незлобивая простота этих людей и оценка любых политических событий через призму прямой кишки. Если какое-либо решение не увеличивало нагрузки на пищеварительный тракт, то, соответственно, кто-то непременно прикарманил себе бюджетные деньги. А так как практически ни одно решение не влекло за собой приращения кормовой базы, то это только укрепляло убеждение в том, что государство устроено несправедливо, что им управляют одни воры, которые всегда будут там заправлять, потому что политика сама по себе дело грязное, и честному человеку, радеющему о пользе простых людей, делать в ней нечего. Они даже не допускали возможности каких-либо перемен к лучшему и полагали, что так мир устроен и так всегда будет.

– Петрович, барбухайку переключи, базар фуфлометов замучил, – ворчал Федор, слушая очередной репортаж из Государственной Думы, – Народ обнесли, теребиловкой обложили, телегу гонят, уши вянут.

Петрович щелкнул пультом. На экране замаячила взлохмаченная дама, изливающая потоки благодарности некоему Василию Кузьмичу.

«Благодаря доброте и щедрости Василия Кузьмича, – скороговоркой вещала она, – Наш детский дом сможет приобрети необходимые детские вещи. Эти деньги так необходимы особенно сегодня, когда государство не имеет возможности в полной мере обеспечивать нас финансированием».

На экране показалась ведущая и смущенное лицо этого Василия Кузьмича.

«Скажите, Василий Кузьмич, – обратилась к нему ведущая, – Не жалко вам расставаться с вашим выигрышем? Что на это сказали ваши родственники?»

«Да что там, – махнул рукой Василий Кузьмич, – Сначала ругались, конечно. Но я так решил. Они все при деле. Денег хватает. А мне на что? А детишкам какая ни на есть помощь».

«Вот так, благодаря бескорыстности наших людей можно рассчитывать на то, что детские дома смогут выстоять в эти тяжелые для них дни. Мы благодарим пенсионера Василия Кузьмича пожертвовавшего детскому дому двести тысяч рублей, выигранные им в лотерею „Русское лото“».

– Во, бабахнутый бабай, – возмутился Федор, – Тут как Карло за каждый боб на трех балабузов горбатишься. Телке манто к зиме не отмазать. А он такие бабки скинул. И все похрен.

– Да, так деньгами швыряться… – вздохнул Егор Петрович, – Мне бы такое выпало.… На что я теперь гожусь, без трех пальцев? Они меня всю жизнь кормили. Какой я теперь мастеровой? Инвалид я теперь. На пенсию жить буду.

– Теперь ты, батя, нищий, с такой клешней, – поддержал его молодой рабочий.

– Ой, что делается на свете, – покачал головой Степан, – Мне бы эти денежки… Земли бы взял… Трактор купил… Сарайчик построил.… И на прицеп осталось бы…

– Я бы на них три года жил, – вздохнул Афоня.

– Это сколько можно было бы водки купить… – протянул Михаил.

– Ё, моё! – хлопнул себя по лбу беззубый тунеядец, – Вагон!

– Мозги парят. Бабай этот – безмена батон, верняк. – предположил Федор, – Лучше бы богадельню бичам замандрячил. Не пришлось бы всех в одной хате душить.

– Теперь все равны. Демократия, – съязвил Афоня.

– Дерьмократия, – поправил бывший уголовник с отдавленными стопами.

– Дерьма кругом столько ступить негде, – проворчал старый рабочий.

– Зафига всех в одну хату пихать, – взвился молодой, – Бичей отдельно держать надо – на зоне. Им тут не место. Я вот не могу жить на аске и ботлах, тусоваться с синяками и охотиться на бекасов. Для меня это театр карликов. Мне надо тачку, дачку, денег пачку. Вот это атас. Я воркаю как Карло, эксклюзив штампую. За мной три толстых балабуза ползают. Друг у друга переманивают. А он бич пустой, коцаный. Если я воркаю, хату имею, герлу с короедами, то у меня и прав должно быть больше, чем у него, который, шарится по помойкам. Если они живут за мой счет, то и зависеть должны от меня, а не решать вместе со мной, как равные мне, – выпалил Федор и сам удивился стройности своей мысли.

– Интересное суждение, я бы даже сказал оригинальное, – подколол Михаил, – Тебе Федор в депутаты идти надо. Ты бы произвел на общество большое впечатление.