Лариса Соболева - Мадемуазель Синяя Борода Страница 2

Музей наполнила та трепетно-натянутая тишина, что возникает при неординарных событиях. Смотрители встретили следственные органы с траурным выражением лиц, проводили в бальный зал, ступая почему-то на цыпочках, словно здесь царство сна и они боялись разбудить невидимых обитателей. Кто знает, может, в этом старинном особняке по ночам бродят тени прошлого, а днем они спят, как и положено спать теням при дневном свете? Архип Лукич Щукин поддался атмосфере всеобщей таинственности и сам ступал по ковровым дорожкам с осторожностью, стараясь, чтоб шаги его не были слышны. В бальном зале перед камином, тоскливо глядя на стену и схватившись за щеку рукой, замерла заведующая музеем, на лице которой застыло выражение жалости и плаксивости. Молоденькая и хорошенькая сотрудница музея указала на стену:

– Она висела над камином… – Казалось, стекла ее очков блестели от слез, а не отражали блики яркого света. – Здесь мы воссоздали уголок девятнадцатого века.

Эксперт и оперативники приступили к работе.

– Вы ничего не трогали? – дежурно поинтересовался Щукин.

– Что вы! Как можно! – широко распахнула глаза девушка.

Итак, пропала картина. То есть ее украли. Необычного в этом ничего нет, кража произведения искусства для работников милиции – вещь почти естественная. Но в данном музее кража совершена впервые за всю его историю. И второе – украли картину вместе с рамой. А это уже неестественно.

Глядя на стену, Щукин немножко затосковал. С аскетической внешностью, выше среднего роста, всегда аккуратный и суховатый, Архип Лукич Щукин внушал уважение уже одним своим видом, с ним даже начальство разговаривало почти всегда в вежливой форме. На самом деле внешний педантизм и сухость были для следователя прокуратуры всего лишь щитом от людской несдержанности. Разумеется, со временем они вросли в Щукина, но не являлись его сутью. Внутри Архип Лукич совсем другой – мягкий и ранимый. А затосковал он сейчас оттого, что на счету его и так много дел, оставшихся нераскрытыми, и вот это новое, с кражей картины из музея, по некоторым признакам вполне может тоже «зависнуть». Да, настроение у Щукина испортилось.

Пока эксперт с оперативниками исследовали зал и здание музея, выясняя, каким образом грабитель пробрался в святилище древностей, Щукин решил опросить заведующую. Она предложила пройти в ее кабинет, пригласив и девушку в очках, которая обнаружила пропажу. Идя к кабинету, следователь отметил: порядок в музее образцовый, стерильность тут чуть ли не как в больнице – ни пылинки, ни соринки. Заведующую, невысокую женщину лет этак за сорок, с грустными темными глазами и усталым лицом (когда-то, бесспорно, красивым), звали Зоей Федоровной. Щукин, не изволивший посетить этот музей ни разу в жизни, а потому и не знавший о ценностях, хранившихся здесь, задал закономерный вопрос:

– Что за картина пропала, кто автор?

– Автор неизвестен, – скорбно сказала заведующая. – Предположительно ее написал крепостной художник в начале девятнадцатого века.

– О, значит, она не очень ценная?

– Ну, если считать, что сейчас любой антиквариат стоит довольно дорого, то картина представляет некоторый интерес для любителей старины.

– Погодите… Вы хотите сказать, что украденная картина не является произведением искусства? – изумился Щукин.

– Видите ли, картина написана… не рукой мастера. Гораздо большую материальную и художественную ценность представляет ее рама – она искусно инкрустирована ценными породами деревьев и датируется, кстати, тоже началом девятнадцатого века.

– Выходит, украли прежде всего раму? – еще больше изумился Щукин. Это уж неслыханно: какую-то рамку свистнули! Вор что, заболел на голову перед кражей?

Архип Лукич был огорошен: картина не имеет ценности, а ее тем не менее выкрали из стен музея! Так не бывает. Рамки, какие б они ценные ни были, вообще никто никогда не крал за всю историю человечества. Они же не из золота! И эта тоже. Крадут только произведения искусства сумасшедшей стоимости. Но ведь картину все ж таки украли… Интересно, что ж там за полотно было и чем оно примечательно?

– У вас есть фотографии картины? – спросил Архип Лукич.

– Конечно. Танечка, будь добра, принеси.

Танечка убежала за фотографиями, а Щукин:

– Более ценные вещи имеются в музее?

– Разумеется! – вторично огорошила его Зоя Федоровна. – Меня потому так и поразила кража именно этой картины! У нас есть золотые украшения из курганов, старинные фарфоровые статуэтки, сейчас очень модные. Да и картин известных мастеров у нас несколько штук в экспозиции. Сигнализацию воры отключили, можно было взять их, но…

– А вы проверяли, может, под слоем краски там была еще одна картина, которая и представляла ценность для преступника? – пришло на ум Щукину. – Такое бывает…

– Исключено. Проверяли.

– Как давно она у вас висела?

– Четыре года. Сразу после ремонта мы решили восстановить интерьер бального зала, а картина находилась в запасниках, до этого ни разу не выставлялась.

– Как она попала в ваш музей?

– Сколько себя помню, а работаю я здесь около тридцати лет, столько она и хранилась в запасниках. Ее нашли в одном из купеческих домов.

Танечка – старший научный сотрудник – принесла папку, положила ее перед Щукиным. Он раскрыл, взял первую цветную фотографию.

Это был портрет. Белокурый ангел в женском обличье был изображен на репродукции картины. Волнистые светлые с золотистым отливом волосы окружали ореолом непорочное, по-детски наивное личико, рассыпаясь по розовым оголенным плечам. Капризные пухлые губки тронула, чуть показывая белые зубки, робкая улыбка. А васильковые глаза с удивлением смотрели на мир, в будущее. Казалось, это чудное, сошедшее с небес создание спрашивает потомков: как вы живете без меня? И почему без меня?

– По-моему, картина великолепна, – высказался Щукин.

– Если внимательно присмотреться, – пояснила Зоя Федоровна, – можно обнаружить недочеты художника. Например, веер из павлиньих перьев выходит на первый план, несколько затеняя натуру, а в портрете главное – модель. Веер велик, эклектичен, с натурщицей не вяжется. Теперь рука… Взгляните, она выписана не в соответствии с пропорциями, а грубо, неумело, будто художник торопился, писал руку абы как. По мне, так портрет писал один художник, а руку с веером другой. И фон незаконченный. С одной стороны листва, а с другой просто темный фон, без глубины, без перспективы. Такое ощущение, что художник грубо замазал черной краской эту часть картины. В общем, ему удалось выписать только лицо и волосы. К остальному он либо отнесся наплевательски, либо у него не получилось достичь желаемого эффекта из-за отсутствия мастерства.

– Более крупный снимок есть? – не удовлетворился рассказом Щукин.

Танечка вынула из папки большую черно-белую фотографию, и Архип Лукич, вытянув руку, в которой держал снимок, начал внимательно изучать изображение. Он давно заметил: цветное фото зачастую отвлекает красочностью, а на черно-белых снимках детали, недостатки и достоинства как бы укрупняются. Теперь он был согласен с Зоей Федоровной в оценке картины. Кроме, пожалуй, фона. Фон как фон, темная сторона и все. Зачем обязательно нужна глубина и прочие изыски? На темном фоне белокурый ангелок выделяется чарующей красотой. Но веер действительно отвлекает. И рука похожа на клешню, не вяжется с белокурым ангелочком. Танечка подала еще один снимок:

– А вот та же картина, но в рамке.

Рамка… Это было что-то с чем-то! Широкая, усеянная выпуклыми гроздьями винограда и листьями, выступающими за границы рамы. Вычурность резьбы никак не сочеталась с портретом.

– Как думаете, почему вор просто не вырезал картину, как обычно поступают похитители живописных полотен? – спросил он.

– Нож забыл, – высказала предположение Зоя Федоровна. Щукин, бросив в нее насмешливый взгляд, смутил заведующую, и она стала оправдываться: – Мне самой непонятно. Воры действительно предпочитают вырезать холст…

– Без подрамника и рамы картину легко спрятать, – пояснил Щукин.

– Знаете, мы однажды хотели «одеть» картину в более скромную раму, но обнаружили, что эта резная рама очень плотно прижимает края полотна с двух сторон. Ну, мы и не стали пытаться разъединить раму и картину. Все же дереву без малого два века, боялись, вдруг все рассыплется.

– Как называется картина? – осведомился Щукин.

– В нашей экспозиции она висела под названием «Женский портрет начала девятнадцатого века. Русская живопись, художник неизвестен», – ответила Зоя Федоровна. – А неофициальное ее название «Любовница Синей Бороды». Мы не стали употреблять истинное название картины, слишком зловеще оно звучит.

– Хм, странное название, – задумался он. – Синяя Борода? Там была какая-то криминальная история, если не ошибаюсь. Кажется, этот господин убивал своих жен.