Анна Малышева - Суфлер Страница 2

«И что я сказала бы своим доброжелателям? – думала Александра, делая пересадку в метро и с неудовольствием глядя на часы. К началу выставки она уже опаздывала. – Что люблю Ивана? Это бы все объяснило, но ведь любила я его какой-то месяц после свадьбы, не больше. Скоро мне стало ясно, что я влюбилась в картины, которых он уже не писал, в славу, которая существовала уже как-то отдельно от него. В его имя, в его прошлое, в талант, который, как мне почему-то казалось, еще не погиб. А на самом деле я жила не с прежним человеком, а с его оболочкой, с его остатком. Жалела я его, что ли? Было ясно, что проживет он недолго. Мы протянули пять лет… Я думала, получится меньше… Уже в последний год, когда я собрала вещи и решила от него уйти, он мне сказал: “Ты, Саша, тот последний гвоздь, на котором держится моя жизнь!” И что ему вдруг в голову взбрело такое сказать? Я осталась. Из великодушия или малодушия, уж не разберешь. И снова терпела его пьянки и слушала античный хор, распевающий все ту же песню: “Что ты с ним вместе делаешь?!” Только Влад, Эрика и Настя не спрашивали меня об этом. Только эти трое. Может, потому мы и подружились…»

Влад, Эрика и Настя, те самые галеристы, к которым она сейчас спешила, жили втроем с давних времен, по воспоминаниям очевидцев – с ранней юности. Александре как-то рассказали запутанную историю их союза. Темным сюжетом и сложными отношениями персонажей она напоминала исландскую сагу. Вкратце суть ее заключалась в том, что изначально в Москве по соседству жили две подруги – Настя и Эрика, а потом, неизвестно откуда, в их мирную жизнь вторгся провинциальный парень. Влад, по легенде, посватался к одной из девушек (никто не брался утверждать, к кому именно). Его предложение было отвергнуто. Ему бы скрыться с горизонта, но события приобрели иной оборот. Вскоре все узнали, что трое молодых людей на паях сняли запущенную квартиру в центре, затем правдами и неправдами закрепились на этой площади, отремонтировали ее и открыли один из первых в Москве частных салонов, где перепродавали, выставляли и меняли все, что подпадало под определение «искусство» и обладало рыночной ценностью.

С тех пор они всегда держались вместе и только втроем принимали все решения. Осторожные попытки выяснить, с которой из девушек конкретно состоит в близких отношениях Влад и существуют ли такие отношения вообще, кончались провалом. Троица всем смеялась в лицо, отпускала на эту тему рискованные шутки и быстро прослыла шведской семьей.

Александра любила у них бывать и терпеть не могла сплетников, распространявших про ее друзей слухи, один другого диковинней. Ее зачастую осаждали расспросами, зная, что она с троицей накоротке. «Кто из них с кем? Влад с ними, с обеими? Или с Эрикой? Может, с Настей? Или Эрика с Настей, но тогда зачем им Влад? Ты хоть что-нибудь знаешь?» Художница неизменно отвечала: «Мне это неинтересно!» Разумеется, ей не верили, и уклончивые ответы заставляли сплетников думать, что она покрывает некую вопиющую и уж совсем неприглядную правду.

Дверь, украшенную маленькой белой табличкой со строгой надписью: «Прием по записи», открыла Эрика. Кивнув гостье, она заговорщицки шепнула:

– Все уже тут, но ТВОЕГО пока нет.

Это значило, что коллекционер, с которым обещали сегодня свести художницу, еще не приехал. Александра сразу упала духом. Машинально улыбаясь, она расцеловала Эрику в обе щеки, стараясь задержать дыхание. Сегодня от нее крепко пахло духами с резкой мускусной нотой.

Эрика всегда перебарщивала с парфюмом. Очень худая, смуглая, плоскогрудая, она могла походить на чахлого мальчишку, если бы не длинные черные кудри, спускавшиеся ниже пояса, и обузданные стальным обручем надо лбом. Лоб у Эрики был мужской – широкий, выпуклый, с высокими висками. Очки она тоже носила мужские – в тяжелых роговых оправах, старомодных фасонов, с толстыми линзами. Эрика, по общему мнению, была очень нехороша собой, с ее бесполой фигурой, желтой сухой кожей, неумением одеться и причесаться к лицу. Даже богатые волосы ее не украшали и смотрелись как-то мертвенно, будто наспех прилаженный парик. Обруч усугублял это впечатление, словно скрывая границу между настоящими волосами Эрики и накладкой.

– Не расстраивайся. – Хозяйка заметила настроение гостьи и ободряюще тронула ее за плечо. – Он приедет обязательно. Еще бы он не приехал.

– Да я не потому, – встрепенулась Александра. – Ты ведь знаешь Эрделя?

– Евгения Игоревича? – Эрика сдвинула брови. – Только не говори, что он…

– Нет, он жив, но попал в больницу. Внезапно.

– А видишь, какая погода, – Эрика показала на окно. В стекло остервенело бились крупные хлопья мокрого снега. – У меня у самой сегодня голова дурная. А ему-то за шестьдесят! Полагается иметь проблемы с сердцем.

Продолжая рассуждать о зиме, которая никак не установится, она проводила гостью в длинный зал, некогда созданный из четырех комнат, шедших вдоль коридора анфиладой, по принципу многих старинных квартир.

Посетителей сегодня было до странности мало – вот что первым делом отметила Александра. Порой на таких выставках устроителям удавалось собрать до пятидесяти человек. Троица устраивала себе рекламу, не тратя на это ни гроша, просто рассылая письма людям, в заинтересованности которых у них не было сомнений. На этот раз простая система впервые дала сбой. Восемь человек – и это считая Александру, присоединившуюся к гостям.

К ней уже направлялась Настя, полная розовощекая блондинка, чье миловидное лицо мгновенно исчезало из памяти любого человека, посмотревшего на нее. Александра даже после десяти лет знакомства затруднилась бы написать ее портрет по памяти. Некрасивая, почти уродливая, странная Эрика представлялась ей более интересной моделью.

– Вот и ты! – удовлетворенно произнесла Настя, взглянув на часы. – Осталось подождать нашего дорогого Степана Ильича. Влад его встречает внизу. Вы там пересеклись?

Александра отрицательно покачала головой, продолжая недоуменно разглядывать гостей, рассеянных по длинной зале, освещенной по случаю выставки до последнего уголка.

– Так мало народу? – вырвалось у нее. – Эрика сказала, все уже пришли…

– Пришли все, кого звали, – с таинственным видом подтвердила Эрика. – Сегодня особенный случай. Заметь, что и картин немного.

В самом деле, большинство экспонатов, висевших на стенах и расставленных на постаментах, оказались накрыты чистыми простынями или большими кусками холста. В конце зала красовалось три мольберта с выставленными на них полотнами, которых Александра на таком расстоянии толком не разглядела.

– Всего три картины? – уточнила она.

– Иди, взгляни, – легонько подтолкнула ее в спину Настя. – А там и Степан Ильич подоспеет. Не понимаю только, как ты не встретила Влада?

– Саша всегда витает в облаках, – ответила за гостью Эрика и, фамильярно приобняв ее за талию, повела к выставленным картинам. По дороге она шептала, кивая то направо, то налево, называя гостей: – Сестер Маякиных ты знаешь, парочка кладбищенских крыс, но их нельзя было не позвать, с ними ссориться себе дороже. Эти трое из Питера. Знакомы тебе? Встречались как-то? Я заочно не раз контактировала, а вижу впервые. Их Настя выписала. Гаев из Риги. Гляди, кланяется тебе.

Гаев, эффектный мужчина лет пятидесяти, седой, как лунь, но с окладистой черной бородкой, любезно поклонился Александре, с которой несколько раз встречался на аукционах. Однажды она уступила ему саксонский сервиз редкостной красоты, сохранности и комплектности, и после этого Гаев, вероятно, считал себя в некотором долгу перед нею. Сама Александра, привыкшая к более чем жестким нравам в среде торговцев антиквариатом, ничьей благодарности не ждала и не слишком в нее верила. Гаеву она улыбнулась мимоходом. Хозяйка, отойдя вместе с нею чуть дальше, заговорщицки шепнула:

– У тебя с ним что-то?..

– С какой стати? – удивилась Александра.

– Интересный господин. И, по-моему, он ждал, что ты к нему подойдешь.

– Ой, брось, мне не до романов сейчас! – мотнула головой художница, не удержавшись, однако, и оглянувшись на Гаева. Тот не сводил с нее пристального взгляда. Глаза у него были голубые, неуютно холодные, похожие на кусочки льда.

– О нем стоит подумать, – настойчиво нашептывала Эрика, неожиданно обнаружившая повадки свахи. – Кажется, свободен. Делец, умница. Денег куча. Гражданство двойное, Латвии и Норвегии. Говорят, отец у него был норвежец, капитан рыболовецкого судна, а фамилия у Гаева по матери, потому что в официальном браке родители не состояли. В любом случае, неплохой вариант.

– Хватит, несмешная шутка, – отрезала Александра, стряхивая руку Эрики со своей талии.

– Да я не шутила, – без обиды ответила та. – А вон там, в углу, Ира с Арбата, стоит спиной, узнала? Думаю, вас не нужно представлять.

Александра действительно даже со спины узнала женщину, которая негромко разговаривала по телефону, и рада была тому, что не придется с нею немедленно здороваться. У нее как-то вышла серьезная стычка с этой владелицей антикварного салона на Арбате. Один клиент Александры, часто отдававший ей картины на реставрацию, принес приобретенное в салоне Ирины полотно. Когда художница начала с ним работать, обнаружилось, что перед нею умелая подделка под начало девятнадцатого века. Вышел скандал, владелец фальшивки подал на упиравшуюся Ирину в суд. Свидетелем выступала Александра. Дело кончилось мировым соглашением, Ирина смирилась с заключением экспертов, забрала картину и выплатила компенсацию. Разумеется, после этого эпизода обе женщины не слишком стремились встречаться.