Алла Полянская - Если желания не сбудутся Страница 2

– Итить-колыхать…

В гробу, поднятый на высокую подушку, лежит священник или монах. Черная ряса выглядит как новая, на ней блестит тяжелый золотой крест, в иссохших пальцах – драгоценные четки, длинная белая борода выглядит странно отдельно от лица, вместо которого скалится череп.

– Не прикрыли ничем, с чего бы это?

– А ты сюда глянь.

Крышка гроба изнутри исцарапана, и напарники придвинулись ближе друг к другу.

– А ты говоришь – с ума я сошел. Все как в фильме, его заживо похоронили, он, наверное, был колдуном, точно тебе говорю!

– Вот ты дурак! Я в Интернете читал, что раньше была такая штука – сонная болезнь, типа летаргии, а медицина была так себе, и потому многих хоронили заживо. В Англии даже звоночек к могиле крепили, а веревку в руку покойнику давали – вдруг он окажется жив, чтоб сигнал подал. Видно, случались прецеденты. Подними его, я крест сниму.

– Сам поднимай…

– Да не ссы, лопатой подними, кто тебя заставляет руками за него хвататься! Смотри-ка, а это что?

Под подушкой виднеется книга, и подушка совсем легкая, приподнять ее просто.

– Это не Библия, и не Евангелие, и вообще не религиозная книга, судя по картинкам. И по-латыни написано. Странно, что на могиле нет указаний, что похоронен священник, и почему здесь его похоронили? Тут актрис закапывали да прочую шушеру, совсем квартал был непрестижный, а такой крест, что у него на шее, должен был принадлежать очень высокому церковному иерарху.

– Так что за книга-то?

– Не знаю. Давай поройся у него в карманах, может, еще чего найдется.

– Да ну его.

Луна, до этого светившая во все свое круглое лицо, теперь зашла за тучи, набежавшие невесть откуда, поднялся ветер, и потянуло зябкой сыростью, а запах тлена стал невыносимым.

– Он сгнил полностью, одни кости и борода, что ж так воняет?

– Грузим на тачку и двинули.

Свет фонаря выхватил из тьмы сваленный на землю камень с надписью:

Корнелий Качинский

1796–1899 от Р.Х.

Забвенье – свобода.

– Старикан больше ста лет проскрипел, в немалых церковных чинах был, видать, а закопали его среди лицедеев и нищих – что ж такое он сделал?

– Ну так южную часть кладбища, где аристократы гробниц понастроили, еще восставшие матросы перекопали, а сюда никто не сунулся, что с актрисок чахоточных взять, купцы их содержали живых – ради удовольствия телесного, а с мертвых-то проку нет, хоронили не так чтоб пышно, сам понимаешь. А вот этого, конечно, зарыли тут не зря, что-то он наколобродил при жизни. Ведь тут и земля могла быть неосвященная, в Европе, например, актеров и вообще не хоронили в освященной земле, знаешь?

– Нет, впервые слышу. Откуда ты все это знаешь? И что это за дискриминация по профессиональной принадлежности?

– Книжки умные читаю, это тебе не дерьмо киношное. Ремесло считалось низким, а дамы были синонимом проституток, только что без желтых билетов. Ну, что глядишь? Проституткам выдавались такие удостоверения – «желтые билеты» назывались, что-то вроде прописки, чтоб можно было их как-то учитывать и контролировать. Актрисы же считались в обществе где-то совсем недалеко от дам полусвета, так сказать, потому что практически все были содержанками купчишек разных, а кто почище, то и аристократов богатых кадрил. Но сословие было тогда весьма презираемое, а смертность была среди них высокой из-за нездорового образа жизни, плохого питания и беспорядочных половых связей. И что здесь делает наша балерина – понятно, негде ей было приземлиться, кроме как здесь, а деда этого тут не должно быть, по идее.

– Нашел об чем думать! Какая разница, толкай, что ты как неживой!

– Что значит – какая разница? А если мне любопытно? Барышне кринолин распотрошить не мешает, и у деда потайные карманы могут оказаться.

– Ты извращенец, знаешь?

– Зато с некоторых пор богатый извращенец. И ты тоже, благодаря мне. Много бы ты на своем честном ремесле заработал? То-то и оно. Ладно, поторопись, что-то зябко становится, и темень нахлынула, куда только луна подевалась…

– А помнишь старый фильм – «Ночь живых мертвецов»? А потом еще несколько частей – «Возвращение живых мертвецов», особенно первая и вторая части жуткие. Ну, помнишь – в бочках газ, который, как бочку открыть, начинает дымиться, и от него из могил восстают покойники…

– Ты тронулся с этими фильмами, честно тебе говорю! Зачем ты смотришь такую хрень?

– А чего… Я люблю страшные кинохи.

– Ну, и кто из нас извращенец?

Они потащили тележку в сторону дорожки, ведущей к крематорию.

– Конечно, мы теперь богаты. Только я вот не хотел бы, чтоб через сто лет мой гроб вот так потрошили, специально ничего пусть туда не кладут.

– Я вот хочу, чтоб меня кремировали – как мы этих сейчас. Чистое дело: прах горит, остается кучка пепла – ни тебе черви, ни грабители. Ссыплют пепел в урну да и зароют – и приличия соблюдены, и материальных претензий даже спустя сто лет никаких. Толкай, киноман, нам еще за надгробиями пилить!

– Завтра бомжей заставим, пусть перетащат. Ты видал, какой ветер? Да и устал я, честно говоря.

– И то верно. Кстати, почтенная профессия грабителей могил известна еще со времен Древнего Египта, чтоб ты знал.

– Ага, я кино смотрел, «Принц Египта» называется, там…

– О господи! Кино он смотрел! Ты скоро последние мозги растеряешь со своим кино. Книги надо читать, а не в ящик пялиться. А в том кино археологи были, а я тебе толкую о грабителях могил. Вот хоронили фараона, охраняли его гробницу, а эти ребята все равно пробирались туда и уносили золота немерено. Правда, если их ловили, то их визг был слышен на весь Египет. Царей тогда с размахом хоронили, золото ведрами несли.

– На что оно им там было, непонятно. А вот я смотрел фильм, там о проклятии гробницы, жрецы египетские накладывали проклятие, и любой, кто…

– Ага, все умирали, кто нарушал покой фараона. Наука доказала, что это не проклятие, а такой грибок невидимый, микроскопический, вдыхает его человек – и все. А насчет золота… У египтян была своя философия насчет того, что и как будет с ними в загробном мире, отсюда и кучи разных предметов в гробницах. И не только у египтян, это многие практиковали: и скифы, и викинги, и американские индейцы. Считалось, что все предметы, которыми пользовался покойный при жизни, понадобятся ему на том свете. Только у всех была разная концепция того, что их там ждет. Ну, да как по мне, то ничего там нет, и сказки эти выгодны были священникам да властям, чтоб стадо в повиновении держать и свое бабло стричь. Но народ массово покупал индульгенции, откупался от вечных мук и тащил деньги толстопузым мошенникам, которые отлично жили на чужой глупости. Да и по сей день все то же самое, и даже когда хоронят, то кладут покойникам и очки, и прочее, я сам не раз это видел, а цыгане вообще хоронят своих по египетским правилам.

– Это как же?

– А ты видал то там, то сям здоровенные бетонные площадки, примерно полметра в высоту? Мы проходили целый квартал таких.

– Ну…

– Это цыганские захоронения. Роют большую яму, но не такую, как нашим – метр на два, а большую и глубокую, как котлован. Чем богаче семья, тем глубже и шире яма. Стенки укрепляют, делают комнату настоящую, часто даже с обоями и коврами. Ставят мебель, картины вешают, а покойника кладут на кровать – иногда в гробу, иногда так, и все его вещи – одежду, обувь, украшения – тоже кладут с ним, в шкафы вешают, цацки в шкатулку. Выпивку оставляют, деньги, золота много. Сверху укладывают большую бетонную плиту и поверх делают бетонную подушку, метра полтора в высоту, а над землей виднеется полметра максимум. Иногда ставят и памятник, иногда не ставят, и даже надписи никакой не делают, но ритуал такой.

– И никто не разрыл?

– Дурак ты, куда там – разрыть! Без головы останешься. Все, хватит болтать, пришли почти, фонарь горит у входа, видал – свет виднеется.

– И вовремя, наш-то фонарь вот-вот погаснет.

Крематорий приветливо подмигнул им фонарем над входом и освещенными окнами комнаты персонала. Ветер стал совершенно неуправляемым, валил с ног, и фонарь на жерди все-таки погас, и если бы не свет от дверного фонаря и окон крематория, они бы, наверное, заплутали, но идти на огонек несложно.

2

Песок оказался тяжелым, корни деревьев проросли сквозь него, и копать было тяжело.

И лопата с короткой ручкой, одолженная час назад у кума Андрея, тоже не способствовала продуктивному рытью ямы.

И слезы.

Нет ничего более окончательного, чем смерть. Особенно если это смерть кого-то настолько любимого, что без него жизнь кажется немыслимой. И ночь у реки, которая делит город на Левый и Правый берег, не радует – потому что она поделила жизнь на две части: счастливую – и ту, что отныне во Тьме.

Сима нажала на ручку лопаты, разрезая толстые корни. Желтый свет фонарика умирал, и с каждым ударом лопаты умирала и ее, Симина, размеренная и счастливая жизнь. А маленькое тельце, завернутое в чистую наволочку, лежало на траве и ждало, когда яма станет достаточно глубокой.