Сгоревшая жизнь - Юлия Александровна Лавряшина Страница 19

Почему моя мама не удержалась на краю жизни?

В подъезд Никита меня одну не пустил, ведь ее убили именно там, и, по-моему, они с Артуром до сих пор считают, что для меня слишком сильное испытание проходить по той самой площадке.

Но я каждый раз отключаю голову, когда открываю дверь подъезда: ни о чем не думать, ничего не представлять. Просто переставляю ноги. Так мне раз за разом удается добираться до своей берлоги. Или логова? Я – одинокая молодая волчица, затаившаяся в своей норе. Пущу ли сюда кого-нибудь еще? Может быть… Не стоит зарекаться. Но когда это произойдет, через сколько лет или веков, никто не знает. Даже я.

Артур позвонил, стоило мне перешагнуть порог и закрыть дверь.

– Ты уже дома?

– Ты куда-то засунул мне датчик? Я как раз только зашла.

– А Никита?

– Потопал домой. А что? Он тебе нужен?

Голос Артура повеселел:

– Да я тебя умоляю, зачем мне этот Пират на ночь глядя?!

– Эй! Ты смеешься над его увечьем?!

– Не-не! Хотя…

– Фу! Как это гнусно!

Раздался протяжный вздох:

– Ну пойду утоплюсь, раз я такой плохой. В проруби. Только сначала наемся мороженого.

– Речки еще не замерзли, где ты лед возьмешь?

Мы вечно дурачились с ним, но это поднимало мне настроение. Никите тоже следовало научиться быть не таким серьезным. Часто мне казалось, будто он ждет подвоха, и оттого постоянно держится так напряженно. Хотя виной тому могла быть его инвалидность: трудно же ориентироваться в мире, который наполовину скрыт.

– Что у вас там происходит?

– Труп увезли, бригада уехала, – отрапортовал Артур так бодро, словно сейчас был полдень, а не полночь.

– Ты домой?

– А куда же, радость моя? Пацанские развлечения уже не для меня… Выспаться надо. Завтра нас ждет вал работы.

– Ты пойдешь в психушку? Можно с тобой?

Он вдруг замолчал, и возникшая тишина показалась мне нехорошей. Что-то таилось в ее темной глубине…

И я не ошиблась. В голосе Артура прозвучало предупреждение:

– Ты тоже хорошенько выспись. Утром я заеду. С круассанами!

Стоило послушаться, но мне ничуть не хотелось спать, и я взяла в постель ноутбук, чтобы поискать еще какую-нибудь информацию о преступлениях со скальпированием трупов. Я знала, где искать, но даже там нашлись только разбросанные в веках убийства, никак, на первый взгляд, не связанные между собой.

Обезумевший от страсти крепостной мужик однажды серпом содрал рыжую гриву с головы барской дочери, которая развлекалась с ним в стоге сена. Познав мирские наслаждения, девица собралась замуж и уговорила отца продать ее тайного любовника, чтобы не смущал своим могучим торсом. Хотя могла и оставить, глядишь, и сгодился бы… Мужик оказался еще горячее, чем ей казалось. Не стерпел унижения. На каторгу пошел…

Другой случай, который я отыскала, носил характер революционной одержимости. Брат-пролетарий пырнул ножом сестру: его бесило то, что она не в комсомол рвется, а в нэпманки. И причесочку соответствующую делает… Эту прическу он с нее и содрал в приступе большевистской ярости, правда, клочками вырезал, не целиком скальп снял.

Жуть жуткая… Но то ли я уже так очерствела за последние месяцы, то ли человеку вообще свойственно индифферентно воспринимать текст на бумаге, если подобное он уже видел живьем, но меня нисколько не потрясли описания этих и других злодеяний, которые я откопала. Сна меня это не лишило точно…

Но прежде чем уснуть, я отметила одну интересную закономерность: все убийцы, снимавшие со своих жертв скальпы, были молодыми мужчинами. Ну, достаточно молодыми… Никто из женщин, даже самых отъявленных преступниц, этим не отличился. То ли мужская шевелюра не тянет на фетиш, то ли воинственная кровожадность передается лишь по мужской линии. Но это можно считать фактом.

Именно этим открытием я и огорошила Артура, когда в восемь утра он, как обычно, возник на пороге с бумажным пакетиком, от которого исходил головокружительный теплый аромат. Он выслушал меня рассеянно и откровенно зевнул:

– Ну да. Я заметил.

– Ты заметил?! А почему мы не обсудили это?

– А что тут обсуждать? Убийца, предположительно, мужчина. Тут в общем-то всегда пятьдесят на пятьдесят…

И потопал на кухню, зазвенел чашками как ни в чем не бывало. Даже не заметил, как я скисла от его слов. Мне-то казалось, я выявила потрясающую закономерность, а Логову это было ясно априори.

– Ты где? – прокричал он, активно колотя ложечкой о стенки чашки. – Доставай масло, джем… Чего тебе хочется сегодня?

Артур всегда так спрашивал, и у меня возникала иллюзия выбора не просто джема, а набора событий этого дня, который только начинался. Мне это нравилось. Хотя мы оба понимали, что мой день сложится почти в точности таким, каким был вчерашний. Нюансы сводились к маслу-сыру-колбасе… Наверное, оттого, что эти мысли горчили, я достала банку вареной сгущенки, которую ела по-простому – ложками. Вприкуску с круассаном.

Артура мутило от этого зрелища… Хоть он был сыщиком, но оставался человеком интеллигентным и любил резать сыр тоненько, чтобы куски просто светились. Меня мама тоже не учила жрать по-бомжатски, это проросло во мне уже после ее смерти, а Логов считал, что не вправе меня воспитывать, и в этом был прав. К тому же ему было прекрасно известно: с правилами этикета я знакома ничуть не хуже и отлично умею пользоваться любым количеством столовых приборов. А если сейчас я хочу вести себя как Гаврош в юбке, никто меня не переубедит.

Кстати, в нашем классе я была единственной, знавшей, кто такой Гаврош и вообще читавшей Гюго. Почему? Потрясающая же вещь «Отверженные», как этого можно не понимать, не чувствовать? Я упивалась каждой фразой и то и дело бегала к маме, чтобы поделиться с ней влюбленностью. А она вспоминала, как в моем возрасте открыла «Очарованную душу» и не смогла оторваться. Позднее добралась до Гюго и поняла, по чьим стопам шел Роллан. Но тот роман от этого не разлюбила – нет же вины писателя в том, что он родился на свет не первым… Я не успела прочитать Роллана раньше, а теперь боюсь открывать – вдруг так накроет маминой энергетикой, что потом не смогу вернуться к жизни?

Можно ли застрять в книге, если внутри ее идет именно та жизнь, о которой ты мечтаешь? «Щегол», по которому все сходят с ума, не поглотил меня, сколько бы им