Татьяна Устинова - Саквояж со светлым будущим Страница 2

— Как?!

— Назначали вы сами. Помните, вы ужинали с продюсером «Новостей» и он вас приглашал?

Оттого что Маша права, а она была права почти всегда, он рассердился всерьез.

Знаменитый писатель Аркадий Воздвиженский — по паспорту Дима Родионов — пробормотал неприличное слово, которое его секретарь предпочла не услышать, уткнулся в компьютер и стал быстро печатать.

Маша постояла-постояла на пороге и тихо вышла. На темном полу лестничной площадки лежал светлый шелковый ковер, привезенный прошлым летом из Турции. Маша присела и положила на него ладонь.

Не соврал пожилой турок, продавший им ковер. У турка были пышные канибадамские усы, белоснежная рубаха, и молодые помощники, одним движением словно разливавшие на полу перед покупателями целые озера благородного шелка, называли его «эфенди». В жару ковер казался прохладным, а зимой теплым, как будто райские цветы на нем навсегда впитали южный зной.

Если бы у шефа был просто скверный характер, это еще полбеды. Ничего страшного. Подумаешь, скверный характер!… Мало ли характеров она перевидала на всех своих многочисленных работах! Но Маша Вепренцева в своего шефа была, разумеется, тайно влюблена, и это было так же бессмысленно и глупо, как если бы она влюбилась в Михаэля Шумахера. Или в Ральфа. Или в них обоих.

Даже если бы Маша осталась последней женщиной на земле, знаменитый писатель Аркадий Воздвиженский, по паспорту Дмитрий Андреевич Родионов, не обратил бы на нее никакого внимания. То есть, убедившись, что, кроме них, на планете больше никого нет, он выразил бы неудовольствие по поводу грядущих неудобств, которые будут отвлекать его от работы, и попросил бы Машу сварить ему кофе.

Там, где Маша трогала ковер ладонью, он будто чуть выцветал — шелковые ворсинки приминались и как-то по-другому отражали свет, турок-«эфенди» объяснял это тем, что с разных сторон ковер по-разному «глядит на солнце».

Если бы у шефа был просто скверный характер, она справилась бы с ним, а если бы не справилась, то ушла с работы, но она была в него влюблена и потому очень от него зависима. Уволиться означало бы отказаться от него, а она никак не могла этого сделать, хотя прекрасно понимала, что это единственный выход.

А может, его вовсе нет. «Выхода нет» — так пишут на дверях метро.

За кабинетной дверью, в двух шагах от нее зазвучали шаги, и она поспешно вскочила, заметалась и сбежала на несколько ступенек вниз по полированной английской лестнице.

Шеф эту лестницу на самом деле заказывал в туманном Альбионе и несколько месяцев ждал, когда ее доставят. Доставка из Альбиона оказалось делом чрезвычайно сложным и продолжительным. Видимо, мало кому приходило в голову доставлять лестницы оттуда.

— Маня, не мечись, — приказал шеф с площадки. — Ты что? Ковер гладила?

Задрав голову. Маша посмотрела на него. Он стоял, свесившись вниз, и улыбался. Она улыбнулась в ответ.

— Ты на меня обиделась?

— Нет.

— А почему я чувствую себя виноватым?

Как все было бы просто, если бы у него был скверный характер!

— Не обижайся на меня.

Сейчас он скажет, что не любит, когда у него что-то пропадает и когда его отвлекают.

— Я терпеть не могу, когда у меня пропадают файлы и когда мне мешают работать.

— Я знаю.

— Вот и хорошо.

— Сварить вам кофе?

Он подумал, подтянулся и сделал на перилах стойку на руках. Маша ахнула. Свитер великого писателя упал вниз, обнажив живот, и джинсы тоже поехали, открывая волосатые лодыжки.

— Вы с ума сошли! Здесь высоко, вы упадете!

— Если упаду, ты меня похоронишь, — не слишком внятно, оттого что стоял вниз головой, сказал он, — ибо я убьюсь насмерть.

Потом издал некий залихватский рык, словно подтверждающий его молодецкую удаль, описал ногами дугу и приземлился на площадку. Что-то жалобно зазвенело, и финал представления оказался смазан из-за люстры, которую он задел то ли головой, то ли рукой.

— Дмитрий Андреевич, осторожней!

Люстра покачалась-покачалась, но осталась висеть, и они перевели взгляд с потолка друг на друга.

— Почему все мешают мне работать? — осведомился великий писатель брюзгливо, словно не он только что выскочил на площадку с извинениями. — Почему я не могу сесть и спокойно написать свои десять страниц?! Или двадцать страниц?! Или сорок?! Почему я принужден вести какие-то идиотские разговоры, когда я до сих пор не знаю, как мне связать один труп со вторым?! И вообще не знаю, связаны ли они?! И когда это все кончится?!…

Голос звучал все тише, потому что писатель удалялся в сторону своего кабинета, и наконец смолк совсем, потому что Родионов сильно захлопнул за собой дверь.

Маша вздохнула с облегчением, постояла, прислушиваясь, и побежала вниз.

Как все было бы просто, если бы у него был скверный характер! А еще лучше, если бы он был подлец, поедающий на завтрак беззащитных секретарш и чужих детей! Она бы тогда быстренько его разлюбила, освободилась и стала бы обычной сотрудницей, исполнительной, проницательной, деловой, профессиональной и какой угодно.

Подлецом он решительно не был. И вообще он был хорошим начальником. Каждый раз, когда ему казалось, что она чем-то обижена, он смешно каялся, из командировок привозил ей подарки, а на Восьмое марта покупал мимозку — мечта, а не начальник!

Кроме того, думала Маша уныло, ожидая, пока закипит вода в чайнике, влюбиться в шефа — это просто классический сюжет для комедии. Или мелодрамы.

Для жизни этот сюжет не подходит вовсе. И она понимает это лучше всех. Ну, а он ни о каких таких сюжетах даже не догадывается. И слава богу.

Зазвонил телефон, и она проворно сняла трубку. Хоть в кабинете и не слышно, но на всякий случай стоило поспешить.

— Да.

Молчание и какие-то потусторонние шорохи, вечные спутники стационарных квартирных телефонов.

— Алло! — повторила она с некоторым нажимом. Так бывало по нескольку раз в день. Аркадий Воздвиженский знаменитость, и у него уйма поклонников, с которыми Маша всегда разговаривала вежливо, но непреклонно.

— Алло?

— Скажи своему писаке, чтобы сидел в Москве и не рыпался, — проговорили в трубке отчетливо. — Как-нибудь в Киеве без него разберутся, а он…

— Вы ошиблись, — быстро сказала Маша и повесила трубку.

Что за идиотизм?! Кто это может быть?!

Телефон снова зазвонил, и было совершенно ясно, кто звонит, и она решила, что ни за что не снимет трубку. Чайник на плите тоненько свистнул, приноровился и наддал в полную силу.

Маша быстро переставила его на холодную конфорку. Телефон звонил.

У Дмитрия Андреевича в кабинете ничего не слышно, она это точно знает.

Телефон надрывался.

Изоляцию делали так, чтобы звуки туда не проникали, и Маша сама проверяла — по мобильному звонила из кабинета на домашний номер.

Телефон разрывался от звона. Может, подушкой его накрыть от греха подальше?…

На лестнице загрохотало, загремело и завыло:

— Маша!! Какого черта ты трубку не берешь?!

Значит, все-таки слышно! Она сорвала трубку с разорявшегося телефона, толкнула дверь в кладовку, нырнула туда и закрыла за собой дверь.

— Алло!

— Ты трубками не бросайся, курочка! Пробросаешься! Ты скажи ему, вперед пусть место себе на кладбище закажет. Какое больше нравится, а то, когда его привезут из Киева, выбирать он уж не сможет!

— Вы ошиблись номером, — размеренно произнесла Маша. — Набирайте правильно.

— Ты, курочка, язычок свой прикуси и слушай, — сказали в трубке весело, — если твой козырь из Москвы хоть шаг шагнет, будут ему полные вилы. Последние дни доживает. И не крутись ты, курочка, а слушай! Значит, ни в какую милицию ты не звонишь и никому ничего не рассказываешь. Говоришь своему писаке драному, чтоб в Москве сидел и не вылезал.

— Послушайте…

— Заткни клюв, дура, — миролюбиво посоветовали в трубке. — Ты че? Не въезжаешь, что ли? У тебя детей сколько, дура?

Маша Вепренцева уронила расписную чайную коробочку, которую держала в руке. В коробочке у нее хранились кофейные зерна. Она кофе собиралась варить.

— Ну? Че застыла-то? Лера и этот твой… Сильвестр. Это скока будет, пощитай, ё…! Пощитала?

Маша взялась за стену.

— Ну, пощитала, значит. Вот если только слово одно скажешь, я сначала козлику твоему яйца отрежу, а потом подожду. Посмотрю, как он без них скакать станет. А потом козочку, значит, приспособлю. И только после, после, золотая ты моя курочка, ножиком по горлу, да так, чтобы один другого видел. Чтоб веселее помирать-то им! Поняла, что ли?

— Вы… кто?

— Конь в пальто, — моментально отозвался голос в трубке и радостно заржал, — тебе не все равно, кто я, а? Ты поняла, дура, что ездить никуда не надо, или повторить еще раз?…

Маша швырнула трубку о стену, на которой висел телефон, и помчалась к входной двери. Трубка болталась и подпрыгивала на витом шнуре, и внутри нее болтался и подпрыгивал отвратительный голос, говоривший ей такое страшное, что она даже дышать больше не могла.