Джеймс Чейз - С/С том 27. Важнее денег. Сбей - и беги Страница 2

— Из-за чего он набросился на тебя?

Девушка поколебалась, но все же ответила:

— Я с ним жила, но потом ушла от него.

— И что явилось причиной такого шага?

Рут с недоумением глянула на копа:

— Но вы же его видели! Кто согласится с ним жить?

— Хм. — Хаммонд нахмурился и сдвинул шляпу на затылок. — О’кей. Завтра явишься в суд для дачи показаний.

Девушка с трудом поднялась на ноги.

— Это все?

— Все. — Хаммонд повернулся к переминавшемуся с ноги на ногу копу возле дверей. — Джек, отвези ее в отель «Саймон».

— Кстати, вы могли бы порасспросить полицейских Нью-Йорка о личности Уилбура. Они давно его разыскивают.

Хаммонд пристально взглянул на девушку.

— И за какие же подвиги, интересно знать?

— Понятия не имею. Знаю только, что разыскивают.

Хаммонд некоторое время молчал, потом пожал плечами и махнул полицейскому.

— Отвези ее в гостиницу.

Поддерживаемая полицейским, Рут ушла. Я проводил ее взглядом. Меня удивил тот факт, что она даже не глянула в мою сторону. Ведь как-никак, а я спас ей жизнь.

Хаммонд указал на ближайший стул и уселся напротив.

— Как вас зовут?

— Джек Гордон. У меня было совсем другое имя, но в Голливуде я был известен как Гордон.

— Место жительства.

Я назвал адрес меблированных комнат, сразу за баром Расти.

— Итак, что же здесь произошло?

Как можно более подробно я рассказал об инциденте.

— По-вашему, он хотел ее убить, как вы считаете?

— Мне так кажется.

— Ну что же. — Хаммонд поднялся. — Твои показания понадобятся завтра в суде. Будь там ровно в одиннадцать дня. — Он сочувственно смотрел на меня. — И приведи в порядок лицо… А раньше ты встречал эту девицу?

— Первый раз вижу.

— Не понимаю, как такое юное создание могло жить с таким подонком. — Брезгливая гримаса появилась на его лице, он кивнул мне, подозвал второго полицейского, и они ушли.

Все события, о которых я вам рассказал, произошли незадолго до окончания Второй мировой войны. А за три года до этого я с успехом занимался в университете своего родного города Холланд-Сити, надеясь получить диплом инженера-строителя. До получения диплома оставалось всего ничего, когда в 1944 году военная обстановка резко ухудшилась и я больше не мог оставаться в стороне от театра военных действий. Отец пришел в ярость, узнав о моем решении, и всячески убеждал меня вначале получить диплом в университете, а уж потом идти добровольцем на войну. Но уже сама мысль о том, что я просиживаю штаны в университете в то врет, ка к люди умирают в окопах, была для меня невыносимой.

Уже через пару месяцев я в числе первых американских солдат высадился на одном из японских островов. Заметив замаскированные под пальмами вражеские орудия, я бросился туда, но в этот момент в лицо мне угодил осколок снаряда. Так бездарно закончилась для меня война.

Полгода я провалялся на больничных койках, а врачи вновь и вновь штопали мое лицо.

В общем-то они неплохо знали свою работу, но все же правое веко на всю жизнь оказалось слегка опущенным, а вдоль челюсти, словно серебряная ниточка, был заметен длинный шрам. Хирург утверждал, что может исправить и этот дефект, но придется задержаться в госпитале еще месяца на три. Однако я был по горло сыт больничными прелестями и, поблагодарив врачей, выписался и уехал домой.

Мой отец был управляющим местного отделения банка. Денег у него было не густо, но он все же согласился уплатить за продолжение учебы в университете. Он очень хотел увидеть своего сына инженером.

Я тоже мечтал об этом, но пребывание на фронте, а особенно лечение в госпиталях, пагубно сказалось на моих способностях. Вскоре я убедился, что потерял всякий интерес к наукам. Я не мог сосредоточиться ни на одном предмете. Промучившись недели три, я ушел из университета и сообщил об этом отцу. Он понял меня и лишь только поинтересовался:

— И чем же ты сейчас займешься?

А вот этого как раз я и сам не знал. Но в университет возвращаться не собирался, во всяком случае, не в этом году.

— Ладно, Джек, — примирительно сказал отец. — Ты еще молод, и у тебя вся жизнь впереди. Почему бы тебе не постранствовать по стране, не познакомиться с людьми. Пару сотен долларов я, так и быть, для тебя найду. Отдохни, а потом возвращайся и окончи университет.

Деньги я взял, хотя и испытывал угрызения совести. Но иного выхода не было. Чувствовал я себя скверно, и нужно было срочно менять образ жизни.

Через некоторое время я оказался в Лос-Анджелесе, лелея надежду найти какую-нибудь работу на одной из киностудий. Увы, довольно скоро мне пришлось расстаться с этой надеждой.

Впрочем, я не особенно огорчился, работать в поте лица я был не намерен. Почти месяц я провел в районе порта, просиживая вечера в ресторанчиках и без меры употребляя виски. Мне приходилось частенько встречаться с теми, кто был освобожден от службы в армии. Совесть у этих людей имелась, и они не скупились на виски для бывших фронтовиков. Однако любителей послушать болтовню о моих героических подвигах на фронте становилось все меньше и меньше, а вместе с тем потихоньку таяли и мои деньги. Я все чаще и чаще задумывался, как быть дальше.

Больше всего мне нравился бар Расти Макговена, и я наведывался туда почти каждый вечер. Из окон бара открывался вид на бухту, в акватории которой покачивались плавучие казино. Расти сделал все возможное, чтобы придать своему заведению вид корабельной каюты. Окна были выполнены в виде иллюминаторов, на стенах крепились многочисленные медные украшения, снятые с кораблей — их каждодневная чистка доводила официанта Сэма до истерики.

В чине старшего сержанта Расти тоже участвовал в войне с Японией. Он понимал мое состояние и благоволил ко мне. И хотя он повидал гораздо больше ужасов войны, чем я, это не помешало ему остаться хорошим человеком. Он всячески пытался помочь мне. Узнав, что я вот-вот останусь без цента в кармане, он как бы вскользь заметил, что давно подумывает купить для бара пианино, и поинтересовался, не смогу ли я играть на нем.

Вот здесь он попал в точку. Если я что-то и мог делать более или менее прилично, так это играть на пианино. Я тут же принял предложение Расти, и пианино было куплено.

За тридцать долларов в неделю я играл в баре с восьми до двенадцати ночи, что вполне меня устраивало, поскольку доход позволял платить за комнату, сигареты и еду. Что же касается спиртного, то Расти не жалел его для меня.

Таково было положение вещей к тому времени, когда, вынырнув из-за завесы дождя, в мою жизнь вторглась Рут.

Мне только-только исполнилось двадцать три года, и никому на свете не было до меня дела. Появление Рут доставило мне кучу неприятностей. Но тогда я об этом даже и не догадывался. Но вскоре неприятности посыпались на меня, как из дырявого мешка.

На следующее утро, примерно в начале одиннадцатого, миссис Морган, моя квартирная хозяйка, крикнула из своей конторки при входе, что мне звонят.

Я как раз брился, стараясь не задеть царапин на физиономии, которые за ночь распухли и побагровели. Чертыхнувшись в душе, я вытер мыльную пену и спустился вниз.

Это был сержант Хаммонд.

— Гордон, мы не нуждаемся в ваших показаниях, так как не намерены возбуждать дело против Уилбура.

— Что ж так? — удивился я.

— Именно. На свою беду, он повстречал эту девицу в серебряном парике. Как минимум двадцать лет она ему обеспечила.

— Ничего себе!

— Можете мне поверить. Мы сообщили в полицию Нью-Йорка о задержании некоего Уилбура, и там пришли в такой восторг, в какой не приходит горький пьяница, обнаружив в кармане давным-давно потерявшийся доллар. Компромата на Уилбура там столько, что двадцать лет ему гарантировано.

— Ну и ну!

— Еще бы. — Хаммонд сделал паузу, и некоторое время в трубке слышалось его тяжелое дыхание. — И вот еще что… Она спрашивала ваш адрес.

— Вот как? Но я не делаю из него секрета. Вы ей сообщили?

— Нет, хотя она и уверяла, что хочет поблагодарить вас. Но вот что я вам скажу, Гордон, держитесь от нее подальше. Интуитивно я чувствую, что она может отравить жизнь кому угодно.

Мне не понравились его слова, так как я отношусь к тому типу людей, которым не нравятся нравоучения.

— Благодарю, хотя в советах подобного рода я не нуждаюсь.

— Как знаете, — с этими словами Хаммонд положил трубку.

В тот же вечер, где-то около девяти, Рут пришла в бар. На этот раз на ней была серая юбка и черный свитер, на фоне которого ее серебристые волосы смотрелись особенно эффектно. В это время в баре было многолюдно, и Расти, занятый обслуживанием клиентов, не заметил ее прихода.

Девушка уселась за столик недалеко от меня. Я играл этюд Шопена — скорее для собственного удовольствия, так как практически никто меня не слушал.