Александр Аде - Возвращайся! Страница 19

– Я обезножил восемь лет назад после смерти женушки, умерла от рака. Мучилась страшно. И меня мучила. Должно быть, от такого потрясения мой организм забарахлил, и ноги отказали. Не слушаются совсем.

С тех пор радостей у меня практически никаких, жратва да телевизор. Я здесь, как в тюремной камере, на улицу носа не высовываю. Вот, нашел себе маленькое и вполне невинное развлечение, простительное инвалиду. Вы даже не представляете, какое это сладкое удовольствие! Воистину шербет, рахат-лукум! – Он целует свои тонкие длинные красноватые пальцы. – Разве калека не может позволить себе хоть немножко потешить душеньку? Я неплохой шахматист, перворазрядник, в молодости наездился по разным турнирам. Я поставил перед собой непростую шахматную задачку – и решил. Честь мне и хвала!

Кстати, я не просто свел двух деток Прокудникова. Нет-с. Я соединил их в театре «Гамлет и другие», где режиссером некто Бубенцов Федор Иваныч. А доченька его бывшей женушки – еще один незаконный ребенок милейшего Николая Николаича Прокудникова. Как видите, я выбрал этот театрик вовсе не случайно. Пикантная получилась комбинация, не находите?

– Согласен, работу вы проделали кропотливую и виртуозную. Но зачем?

– Этот вопрос заведет нас в таинственные дебри психоанализа. А потому отвечать не буду… Или так. Отвечу попросту. Когда я – от самого Николая – узнал, что в нашем городе существуют трое его внебрачных детей, это меня крайне заинтересовало. Появилось желание соединить их вместе и поглядеть, что будет. Всех троих свести не получилось, пришлось ограничиться двумя.

– Извините, но повторю вопрос: зачем?

– От скуки, – он снова хихикает, но бледно-карие выцветшие моргалки смотрят жестко и подозрительно: как отреагирую? – Вы, если не ошибаюсь, юрист? Значит, должны ясно понимать, что мои действия неподсудны.

– Не представляю, как вам такая комбинация удалась, – говорю с почти искренним восхищением. – Ведь вы не выходите из дома.

– Секретец! – и снова раздается его мелкий смешок, и в правом углу рта показывается слюна. – Впрочем, особой тайны тут нет: терпение и труд. Как в любом деле. Терпение и труд. И, конечно, изощренный ум. Меня, повторю, увлекла сложность задачи. Должен сознаться, на ее решение пришлось убить массу времени. Но что такое время для доживающего свой век калеки?.. Да, между прочим, учтите: я пользовался только телефоном и старыми связями… Меня интересовал сам процесс, будоражила мысль: смогу или нет? Но едва – после стольких усилий и трудов – исполнил задуманное… не поверите, сразу же охладел. Наверное, это свойство всех творцов.

– Ваша шахматная задачка привела к смерти Снежаны.

Он разводит худущими руками, искоса по-птичьи поглядывая на меня и криво усмехаясь.

– Ну, тут я не причем. Я потому и признался, что не чувствую за собой абсолютно никакой вины. Иначе бы клещами правду из меня не вытянули. Я бы и под пыткой кричал, что знать ничего не знаю, что это – коварный навет моих недоброжелателей.

– Следовательно, кто-то воспользовался случаем и – своими или чужими руками – убил Снежану?

В ответ он недоуменно вскидывает костлявые плечики, глядя на меня с безумной хитрецой.

Вернувшись домой, привычно достаю из урчащего холодильника пиво и, отпив пару глотков, натужно пытаюсь размышлять.

Пожалуй, после разговора с калекой моя задача не упростилась ничуть. Хотя и не усложнилась. Уже неплохо.

А ведь есть – есть! – в колясочнике какой-то надлом. Парень из тех, кто самозабвенно, с садомазохистским сладострастием терзает и себя, и других. Классический страдалец Федора Достоевского. Федя любил таких, больных телом и душой.

Поразмыслив, набираю номер Михи. Представляюсь. Спрашиваю:

– Кто пригласил тебя играть в театре «Гамлет и другие»?

– Не помню, – мямлит Миха.

– То есть как? – опупеваю я. – Погоди, но каким же образом ты узнал о существовании «Гамлета»? Как выяснил, что им требуются актеры? Может, прочел объявление в газете или услыхал по радио?

– Не помню я! – Миха чуть не плачет. – Это было почти год назад. Я уже все забыл!

Эх, зря я ему позвонил! Надо было с пацаном встретиться основательно, тет на тет, пристально в глаза ему поглядеть. Думается, он бы не рискнул так бездарно и трусливо врать.

Впрочем, на мой взгляд, только порядочная скотина станет вытаскивать правду из человека, которого и так измочалили правоохранители.

Распластываюсь на диване и начинаю расслабленно соображать.

Я размышляю о калеке. Кое-какие сведения я о нем раздобыл.

Родился парнишка в нашем городке и обретался, кстати, в том же самом малоэтажном районе, что и я. Рос дерзким озорником. Обожал делать мелкие пакости, но так, чтобы заподозрили не его. Но уж если был уверен, что за это не влетит, охотно признавался в своей подлости. Любил мучить животинку, а однажды убил голубя: любопытно было, как тот станет умирать.

Стартовые условия у него были просто замечательные. Школу закончил с золотой медалью, физфак университета – с красным дипломом. Поступил в аспирантуру. И вдруг – точно кто его сглазил. Ни с того ни с сего оскорбил научного руководителя, из аспирантуры ушел… И покатился по наклонной.

Что еще мне известно?.. Ах, да. Прокудникова он иначе как сволочью не называл.

Добавлю свои наблюдения: мания величия и комплекс неполноценности в одном флаконе.

Инвалид ухитрился невероятным образом соединить в театре «Гамлет и другие» двух детишек проказливого Николаши. Вопрос: как ему это удалось? И еще: зачем он это сделал?

И – главное: как оказалось, что Снежану угрохал тот же самый маньяк, что и Катю Завьялову?

Окаянный калека, точно леший, водит меня кругами по чащобе загадок. Он и впрямь смахивает на лешего, достаточно взглянуть в его шельмоватые зенки, в которых неугасимо горит бесовский огонечек. Как сейчас вижу его высохшие парализованные ноги в мятых темно-коричневых брюках. А вдруг ступни, на которые надеты истасканные клетчатые тапки – не человеческие конечности, а раздвоенные копыта козла?

А Николаша Прокудников врет, крутит. Что-то между ним и инвалидом явно было! И калека, оторванный от мира, запертый в четырех стенах, до сих пор этого ему не простил. И, наверное, не простит уже никогда.

Не вставая с дивана, звоню Прокудникову.

– Николай Николаич, встретился я с вашим школьным приятелем. Мне бы хотелось знать, из-за чего вы поссорились?

– А он разве не сказал? – осторожно удивляется Николаша.

– Он – нет. Заявил, что между вами не было никаких недоразумений. Так что вся надежда на вас, Николай Николаич.

– Ну, если это так нужно… – Он явно не торопится с воспоминаниями.

– Очень, – непреклонно заявляю я.

– Мы с ним за одной партой сидели… кажется, с пятого… или с шестого класса, точно не помню… Ну – пацаны, всякое бывало. Обижались, дрались, мирились. Однажды – если не ошибаюсь, классе в десятом – я ляпнул сдуру: дескать, когда у тебя будет жена, я с ней пересплю. В этом возрасте пареньки зациклены на сексе, а у меня уже были девчонки, и не одна… А он, видимо, запомнил. С этого дня дружба пошла под откос. Как школу закончили, он со мной всякое общение прекратил. Если сталкивались на улице, перебегал на другую сторону.

– Я слышал, его супруга была очень некрасива. Вам не кажется, что он выбрал ее именно по этой причине? Боялся, что вы и впрямь ее соблазните, вот и подстраховался.

В трубке раздается плутоватый хэхэкающий смех, который кажется мне напряженным и неестественным.

– Кто знает, может, вы и правы… – отсмеявшись, мнется Николаша.

– Вот вы сказали, – напоминаю я, – что после школы с ним не общались. А между тем – по его словам – именно вы сообщили ему о своих незаконных детях.

– А, черт. А ведь точно, был у нас разговорец. Случайно столкнулись на улице… Когда же это было?.. Лет десять назад, никак не меньше. Он сделал вид, что мы по-прежнему друзья, затащил к себе (помнится, его жена лежала в больнице). Мы прилично дернули водки, я захмелел, хвастался амурными победами. А он, гаденыш, на ус мотал.

– Если вам известны еще какие-то детали этой истории – любые – лучше сообщите сейчас. Потом может оказаться поздно.

– Больше мне добавить нечего, – говорит он таким непритворным, таким печальным голосом, что невозможно не поверить.

На этом наш диалог завершается. И я задумываюсь. А что если и впрямь калека соединил двух Николашиных детишек лишь для того, чтобы тихонько позабавиться, хихикая и пуская слюну, и никаких других желаний не было?

Тогда что ж получается? Миха, этот флегматичный крендель, – серийный убийца?

Бред собачий.

Представляю, как героические опера крутили-вертели его, не давали ни вздохнуть, ни охнуть, наверняка подключили психотерапевтов (если маньяк, стало быть, винтиков не хватает), и те выворачивали парня наизнанку. И если не смогли вытряхнуть признательные показания, значит, он не причем. Чист.