Евгений Титаренко - Никодимово озеро Страница 2

― Меня приглашают воспитателем в колонию правонарушителей. Работа не из легких, но я пойду! Чтобы от вас, Уверова, отдохнуть, пойду. Лучше сто малолетних правонарушителей, чем одна вы! — И что я им поперек горла стала? — искренне недоумевала Алена. — Никому не мешаю, сижу тише воды…

Такой до последнего времени была Алена, решившая вдруг докопаться до истинных степеней родства между нею, Сергеем и Лешкой.

Вообще говоря, в старой Никодимовке, какой она была еще до рождения Сергея и Алены, все так или иначе состояли в родстве между собой. Но даже Анастасия Владимировна и тетка Валентина Макаровна, Лешкина мать, не могли бы сказать, кем они приходятся друг другу. Старая Никодимовка была глухой таежной деревней, ближайшая железная дорога от которой находилась в трехстах семидесяти километрах. Но потом расползлись по тайге прииски, в каких-нибудь шестидесяти километрах от Никодимовки вырос большой город Сосновск, и в памяти Сережкиного поколения Никодимовка уже представляла собой разросшийся дачный поселок, куда выезжали отдыхать на лето наиболее предприимчивые жители Сосновска. Однако и местом отдыха Никодимовка до конца не смогла стать. Первое время этому препятствовало плохое сообщение, а два года назад всего в четырех-пяти километрах от Никодимовки заработал рудник, Никодимовка коим-то образом приобщилась к промышленности, и прихотливые горожане стали предпочитать ей более уютные уголки — благо озер и речек в округе столько, что хватило бы на несколько таких городов, как Сосновск.

Аленины и Сергеевы родители уехали из Никодимовки как раз в год перехода Алены и Сергея из благостного дошкольного возраста в полный труда и забот школьный. Но с тех пор летом, как правило, а иногда и зимой они проводили свои каникулы в Никодимовке, у Лешки, чья мать была «полуюродной» сестрой Сережкиной матери. С Никодимовкой, таким образом, было связано все, что касалось отдыха, веселья, полной свободы от какого бы то ни было контроля со стороны родителей. Иногда казалось даже, что год жизни состоит из трех богатых впечатлениями отрезков, где существует Лешка, где чернеет бездонной глубиной загадочное Никодимово озеро и шумят кедры, а между этими отрезками тянулось однообразное безвременье школьных звонков, от класса к классу все возрастающих по длине алгебраических функций — возрастающих под сладострастное мяуканье неправильных английских глаголов, которые отличаются от правильных только тем, что легче запоминаются.

Промежутки между каникулами заполняла активная переписка с Лешкой. В письмах обговаривались планы на будущее, и по крайней мере десятая часть их осуществлялась в ближайшие каникулы, девять десятых пропадали втуне лишь за недостатком времени. Раньше Сергей и Алена писали одинаково активно, потом как-то постепенно Сергей стал писать Лешке все реже и все короче. Лешка отвечал ему тем же. А последнюю зиму Алена переписывалась с Лешкой и за себя, и за Сергея, порой даже не считая нужным сообщить Сергею, о каких таких событиях она пишет или что написал ей Лешка.

После седьмого класса Лешка надумал зажить самостоятельной жизнью и подался в Ленинград, в мореходное училище. Но через полгода вернулся назад, в Никодимовку, с тем чтобы закончить обыкновенную десятилетку, после которой запланировали вместе ехать учиться либо в Свердловск, либо в Казань, на Волгу. Причины, по которым Лешка оставил мореходку, были не совсем ясными. Но дисциплина, распорядок дня и все прочие атрибуты морской службы явно противоречили свободолюбивой Лешкиной натуре, и понять его было можно. В память об училище у Лешки осталось лишь около пятидесяти собственных фотографий: в тельняшке и мичманке — то на фоне Исаакия, то на фоне Петропавловской крепости, то рядом с Петром. Четыре таких фотографии имел Сергей, десятка два вместе с толстой тетрадью флотских песен хранила Алена.

Лешку довольно хорошо знали в Сосновске, а Сергея и Алену — в Никодимовке. И всякий раз, когда они в одинаковых спортивных костюмах выходили из дому, чтобы фланирующей походкой — Алена посредине, Сергей и Лешка по бокам — пройтись по самым людным улицам, они обращали на себя внимание всех — от мала до велика. Старики, обратив внимание, неопределенно покачивали головами. Сверстники — определенно завидовали.

Нынешним летом все планы великого триумвирата едва не рухнули, причем дважды. Неделю назад Алену вызвали в райком комсомола и объявили, что ей надо хоть одну смену побыть вожатой в пионерлагере «Соколенок». Алена чистосердечно предупредила, что может утопить кого-либо из соколят, если тот ослушается ее. Но райкомовцы игнорировали эту вероятность. К счастью, Анастасия Владимировна после многомесячных хлопот раздобыла для своего подкидыша путевку в дом отдыха на сухумском побережье. Райком вынужден был освободить Алену от обязанностей пионерского вожака. Сергей накануне старательно упаковал маску, ласты и подводное ружье, купленные на паритетных началах с Аленой, и понес Алене, чтобы та наслаждалась благами Черного моря от поверхности до самого дна его.

Но был встречен презрением.

«А кто собирался обследовать озеро?.. Кто хотел поселиться на заимке?..» — Алена перечислила все основные и второстепенные пункты плана последних школьных каникул, после чего Сергей понял, что от путевки в дом отдыха она вынудила Анастасию Владимировну отказаться, а в заключение уяснил о себе, что он предатель, скверный товарищ и вообще ни рыба ни мясо… Негодование Алены по этому поводу было так велико, что лишь в результате крайней своей бесхарактерности она разрешила Сергею до отъезда в Никодимовку, то есть до сегодня, оставить ласты и ружье у нее — не тащить их назад, в сторону, противоположную от вокзала.

По поводу сухумского побережья Алена, вдруг вспомнив, что она сибирячка, заявила:

― А чо я там, однако, не видела?

Теперь матери обоих носились по магазинам в поисках диетических яиц, Аркадий, Надя и Лиза собирали чемодан и рюкзак Алены, Сергей свой чемодан собирал сам, а Алена занималась проблемами генеалогии.

Автобус на девятнадцать десять «по техническим причинам» отменили, пришлось ждать до двадцати двух.

Солнце ненадолго притаилось в жиденькой хвое соснового бора, что с трех сторон окружал автостанцию, потом нырнуло за крышу автовокзала, и у подножия сосен загустели сумерки.

― Оля (между прочим, настоящим именем Алены было Ольга), ты уж там поосторожней, гляди… — напутствовала Аленина мать, Анастасия Владимировна. — И зачем вам эти ласты понадобились!..

― Я, мам, буду осторожно, у самого бережка! ― обещала Алена, и серые, в крапинку глаза ее округлились в такой детской, такой непосредственной искренности, что Сергей невольно отвел свой взгляд в сторону.

― Ты, пожалуйста, смотри за ней, Сережа, чтоб не обидели…

Сергей пробормотал в ответ что-то невнятное.

Родители — народ определенно близорукий. Смотреть, чтобы не обидели Алену, которая сама любого может обидеть. Из мальчишек во всем классе один Сергей, пожалуй, и мог бы противостоять ей, потому что сам учил всему, что познавал в спортшколе: самбо, боксу. Правда, уже почти год, как они не мерялись силами. Может быть, повзрослели, поэтому? Но занятия их сами собой прекратились. А теперь казалось даже невероятным, чтобы, надев перчатки, стараться ударить Алену в солнечное сплетение или под диафрагму…

Подумав об этом, Сергей с любопытством покосился на Алену.

― Лиза! — в свою очередь, давала та указания сестренке. — Надя уедет поступать в институт, ты останешься одна, береги маму! — Потом она всех перецеловала, в том числе Сережкину мать, а когда автобус тронулся и провожающих стало не видно за поворотом, шумно вздохнула: — Наконец-то…

Сергей думал, она что-нибудь скажет, но проехали сосновый бор, затемнели по обочинам дороги ели, а она все молчала, глядя из-под опущенных ресниц на чью-то макушку перед собой.

― Затосковала? — мстительно полюбопытствовал Сергей.

― Будто ты знаешь даже, как люди тосковать умеют?.. — ответила Алена чьей-то лиловой макушке. — Для этого надо, чтоб душа была. — И, шевельнув уголками сомкнутых губ, она помолчала немного, потом неожиданно резко обернулась. — Ты почему Гришке и Левке ничего не сделал?

Что Гришка и Левка из параллельного девятого «Б» вертелись на автовокзале, Сергей видел, а что такое им надо было сделать — понятия не имел. Показал Алене на переносицу.

― Брови раздвинь…

Алена «раздвинула» их обеими руками.

― Гришка сказал про меня: «Полумужик-полудевка уезжает».

― Ведь я же не слышал…

Алена отвернулась от него.

― Другой на твоем месте услышал бы…

Зажгли свет в салоне, и чернота за окном поглотила ели, где-то в стороне за которыми на целых полтора месяца оставался Сосновск со всеми его сосновскими заботами.