Инна Бачинская - Свой ключ от чужой двери Страница 2

Очи страстные, с чертиками, львиная грива, раздувающиеся от страсти ноздри крупноватого восточного носика – все это оказалось потемкинскими деревнями. То есть Лия не была в полном смысле фригидной, некоторый опыт у нее все-таки имелся, и желания просыпались время от времени. Но обещала она больше, чем давала. Позже я понял, что для нее главное – блистать на публике, вызывая восхищение масс, поражать, слушать охи-ахи, царить в душах и попирать поклонников ногами, поддерживая репутацию роковой женщины. А тут какой-то надоедливый мужик в единственном числе пристает в постели, чего-то ожидает, требует, руки тянет… Павшая и разграбленная крепость уже не нужна завоевателю, и он бросает ее на милость сорных трав и воющих шакалов.

Кто-то из-за нее стрелялся в гарнизоне, не до смерти, к счастью; мордобои случались. Один раз на моих глазах – глазах законного мужа. Подрались два типа откуда-то из глубинки. Один с ней танцевал, а другой тоже хотел, а тот, первый, не позволял. Мне было стыдно, как никогда в жизни, а Лия, раздувая ноздри, сияющим взором следила за ходом поединка, не обращая ни малейшего внимания на мои настырные попытки увести ее прочь. Прекрасной варварке хотелось зрелищ и вечного праздника. Между делом – поездок на иноземные курорты, бриллиантов, мехов, дорогой еды и баснословно дорогой одежды в невероятных количествах. Она не могла принадлежать одному мужчине, с ее точки зрения, это было бы нечестно по отношению к другим.

Кухня? Ну уж нет! Равно как и учеба. С грехом пополам дотянула моя жена до диплома – профессура стонала от ее ответов, посещаемости, а академические дамы – еще и от туалетов. Рита Марковна, ведущая разговорную практику, говорила, закатывая глаза: «Вячеслав Михайлович, при всем моем к вам уважении, выше «удовлетворительно» – никак, поймите меня правильно!» Конечно, я ее понимал правильно и чувствовал себя отцом дебильного недоросля, у которого, как делился в кулуарах профессор Баран Николай Евменович, историк, одна извилина, да и то прямая. Рита Марковна, с которой он делился, мне же и донесла.

Николай Евменович Баран – ходячая легенда и ходячий анекдот нашего вуза. Фамилия Баран хороша тем, что носящему ее человеку никогда не дадут кличку. Зачем? Все равно лучше не выдумаешь. У доцента Савина, например, кличка Кощей Бессмертный, или просто Кощей, из-за клацающих железных зубов; профессор права и менеджмента, Гилярий Альбинович Нижник, проходит под кличкой Нужник; профессор философии Петр Гаврилович Меркулов, с лысой, как бильярдный шар, головой, известен как Фантомас, причем кличка тянется со времен выхода на экран популярного французского фильма и передается по наследству от выпускников молодняку, который скорее всего и не знает уже, кто такой Фантомас. Ваш покорный слуга – Милорд. Мне не особенно нравится, так и представляешь себе изнеженного фата в кружевных манжетах. Но не я же ее себе выдумал – vox populi [2], так сказать.

Скучаю я по институту, что и говорить. Моя альма-матер… То есть теперь это уже университет – новые времена, новые игрушки. Сначала я учился там, потом преподавал… Хорошо было тогда – физиологии больше, чем интеллекта, и прекрасное пищеварение. Профессор Баран читал нам историю. Я подавил смешок. С ним казус как-то раз приключился в незапамятные времена – он умудрился получить новую кликуху прямо на международном семинаре по археологии, который по традиции раз в три-четыре года проводился в городе по инициативе кафедры истории нашего вуза.

Обстановка в тот памятный день была самая торжественная, присутствовали видные ученые из соцстран, наша профессура, представители культуры, пресса, разумеется, мы, студенты, члены обществ любителей истории и археологии, нумизматики, сфрагистики [3] и т. д., а также передовая общественность и коллекционеры-единоличники. В президиуме – гость из Польши, Януш Карчмарский, два профессора из Германии, один – Иоганн… не помню фамилии, что-то похожее на «Шнапс», другой – Детлеф Ганусяк из Берлинской академии; парторг института Андрей Милованович Шмыгало, профессор Баран. И другие замечательные лица.

Ну, доклады там, приветственные речи, то да се, атмосфера официальная и приподнятая. Под занавес, когда основная программа была выполнена, к микрофону мелкими рыбешками рванулись разномастные кружковцы. Одним из первых – археолог-любитель, пенсионер Родион Германович Ворона. Мы, студенты, экстатически засучили ногами, предвкушая зрелище; у Шмыгало отвисла челюсть; председатель растерялся и упустил драгоценную минуту, а пенсионер-археолог, в прошлом бухгалтер фабрики индпошива обуви, бодро цепляясь за колени аудитории, уже пробирался к сцене. Почему, выйдя на заслуженный отдых, Родион Германович ударился в археологию, никто толком не знал. По слухам, нашел у себя в огороде серебряную монету Карла IV, занесенную, видимо, наполеоновскими солдатами, а может, какими-нибудь шведами, и заболел краеведческой горячкой. Его коньком была хронология поселений древних славян и перевалочные форпосты на пути из варяг в греки. В тот памятный день он подготовил сообщение на тему «Проявления тотемизма и фетишизма в религиях древних славян», где, спотыкаясь на трудных словах, доказывал, что всякое древнеславянское поселение «имело свое божество в форме материального фетиша, но значительно чаще в виде животного-тотема, образующего мир мифических первопредков общественных групп-родов».

Если отбросить шелуху, то смысл его сообщения сводился к тому, что при закладке фундамента жилых помещений, «домов, как говорится», наши предки, оказывается, приносили в жертву черного барана, а не козла, петуха или других животных, как упоминает ряд уважаемых отечественных и зарубежных историков в своих монографиях.

Войдя в раж и брызжа слюной, Ворона кричал с кафедры:

– Баран! Черный баран! Черный баран с рогами! Шерсть черного барана… баран, барану, барана… с рогами!

Студенческий контингент был в отпаде. Иностранцы, сидевшие в президиуме и не понимавшие ни слова, кроме «баран», были уверены, что речь идет об их ученом коллеге – приветливо кивали ему, улыбались и жестами показывали, что хоть и не все понимают, но главное ухватили и присоединяются к оратору в его похвальном слове. Профессор Шнапс поднял кверху большой палец, потом сцепил руки в замок и потрясал ими над головой.

Профессор Баран наливался краской. Председатель, побледнев и хватая воздух в предчувствии последствий, пискнул:

– Регламент!

Его поддержал парторг, но Ворону голыми руками не возьмешь.

– Сию минуточку, – умильно улыбался он, прижимая ладони к груди, – совсем чуток осталось!

И еще минут десять склонял жертвенное животное по падежам. Каждое новое упоминание о баране вызывало хохот с задних рядов, потом, смущаясь, захихикала середина, и вскоре весь зал хохотал как на концерте записного юмориста.

– Баран рогатый! С рогами! – кричал, стаскиваемый с кафедры, пенсионер Ворона и цеплялся за ее деревянные бока. – Черный!

В результате уважаемый профессор Баран получил кликуху – Баран Рогатый, что было, конечно, круто.

Кажется, я рассмеялся. Дамы обеспокоенно уставились на меня: у обеих мелькнула мысль, что у меня истерика, или еще хуже – что я от горя сошел с ума. Я успокоил их печальным взглядом и кашлянул. Они выразительно переглянулись.

Жужжание голосов в церкви меж тем стало глуше, румяный священник скороговоркой тарабанил свой текст на старославянском, что-то спрашивал, молодые отвечали утвердительно и отпивали из массивного золотого кубка. Ходили вокруг аналоя. Свидетели – подруга Лии Лара Бекк и телохранитель Стаса Эдик Исоханов – держали венцы у них над головой и ходили следом. Эдик запутался в шлейфе свадебного платья и чуть не упал, но венец из рук не выпустил. «Какой прекрасный обряд, – думал я. – Интересно, насколько он переменился со времен Киевской Руси?»

Золотые солнечные лучи пронизывали пространство храма. Мама Зинаида Дмитриевна, растроганная, рыдала; присутствующие дамы промокали глаза носовыми платочками; у Нонны был вид человека, которого донимает зубная боль. Завидует счастью сестры, не иначе. Полковник-музыкант Сидоров, новый муж Зинаиды Дмитриевны – генерал Нурбеков скончался четыре года назад во время сердечного приступа, – стоял тут же, поддерживая жену под локоть. С выражением торжественно-озабоченным и слегка растерянным из-за толстых линз очков – полковник сильно близорук.

Молодые меняются кольцами. Шепот восторга в толпе. В католическом обряде в этом месте священник обращается к присутствующим со словами, что, если, мол, кто-то располагает сведениями порочащего характера, то давайте, не стесняйтесь, выкладывайте, пока не поздно. Ведьмы подглядывают за мной, как, мол, реагирует, не затуманилось ли чело, не жалеет ли, что упустил лебедушку, не собирается ли упасть на пол и забиться в падучей. Инна Васильевна на всякий случай берет меня под локоть и кладет голову на плечо. Я слышу резкий запах ее духов. Рита Марковна твердо решила выколоть мне правый глаз своими лакированными незабудками.