Меган Миранда - Все пропавшие девушки Страница 2

«Об этой девушке», – написал папа; и вот ее смех смущает мое сердце.

«Мне нужно с тобой поговорить. Об этой девушке. Я ее видел».

Через час, а может, и через миг папа, наверное, забыл о письме. Отложил запечатанный конверт, и чужие руки нашарили его на тумбочке, или под подушкой, и нашли мой адрес в личном деле. Но что-то ведь послужило толчком. Какое-то воспоминание. Идея, затерянная в синапсах папиного мозга; вспышка-мысль, которой нет выхода.

Вырванная страница, почерк с наклоном, мое имя на конверте…

И вот некий осколок, что давно засел у меня в голове, срывается с места. Ее имя – как эхо, терзающее того, кто заперт на дне ущелья.

Коринна Прескотт.

Папино письмо, в сложенном виде, в моей сумочке. На моей подкорке. В последние недели, стоило сунуть руку в сумку за ключом, я натыкалась на конверт, на острый угол конверта, и видела ее всю: бронзовые волосы ниже плеч, запах мятной жвачки, шепот на ухо.

«Об этой девушке». За глаза Коринну называли «этой девушкой». Ясно, что папа имел в виду именно ее.

Последний раз я ездила домой на машине больше года назад. Дэниел позвонил и сказал, что папу нужно устроить в заведение. У меня не было денег на авиабилет – когда покупаешь не заранее, получается дорого, и я такого себе позволить не могла. Дождь шел почти всю дорогу, и на обратном пути тоже.

Зато сейчас погода идеальная. Сухо, облачно, но не мрачно. Свет мягкий, не слепящий. Три штата я проехала без остановок, названия городов изглаживались из памяти, стоило их миновать. Метафора всего, что мне нравилось в Филадельфии. Ритм: можно раздробить день на список дел, контролировать часы, склонять их к своим желаниям. Нетерпеливость кассира в круглосуточном магазине за углом; его привычка глядеть в кроссворд, избегать визуального контакта. Анонимность всего и вся. Поток пешеходов, которых видишь в первый и в последний раз; поток вероятностей.

Проезд через эти три штата по духу напоминал жизнь в большом городе. Только первая часть пути всегда намного быстрее второй. Чем дальше на юг, тем реже города; однообразие пейзажей вселяет уверенность, что катишь по заколдованному кругу: это уже проезжала, и это, и это тоже. Тысячу раз.

На территории Виргинии зазвонил сотовый. Я пошарила в сумочке, удерживая руль одной рукой; «хендз-фри» не нашла, плюнула, нажала «ответить».

– Алло!

– Привет! Слышишь меня?

Голос Эверетта. Слишком резкий. То ли по громкой связи говорит, то ли с рецепции.

– Слышу. Что случилось?

Эверетт выдал нечто неразборчивое, я уловила обрывки нескольких слов.

– Пропадаешь! Что-что? Повтори!

Я почти кричала в трубку.

– Просто я тут перекусываю. На ходу. Хотел узнать, как ты. Покрышки не подводят?

По голосу было слышно, как он улыбнулся.

– Нет, в отличие от сотовой связи.

Эверетт рассмеялся.

– Скорее всего, совещание затянется до вечера. Позвони, когда будешь на месте. Обязательно позвони, слышишь? Чтобы я знал, что ты добралась.

Я подумала, не перекусить ли и мне тоже. Но на многие мили было только шоссе и поля, поля, поля.

С Эвереттом я познакомилась год назад, на следующий вечер после того, как мы определили папу в заведение. Я вернулась домой на машине, усталая, вымотанная; на полпути лопнула покрышка, пришлось менять ее самой, под дождем – несильным, но упорным.

К квартире подошла, готовая разрыдаться. Сумка на плече, рука дрожит, ключ не попадает в скважину. Чтобы успокоиться, прижалась лбом к деревянной двери. Тут, в довершение всего, открылся лифт и выпустил соседа, парня из квартиры 4А. Я спиной чувствовала его взгляд; мне казалось, сосед ждет неминуемой истерики.

Вот что мне было известно про этого типа: включает музыку на полную громкость, постоянно водит гостей, причем в самое неурочное время. В тот раз рядом с ним – расхлябанным, всклокоченным, поддатым – стоял другой мужчина – элегантный, выхоленный, трезвый.

Этот, из квартиры 4А, иногда улыбался мне, если мы пересекались на лестничной клетке, и один раз придержал для меня лифт. Нормально для города. Соседи появляются и съезжают. Лица изглаживаются из памяти.

– Привет, 4С, – заплетающимся языком проговорил сосед и покачнулся.

– Николетта, – поправила я.

– Николетта, – повторил он. – А я – Тревор.

Тому, второму, явно было неловко за 4А.

– А это Эверетт. Похоже, тебе не повредит выпить. Давай к нам. По-соседски.

Я подумала, что «по-соседски» было бы еще год назад узнать мое имя, и шагнула к себе; но мне и впрямь требовалось выпить. Ощутить расстояние между «там» и «здесь»; отстраниться от девятичасовой поездки «оттуда».

Тревор распахнул свою дверь. Тот, второй, протянул мне руку и сказал «Эверетт», будто слова Тревора не считались.

К моменту выхода из квартиры 4А я успела рассказать Эверетту о папе и о заведении, и он одобрил наши с братом действия. Еще я рассказала о лопнувшей покрышке, о дожде и о своих планах на лето, когда у меня длинный отпуск. Полегчало. Наверняка причиной была водка, но хотелось думать, что причина – Эверетт. Тревор все это время храпел на диване.

– Мне пора, – сказала я.

– Я тебя провожу, – сказал Эверетт.

Голова кружилась, мы молчали. Моя рука легла на дверную ручку. Эверетт продолжал стоять рядом. Ну и что в таких случаях делают взрослые дяденьки и тетеньки?

– Хочешь зайти?

Он не ответил, но последовал за мной. Застыл в лаконичной кухне, откуда хорошо просматривалась моя студия-лофт – единственная комната с окнами до потолка, с прозрачными шторами, закрепленными прямо на трубах, отделяющими спальную зону. Кровать была не застелена, она как бы приглашала; я ее видела сквозь шторы и знала, что Эверетт видит то же самое.

– Вау, – сказал он.

Конечно, это «вау» относилось к мебели. Я ее выуживала по комиссионкам и блошиным рынкам, меняла обивку и собственноручно красила в яркие цвета.

– Чувствую себя Алисой в Стране чудес, – сказал Эверетт.

Я сняла туфли, облокотилась на разделочный стол.

– Ставлю десять баксов, что ты «Алису» не читал.

Эверетт улыбнулся, открыл мой холодильник, достал бутылку воды и сказал:

– Выпей меня.

Я рассмеялась.

Тогда он вынул визитную карточку, ткнул пальцем в номер телефона, склонился ко мне, на миг коснулся губами моих губ и произнес:

– Набери меня.

И я это сделала.

Я уже думала, что никогда не выеду из Виргинии: белые фермы среди холмов, стога сена среди пастбищ. Наконец, горы: дорожные ограждения, предупредительные знаки «Включить противотуманные фары», перебои в работе радио. Путь перевалил за половину; казалось, оставшееся расстояние растягивается пропорционально расстоянию преодоленному. Принцип относительности.

Дóма и ритм другой. Люди движутся медленнее, меняются меньше, даже за десять лет. Кули-Ридж держит тебя за ту, кем ты всегда была. Я почти не сомневалась: стоит свернуть с хайвея, нырнуть под мост, выехать на главную улицу – и сейчас появится Чарли Хиггинс или кто-нибудь из его присных, прислонившийся к ободранной стене супермаркета «Си-Ви-Эс». Сейчас я увижу, как Кристи Поут кадрит моего брата, а он прикидывается, что не замечает – хотя оба давно состоят в браке, причем не друг с другом.

Может, дело во влажности воздуха; воздух в наших краях что сироп на полу – подошвы отрываешь с вязким чмоком. Может, дело в близости гор: их формирование заняло тысячу лет, плиты потихоньку движутся под землей, деревья выросли и окрепли задолго до моего рождения и останутся после моей смерти.

Эффект котловины: пока сидишь внизу, ничего не видишь, кроме подножий гор и леса. Да, наверно, так.

Еще плюс десять лет и сто миль – и я пересекла границу штата. «Добро пожаловать в Северную Каролину!» Деревья мощнее, воздух гуще. С возвращением, Ник.

Детали в углах поляроидного снимка обретают четкость, мозг перезагружается, воспоминания всплывают кадр за кадром. Призраки обретают плоть. Коринна бежит по обочине передо мной, голосует: ноги блестят от пота, юбка надувается ветром от пронесшейся машины. Байли отстраняется, дыхнув алкогольными парами. Или это от меня водкой пахнет…

Я разжала пальцы, которые секунду назад цеплялись за край кабинки чертова колеса. Захотелось коснуться их – Коринны и Байли. Заставить Коринну обернуться и сказать: «Не дрейфь, Байли», а затем поймать мой взгляд и улыбнуться. Но обе слишком быстро растаяли – впрочем, как и все прочее; осталась только боль утраты.

Плюс десять лет, плюс еще двадцать миль – и я вижу наш дом. С фасада. Заросшая подъездная дорожка, сорняки пробиваются сквозь слой гравия. Экранная дверь с треском распахивается. Голос Тайлера: «Ник?» Это уже не совсем воспоминание, это ближе, чуть ближе к реальности.

Я почти приехала.

Знакомые трещины на асфальте перед нашим поворотом, слева от светофора.

На углу новенький, заляпанный свежей грязью плакат: ежегодная ярмарка. Сердце подпрыгивает.