Джон Гарднер - Возвращение Мориарти Страница 2

Помимо занимавшего в комнате центральное место большого бюро, выполненного в стиле Регентства, с обтянутой кожей столешницей, была еще пара чиппендейловских столиков красного дерева и два обтянутых мягкой кожей кресла, выполненных в мастерской Хэмптона на Пэлл-Мэлл. Никаких украшений, никаких безделушек, никаких попыток перегрузить строгий, практичный интерьер дешевой мишурой. Впрочем, одна картина все же имелась и занимала она место на стене, противоположной письменному столу, так что видеть ее мог сидевший за ним. Изображенная на картине молодая женщина, казалось, смотрела с полотна краем глаза, то ли застенчиво, то ли жеманно, словно выглядывала из окна. Знаток живописи, несомненно, узнал бы работу Жан-Батиста Греза, необычайно успешного французского художника 1700-х, заработавшего популярность картинами с изображением таких вот юных девушек и сцен, провозглашающих семейные добродетели.

Мужчина за столом опустил голову, погрузившись в какие-то свои раздумья. Стоявший перед ним человечек неловко переступил с ноги на ногу.

Третий из присутствовавших в комнате — среднего возраста, с высоким, изборожденным морщинами лбом, хищным носом и холодными серо-голубыми глазами с циничным прищуром — полулежал в мягком кресле.

— Он все еще на Бейкер-стрит? — поинтересовался этот третий.

Стоявший перед столом перевел взгляд с того, кто задал вопрос, на того, кто сидел за столом.

Мужчина за столом медленно поднял голову и посмотрел сначала влево, потом вправо, поворачиваясь так, как это делает игуана.

— Полагаю, Моран, об этом следует спрашивать мне. — Говорил он негромко, но властно. — Вы хорошо поработали в мое отсутствие, если не считать пары промахов вроде этого неловкого дела с Адэром, но я буду признателен, если вы возьмете на заметку, что теперь всем командую я.

Моран хмыкнул.

— Мистер Холмс все еще в доме на Бейкер-стрит? — продолжал профессор. — Эмбер?

— Уехал в Кенсингтон, к своему другу Уотсону.

Моран снова хмыкнул, уже не скрывая раздражения.

— А, доктор. — Профессор позволил себе легкую улыбку. — Это значит…

— Это значит, что он сунет нос в дело Адэра, — резко бросил полковник. — Уотсон им уже интересуется.

— Вы мне уже говорили, Моран. Связываться с Адэром было глупо. Теперь, когда делом занялись Холмс и Уотсон, нам придется принять меры, без которых на данной стадии я предпочел бы обойтись. А работы у меня много: бизнес во Франции, общее продвижение анархии во всем мире, не говоря уже о решении рутинных вопросов здесь. Вы видели, сколько народу собралось внизу. И все хотят видеть меня, все чего-то ждут. — Он поднял правую руку, повелительным жестом указав на дверь. — Оставь нас, Эмбер.

Человечек по имени Эмбер коротко кивнул и отступил к двери, двигаясь спиной вперед, на манер гостя, покидающего покои некоего восточного владыки. Когда дверь за ним закрылась, тот, кого называли «Профессором», поднялся из-за стола.

— Послушайте, Мориарти. Позвольте мне разобраться с Холмсом. — Голос Морана сочился ядом. — Если я это сделаю, мы избавимся от него раз и навсегда.

Незримый свидетель сей сцены немало удивился бы, услышав, что Профессора называют Мориарти. Не считая привычки поворачивать голову на манер рептилии, человек за столом мало походил на того профессора Джеймса Мориарти, описание которого приведено в записках доктора Уотсона.[3]

При росте в пять футов и десять дюймов назвать его необычайно высоким было, пожалуй, нельзя. Да, он не был тучным, но не был и худым, — скорее стройным. Голову его венчала пышная грива ухоженных волос с модной сединой на висках. Держался он прямо и не сутулился — вопреки тому, что писал о нем Уотсон. Лицо не отличалось бледностью, но несло отпечаток частого пребывания на открытом воздухе и под солнцем. Чисто выбритое, оно действительно свидетельствовало о некотором аскетизме натуры, но глаза были ясные и вовсе не «глубоко запавшие».

В целом он выглядел человеком более молодым, чем представлялось на основании описания Холмса, которое до сего времени принималось за научный факт.

— Позвольте мне разобраться с Холмсом, — повторил полковник Моран, исполнявший при Мориарти роль начальника штаба.

— Мне нужно подумать. Сейчас, как вы сами должны понимать, не время для поспешных решений. Ставки слишком велики. Если Холмс только что вернулся в Лондон и впервые встретится со своим другом Уотсоном, то двадцать четыре часа мало что изменят. Последние три года Уотсон считал сыщика мертвым. Для доктора это будет сильнейший эмоциональный шок. Потом им, конечно, будет о чем поговорить.

— Я бы предпочел решить эту проблему сейчас. Сегодня, — раздраженно возразил полковник.

Мориарти в упор посмотрел на своего помощника. Глаза его, подобно глазам гипнотизера, проникали, казалось, прямо в мозг Морана. Люди часто отмечали, что от взгляда полковника «мороз продирает по коже», но с тяжелым, властным взором самого Профессора ему было не сравниться.

— Я бы хотел, чтобы вы сдвинули с мертвой точки некоторые другие дела. — Мориарти редко повышал голос, но тон его и уверенность, с которой он говорил, позволяли добиваться безусловного подчинения от всех, даже самых своевольных и безрассудных его сторонников.

Моран согласно, хотя и с видимой неохотой, кивнул.

— Хорошо. Я хочу, чтобы вы занялись вот какими вопросами. Для восстановления контроля над ситуацией мне необходимо встретиться с нашими главными партнерами в Европе. Встреча может пройти либо здесь, либо в Париже — я согласен и на то, и на другое, — но она должна состояться в ближайшие десять дней. Договоритесь о времени и месте. И, когда будете уходить, скажите Эмберу, что я готов принять ожидающих.

Моран, похоже, еще хотел о чем-то попросить Профессора и даже открыл рот, но в последний момент передумал и, отрывисто кивнув, резко, по-военному, повернулся и вышел из комнаты.

Апартаменты профессора Мориарти, хотя и достаточно комфортные, находились далеко не в самом благополучном районе. В 1890-х Лондон все еще оставался городом больших контрастов, и блестящий Вест-Энд имел мало общего с мрачным и довольно опасным Ист-Эндом. Мориарти жил по соседству с рекой, вблизи доков и китайского квартала Лаймхауз, а его роскошная квартира располагалась над заброшенным складом, путь к которому вел по узкому лабиринту переулков, двориков и улиц, мимо ветхих домишек, жмущихся друг к дружке пивных и грязных лавчонок. Днем здесь кипела бурная жизнь с участием разношерстых обитателей, а ночью пройти по скудно освещенным закоулкам решался разве что только сумасшедший.

Фасад означенного склада не вызвал бы подозрений даже у самого наблюдательного гостя; место выглядело необитаемым и могло послужить ночным приютом только для крыс да совсем уж отчаявшихся бродяг. Разбитые окна и потрескавшиеся кирпичные стены указывали на то, что строение пребывает в состоянии упадка и разрушения. Тем не менее орды преступников и злодеев — убийц, разбойников, карманников, фальшивомонетчиков, мошенников, проституток, головорезов обоего пола, грабителей и им подобных — почитали склад местом особо важным.

Несколько сотен представителей перечисленных выше «профессий» знали, как попасть внутрь здания. Для этого требовалось определенным образом постучать в небольшую дверь, вставленную в большие, обшитые досками деревянные ворота, через которые время от времени поступали различного рода, от зерна до шелка, грузы, хранившиеся здесь до отправки к месту назначения судном или иным транспортом.

То же впечатление заброшенного склада сохранялось и за входной дверью, и, только пересекая весь первый этаж и проходя через небольшую дверь, которая даже знающему человеку представлялась ветхой, хлипкой и ненадежной, вы попадали в иной мир.

По другую сторону двери находилась длинная комната, заставленная голыми деревянными столами и скамейками. Справа от входа, за деревянной стойкой, хозяйничали румяный толстяк и сухощавая женщина лет тридцати с лишним. Здесь можно было получить горячий чай, суп, пиво или напиток покрепче и хлеб.

Профессор Мориарти жил в апартаментах, соперничавших по уровню комфорта с лучшими холостяцкими гнездышками куда более модного Вест-Энда.

Полковник Себастьян Моран спускался по лестнице со смешанными чувствами. Внизу, на первом этаже, сидели за столами, закусывая, выпивая и негромко разговаривая, человек двадцать мужчин и женщин. Во время трехлетнего отсутствия Мориарти именно на нем, Моране, лежала обязанность дважды в неделю принимать такие вот депутации. Но ни разу за все время этого своеобразного междуцарствия в «комнате ожидания», как называли помещение бывавшие в нем, не было так тихо и тревожно, как сейчас. Моран знал, в чем дело, и его это раздражало. Он видел здесь тех же людей, офицеров своей криминальной армии: Эмбера; высокого крепыша Пейджета; Спира со сломанным носом и тяжелым лицом, которое сошло бы за приятное, если бы не шрам, раздвоенной молнией пересекавший правую сторону от глаза к уголку рта; Ли Чоу, верткого и опасного китайца. Однако же сегодня тут господствовала атмосфера порядка, спокойствия и почтительности, атмосфера, которой не было в течение всех трех лет, пока делами занимался Моран.