Мария Долонь - #черные_дельфины Страница 2

– Завтра часиков в десять заеду за тобой и разом захвачу всё. Смотри не проспи! И не ссорьтесь, девочки. – Олег рассеянно посмотрел сначала на Катю, потом на Ингу.

– Спокойной ночи, – Инга пошла проводить его до двери, – отдохни. А то у тебя видок замученный.

– Просканировала меня в своём цветовизоре? Хорошо всё-таки иметь друга с синтезией – ничего не скроешь. Тебе надо вести экстрасенсорный блог: «увижу цвета ваших слов и эмоций и направлю на путь истинный» – популярнее расследований бы было. Деньги бы гребла!

– С синестезией[1], – поправила Инга. – Но тут она и вовсе не нужна: у тебя фингалы под глазами на пол-лица.

– На себя посмотри, – ухмыльнулся Штейн, – краше на паспорт выходят!

Инга высунулась в проём входной двери, поймала руку Олега, потянула его к себе и чмокнула в щеку.

– Через порог же нельзя, – пробурчал Штейн. – Плохая примета.

– Да брось! – улыбнулась Инга.

Она проснулась к полудню с цветной головной болью. Сердце шумно билось в горле. Инга приняла душ, выпила эспрессо, но вязкий шлейф красок не давал ей сосредоточиться: привычные бытовые предметы, окружавшие её, сегодня были окрашены в красный с вкраплением серого – тревога, беспокойство, ощущение надвигающейся беды.

Синестезия, которая обнаружилась у неё в тринадцать лет, была и даром, и проклятием одновременно. Инга видела слова, которые произносили люди, в цвете – это помогало в расследованиях, да и в личной жизни тоже – своим красочным восприятием она чувствовала ложь, страх, неуверенность, грусть. С возрастом она научилась анализировать то, что говорят другие, раскладывать фразы не только по цветам, но и по тональности, глубине эмоции. Но иногда её «цветовизор», как шутил Штейн, будто ломался – в разные цвета окрашивались вещи, деревья, весь окружающий мир, это сопровождалось головной болью, от обилия ярких красок вокруг тошнило. Такие моменты были невыносимыми.

– Вот ведь, старею, – сказала она вслух. – Раньше ночь отработала – утром как новенькая.

Она пыталась вспомнить, слышала ли звонок Штейна сквозь сон. Вроде бы никто не приезжал, на телефоне только один пропущенный вызов – мама. Набрала Штейна – не ответил. Металлический айфон сейчас был окрашен в яркий, насыщенный, слепящий глаза чёрный цвет.

– Ну вот! Проспал! Теперь его не добудиться. Придётся самой за ним ехать.

Инга позвонила их общей домработнице – Люсе Балясиной, или проще – баб-Люсе, как они со Штейном окрестили её:

– Привет! Олег вчера оставил у меня аппаратуру и ключи от машины, а сам проспал. Трубку не берёт. Ну как всегда! В общем, давай я у тебя ключи от студии возьму и поеду растолкаю его, у нас сегодня работа.

На улице было ещё по-летнему тепло и скворчали птицы, но знакомая осенняя печаль уже закралась в воздух, неотвратимая и ноющая, как мигрень перед бурей. Она села в машину Олега и поехала к баб-Люсе. Та увязалась с ней.

– А заодно и приберу там, чем завтра на метро добираться, – пропыхтела она, устраиваясь на переднем сиденье. Инга приготовилась выслушивать порцию «малаховки», но баб-Люся была не в духе.

– Опять с невесткой бывшей поругались?

– Ох, – она махнула рукой, – и не говори.

Инге показалось, что Балясиной захотелось погрызть семечек, как курильщику для излияний непременно требуется затянуться. Баб-Люся ещё повздыхала немного и начала нудную, почти бессвязную жалобу. Инга пожалела, что спросила. Как назло, дорога была напряжённая. В Чертаново Инга свернула уже абсолютно одуревшая от Люсиной плакальной песни.

Они проехали мимо пруда, вокруг которого, как детские кубики, были натыканы магазины и кафе. Клочья желтизны торчали в тёмной листве редких деревьев. Инга вспомнила, как они гуляли тут с Олегом лет двадцать назад. Свободные, неженатые. Их тянуло друг к другу, и всё было просто – купить вина, подняться в только что полученную мастерскую (своя хата, интересный фотохудожник, балагур, симпатяга). Вино, кажется, они уже купили. Дети на другом берегу кормили уток. Инга смотрела на отражение веток в пруду и вдруг с криком рванулась от воды – там был утопленник. «Криминальный труп», – сказала бы она сейчас бесстрастно, но тогда это был ужас, истерика и дурной знак. Вызвали полицию, которая тогда ещё называлась милицией, долго и муторно что-то им объясняли, подписывали протокол. В мастерскую они не поднялись. Напрасно Олег успокаивал её, дул в ухо и шептал глупости всю обратную дорогу на метро, ничего больше не отзывалось в ней. С тех самых пор навсегда отмерло.

Парковка была занята. Инга проклинала повороты и изгибы распластавшегося каракатицей дома.

– Всё не как у людей, – ругалась она, выруливая на узкой дороге между машинами и бордюром.

На всякий случай они позвонили в домофон – может, уже встал. Не дождавшись ответа, баб-Люся приложила свой магнитный ключ. Они поднялись на самый верх. Люся повозилась с дверным замком:

– Вечно заедает!

Наконец они вошли. Сперва Инга, потом, еле вытащив зажёванный ключ, баб-Люся.

Посреди мастерской висела какая-то громоздкая чёрная тень.

– Господи! – зашептала Инга. – Господи! Господи!

Грудную клетку сдавило. Она зажмурилась и снова открыла глаза. Это был Олег. Он висел на верёвке, закреплённой на крюке. Инга побежала к нему. Споткнулась о валявшуюся под телом стремянку. Упала, поднялась и задела головой его холодные окоченевшие ступни. Что-то капнуло на неё сверху. Инга посмотрела наверх. Наконец прорезался крик.

Тёмно-синее лицо. Восковая капля застыла на носу. Изо рта торчало черное и сухое – застрявшая корка хлеба? Язык. Голова словно криво и наспех пришита к соломенному пугалу с длинными деревянными руками и ногами.

– Давай вместе его снимем! – Она трясла баб-Люсю за плечо. Балясина выла и крутила головой. – Слышишь! Надо реанимацию! Понимаешь? Первая помощь! Где нож? Верёвку разрезать!

Инга вытащила мобильный. Трясущиеся пальцы не сразу набрали код разблокировки.

– Чёрт! Чёрт! Алле, «скорая»! – Она едва справлялась с голосом. – Попытка самоубийства! Мужчина, сорок пять лет. Пишите адрес. Фамилия Штейн! Господи! Быстрее, пожалуйста! Олег… А-а… Мать вашу! Аркадьевич! Нет, не таблетки! Не вены! Повесился! Да. Да! Как поздно? Нет! Вы должны! Не поздно! Говорят, поздно – оставьте так до приезда полиции. Как это – так?

Она выбежала из мастерской, спустилась на этаж ниже и стала кричать и звонить соседям:

– Помогите! Помогите! – Потом спохватилась и завопила: – Пожар! Пожар!

Высунулись несколько лиц.

– Пойдёмте, пожалуйста, наверх! – кинулась она к ближайшей приоткрывшейся двери. – Помочь надо!

Лица заворчали:

– Больная, что ли?

– Чего тут орёшь? Ноль один звони!

– Что за хулиганство!

Двери захлопнулись. Она снова поднялась к мастерским. На площадку вышел художник Трофимыч – андеграундная звезда восьмидесятых, как всегда с похмелья.

– Инга! Что стряслось-то? – прошамкал он беззубым ртом.

– Трофимыч! – Она вцепилась в его рубашку. – Помоги! Там Олег!

Он вошёл в мастерскую, увидел тело и ругнулся.

– Давай его снимем! – умоляла Инга.

– Поздно.

– Не поздно! Трофимыч, пожалуйста!

Он покачал головой, взял Ингу за руку и вывел на лестничную площадку:

– До приезда полиции трогать не будем. Ты полицию-то вызывала?

– Только «скорую». Кажется, они сказали – сами вызовут.

– Я позвоню ещё раз.

– Ты что-нибудь понимаешь? Он вчера был у меня! Мы только вчера говорили!

– Вот. Кури!

Он достал из засаленного кармана измятую пачку, выстучал сигарету, прикурил, протянул ей. Инга отшатнулась.

– Надо, от шока поможет!

Сигарета прыгала в её руках. Вышла Люся.

– Что творится, мама моя! Что творится! – причитала она и всхлипывала. – Такой синий уже стал, какой кошмар!

Они услышали звук поднимающегося лифта. Мимо деловито прошли три человека в зеленых халатах и шапочках, два – в полицейской форме. Полиция и «Скорая» приехали одновременно. Пришлось возвращаться в мастерскую.

– Что вы нас-то, дамочка, вызвали, – присвистнул один из санитаров, глянув наверх. – Тут труповозка нужна. Серый, звони.

Рыхлый прыщавый санитар лениво достал телефон и начал тыкать.

– Алло, да, – бубнил он в телефон, – у нас труп. Окоченение часов семь точно. Адрес? Какой тут адрес? – Баб-Люся послушно подсказала.

Страшная фигура, свисающая с потолка – «труп» – это и есть Олег? Нет, он таким быть не может! Вещи – вот они – его, а тело чужое!

Трофимыч и баб-Люся отвечали на вопросы следователя, а Инга бесцельно ходила по комнате, прикасаясь к стульям, распахнутому альбому, смятым подушкам на диване, зачем-то оглядела разномастные бутылки в буфете, стараясь вернуть присутствие Олега. Она заметила упавший штатив и бережно подняла его.

– Ничего не трогать! – рявкнул следователь и поправил фуражку. – Зачем вы приехали к пострадавшему? Кем вы ему приходитесь?