Андрей Воронин - Последний аргумент закона Страница 2

Бывшему полковнику и в голову не приходило, что три перечисленные им с отвращением занятия и составили основу его прожитой почти до самого конца жизни. К ним еще стоило добавить четвертое — неумеренное питье спиртного, отчего лицо у него по цвету напоминало подсохший гранат.

Забродов был настолько приучен к езде на машине, что практически не замечал того, что сидит за рулем. Он физически ощущал возможности автомобиля, то же самое происходило с ним, когда он брал в руки оружие. И неважно, знакомой системы или нет, достаточно было двух-трех пробных выстрелов, и Забродов уже владел им в совершенстве.

Илларион даже толком не знал, поддается его «лэндровер» восстановлению или же он отправляется на нем в последний путь. Поэтому он выбрал самого лучшего специалиста по машинам.

Во всех областях знаний лучшим специалистом является не тот, кто широко разрекламирован, а одиночка, не выставляющий собственное умение на широкую публику. Хороший специалист сродни талантливому художнику, его работа не терпит суеты, чужих глаз, утомительных разговоров о деньгах, он работает лишь потому, что это приносит ему удовлетворение.

Один московский пейзаж сменялся другим. Наконец, Забродов очутился неподалеку от Коломенского.

«Давненько я здесь не бывал!» — Илларион всматривался в разительно изменившийся за последние годы пейзаж. Тут, вдалеке от улицы, основу застройки составляли дома частного сектора. Но если раньше это определение к району подходило полностью, то теперь приземистые домишки, напоминавшие о дореволюционной и довоенной Москве, почти полностью сменились огромными коттеджами.

Буйство фантазии архитекторов, подстегнутое еще докризисньми финансами заказчиков, не знало границ. В домах прослеживались почти все архитектурные стили, какие только создало человечество. Имелись миниатюрные замки, фланкированные башнями, чьи стены прорезали узкие стилизованные бойницы для пушечного и арбалетного боя. Временами попадалось прямое наследование сталинскому ампиру. Реже встречались образчики неорусского стиля с кокошниками и резными карнизами. Не хватало, разве что, египетских пирамид да ацтекских храмов.

Забродов подумал, что опрометчиво отказался от того, чтобы хозяин встретил его на въезде в переулок.

«Кажется, здесь», — решил Илларион, поворачивая руль.

Он помнил, что перспективу улочки замыкала шатровая колокольня храма. Гладкий асфальт, разметка, высокие заборы, один погонный метр которых стоил не меньше двухсот долларов. И тут Забродов улыбнулся: буйное сочетание фантазии и богатства прерывалось на двадцать метров довольно крепким деревянным забором. Доски плотно прилегали друг к другу, их покрывала темно-зеленая краска. Над воротами имелась небольшая деревянная крыша-навес.

За забором, для прочности обитым проволокой, виднелся одноэтажный деревянный дом и шиферная крыша длинного сарая. В общем, стоять бы на сегодняшний день и этому дому, и этому ограждению в каком-нибудь провинциальном городке, а не в столице, где один земельный участок стоит раз в сто больше подобной усадьбы.

На воротах красовалась десять раз подновленная табличка: «Осторожно, злая собака!»

«Феликс, — подумал Забродов о своем знакомом, — ты, наверное, изменился не больше своего дома».

В последний раз они виделись года два назад, теперь же лишь созвонились по телефону. Феликс был одним из тех людей, кого можно не видеть годами, но, тем не менее, он остается другом.

О нем никогда никто не говорил «мой бывший друг» или «мой бывший знакомый», достаточно было провести с ним вечер в гостях, и расположение к нему оставалось на всю жизнь. У него, как и у Иллариона, не было ни жены, ни детей. В прошлом имелась лишь служба в спецназе ГРУ, где они и познакомились, а в настоящем существовала одна всепоглощающая страсть — восстановление старинных и редких автомобилей.

Феликс мог на несколько месяцев пропасть из Москвы, никого не предупредив, и колесить по всей стране в поисках того, что другие считали металлоломом. Именно поэтому табличка, предупреждавшая о злой собаке во дворе, была всего лишь декорацией. Нельзя держать в доме собаку, если ты постоянно в нем не живешь.

Калитка в воротах со скрипом отворилась, и из-за нее выглянул мужчина около пятидесяти. Его лицо густо покрывали морщины, но не злые, ни одной вертикальной. Сеточка морщин возле глаз и губ навечно впечатала в лицо Феликса приветливую улыбку. Длинные, не по годам густые и ухоженные волосы на затылке стягивались в хвост простым обувным шнурком с озорными металлическими наконечниками.

Феликс даже не кивнул, не сказал «здрасьте», а подмигнул Забродову, исчез и зазвенел засовом. Ворота, оставляя на траве словно прочерченные циркулем дуги, распахнулись, и Илларион въехал на «лэндровере» в сельский двор. Здесь даже не было бетонных дорожек. Сквозь гравий, усыпавший подъезд к длиннющему сараю, пробивалась трава. Под деревьями старого сада уютно чувствовали себя крапива, полынь и прочие растения, которые нормальные люди иначе, как сорняками, не называют. По углам дома под короткими водосточными трубами стояли деревянные бочки с водой, в которых отражалось высокое городское небо.

Феликс точно так же, как и Илларион, избегал бурного проявления чувств, особенно, если это касалось встречи двух мужчин. Несмотря на то, что они не виделись два года, всего лишь обменялись рукопожатием, правда, крепким и продолжительным.

— Не стану врать, Феликс, я не скажу, что ты совсем не изменился.

— А вот тебе это удается, Илларион, — бывший спецназовец, а теперь мастер по реставрации автомобилей тряхнул головой.

Забродов отступил на пару шагов и с ног до головы осмотрел друга.

— Странное дело, — проговорил он, — в американском джинсовом комбинезоне, в клетчатой рубашке и с ковбойским платочком на шее ты почему-то все равно смахиваешь на средневекового русского мастерового.

Феликс усмехнулся, не зная, воспринимать сказанное как похвалу или же как дружескую издевку:

— Это потому, Илларион, что профессия не знает национальности. Рабочая одежда должна быть удобной — это единственное правило. Поэтому, думаю, и русский мастеровой, и итальянский, и китайский в средние века выглядели одинаково.

— Да, — рассмеялся Забродов, — в самом деле, гайка — она национальности не имеет.

— С твоей машиной придется повозиться, — немного помрачнев, произнес Феликс.

— Ты еще капота не открывал.

— Я слышал, как ты по улице ехал и переключался, во двор въезжая.

— Тебе этого хватило? — засомневался Илларион.

— Хороший доктор иногда по одним глазам пациента ставит диагноз.

— Жить будет? — в тон Феликсу спросил Забродов. Он по-прежнему относился к своему автомобилю как к живому существу и в этом находил единомышленника в лице Феликса.

— У каждой машины есть душа, — проговорил тот, кладя руку на капот.

Он сделал это так, как делают взрослые, кладя ладонь на лоб ребенку, чтобы проверить, нет ли температуры.

— Пусть остынет немного, а мы посидим. Только сейчас Забродов увидел, что под старыми, давно одичавшими яблонями, среди сорняков стоит вкопанный в землю стол, надежный, сделанный больше чем на одну человеческую жизнь. Четыре стальные трубы, на них лежал щит из дубовых досок в ладонь толщиной. Доски были свежеструганные. С одной стороны от стола растянулся старый сетчатый гамак, с другой стороны стояла железная двуспальная кровать с матрасом, обтянутым брезентом. Брезент давно выгорел на солнце, его грязноватая в разводы белизна вполне могла сравниться с белизной гимнастерки солдата, уходящего на дембель.

— Садись, — предложил Феликс, указывая Забродову на кровать. — Если не удобно, возьми подушку.

Сам он устроился на гамаке и, запустив руку под обширный стол, вытащил четыре бутылки пива, холодные, покрытые конденсатом.

— Угощайся, — без всякого усилия Феликс содрал жестяные пробки большим пальцем.

— Я не буду.

— Почему?

— За рулем, — автоматически ответил Забродов. Феликс мягко поставил перед ним бутылку:

— Отвыкай. Твоя машина пробудет у меня не меньше трех дней. Привыкай к нормальной жизни, когда можно пить пиво, если захочется утолить жажду, когда ходишь пешком.

— За встречу, — произнес Забродов, поднимая бутылку с пивом.

Бутылки сошлись со звуком, который возникает от соприкосновения двух средних размеров булыжников.

— Знаешь, в этом что-то есть, — усмехнулся Илларион. — Я имею в виду в пиве, которое пьешь с утра не для того, чтобы опохмелиться, — Забродов перевел дыхание, наслаждаясь новым аспектом собственной жизни, и сделал еще несколько глотков. — Пиво как пиво, обыкновенное, «Жигулевское»… — говорил он, разглядывая этикетку, — а у тебя оно почему-то пьется вкусней.