Екатерина Островская - Не расстанусь с Ван Гогом Страница 2

И обманула. А может, просчиталась. Но это только потом выяснилось, что просчиталась. Когда же выходила замуж за Сашу Холмогорова, была счастлива. Пугало только одно – как сообщить об этом родителям. Потом, конечно, все образовалось: Саша был не просто красавцем, но и очень обаятельным – понравиться тестю с тещей ему труда не составило. Вот только почему он выбрал именно Надю, она и сама не могла понять: по коридорам театрального института красавицы ходили толпами, а самые красивые – поодиночке. Надя была самой обыкновенной.

Домой после лекций она возвращалась пешком. Полчаса прогулки, как ни странно, снимали накопившуюся за день усталость, так что вечером хватало сил просмотреть конспекты лекций, полистать театральные журналы или почитать какую-нибудь книгу из серии «Жизнь замечательных людей» или из серии «Жизнь в искусстве». Родители долгие годы собирали эти книги, покупали или обменивались с другими поклонниками замечательных людей.

Чтение очень увлекало Надю, хотя на личную жизнь время все же оставалось. На первом курсе она встречалась как раз с Васей Гореловым. Однако недолго: однокашник оказался слишком нетерпеливым, а Надя не могла не подумать о том, стоит ли ей заводить близкие отношения с человеком, которого она не любит всей душой. Вася был веселым и щедрым, часто занимал деньги у сокурсников, чтобы сводить Надю в кафе. Потом ему одалживать перестали, но к тому времени они уже перестали встречаться, и Горелов стал отлавливать девушек с актерского. В конце первого курса в ее жизни появился будущий режиссер Решетов, и Надя уже почти решилась, но тут, как-то некстати, закончилась летняя сессия, Решетов умотал к родителям в Нижний Новгород, оттуда он позвонил пару раз. В первый спросил, чем Надя занимается, но разговор долгим не получился, а позвонив во второй раз, произнес с удивлением: «Ой, это ты?» После чего помолчал несколько секунд и признался: «Я, кажется, в своем мобильнике не ту кнопку нажал». После чего отключился. Осенью он сам подошел к ней в институтском коридоре. Говорил ни о чем и так спокойно, словно до этого не было поцелуев и его признаний. Надя не столько расстроилась, сколько обиделась. Чуть не расплакалась даже. Но в институте рыдать было не очень удобно, а потому она решила отложить слезы на вечер, чтобы дать волю чувствам в непринужденной обстановке при отсутствии родителей.

И как раз в этот день к ней подошел поджидавший ее возле институтского крыльца Саша Холмогоров. Подошел и предложил:

– Давай домой провожу? Если ты не против, конечно.

Надя пожала плечами. Но тут же поняла, что это не слишком учтиво, а потому, кивнув, произнесла с грустью:

– Путь не близкий.

– Это хорошо, – обрадовался Холмогоров, – значит, будет время пообщаться.

Они не спеша прошли вдоль стен старого здания, мимо строя хмыкающих им вслед девушек с актерского. В свой помятый ржавеющий «Опель» садился будущий режиссер Решетов, за машиной которого прятался от кредиторов Вася Горелов, с тополей медленно слетали начинающие желтеть листья. А над пыльными кронами, над обшарпанными крышами, над людскими проблемами целеустремленно тянулся к югу косяк журавлей. Осенний день светился все понимающей улыбкой, окружающее таяло в нем и стихало. Лишь какой-то перестук слегка будоражил вселенную, словно где-то далеко-далеко мчался в неизвестность скорый поезд. Надя попыталась понять, что означает этот звук, почему нет ничего в мире, кроме него, и не сумела. И откуда он вдруг появился, тоже было непонятно. Холмогоров что-то рассказывал, но его слова не доходили до сознания Нади. Она, правда, кивала ему и улыбалась даже.

– В десятом классе я чуть не вылетел из школы за прогулы, – говорил Саша. – В наш городок приехала съемочная группа, и я устроился рабочим на площадку. Естественно, и в массовку попадал, что для меня уже было величайшим счастьем. Потом дали мне эпизод со словами. Накануне я целый вечер разучивал текст, произносил его с разными интонациями: «Мужик, у тебя закурить не найдется?» или «Мужик, у тебя закурить найдется?». Вот таким дураком был: надеялся, что режиссер заметит мой талант и предложит мне главную роль в следующем своем фильме.

Только сейчас Надя поняла, что стучит в центре мирозданья, – это колотилось ее собственное сердце.

– А помог мне не талант, а случай, – продолжал Саша. – Фильм был о детском доме в захолустном местечке, каковым мой родной город и является до сих пор в полной мере. Исполнителя главной роли, как и всех артистов, привезли из Москвы. И вдруг выяснилось, что паренек этот, очень типажный, кстати, сам сидит на таблетках, а когда их нет, нюхает клей. С мешком на голове, в отключке, его и застукали. Ладно бы режиссер застукал, а то ведь поймал какой-то проверявший ход съемочного процесса представитель из Министерства образования: фильм ставился на бюджетные деньги.

Пацана кое-как привели в чувство, а дальше случился скандал – проект хотели закрыть. Тогда режиссер сообщил, что у него есть запасной вариант, и показал меня. Сценарий кое-как переписали. Любителя нюхать клей оставили на пару дней, пересняли пару-тройку эпизодов, досняли другие – по новому сценарию бывший главный герой бросался под поезд. А потом уж стали снимать меня: как я переживаю смерть друга и восстаю против существующих в детском доме порядков.

– Я смотрела фильм, ты был очень убедителен, – признала Надя. – Мы с мамой вместе ходили в кинотеатр. Ты ей тоже понравился.

– Нина Черкашина ведь твоя мать? – спросил Холмогоров, хотя наверняка и знал это.

Надя кивнула.

– На первом курсе я был на спектакле с ее участием, – сообщил Саша. – Она прекрасная актриса, жаль, что из театра ушла.

– Мама не ушла, а перешла в другой. Там у нее все главные роли. И отец занят почти во всех постановках.

Саша промолчал. Вероятно, он знал и об этом.

Они почти час шли вдвоем, но дорога до парадного ее дома показалась Наде в этот день удивительно короткой.

– Завтра позволишь сопровождать тебя? – спросил Холмогоров.

– Буду рада, – согласилась Надя.

Она вошла в квартиру. Плакать по потерянному Решетову уже не хотелось, наоборот, хотелось смеяться и петь. На месте не сиделось. Подойдя к книжной полке, Надя не глядя вытащила книгу и сама удивилась тому, что взяла ее, ведь не собиралась читать. Закрыла глаза и загадала, что откроет и посмотрит на обложку: если книга об актере, то Холмогоров до конца года сделает ей предложение. Открыла и посмотрела. Сомерсет Моэм, «Луна и грош». Поставила книгу обратно на полку, повернулась к стеллажу спиной и, стараясь не оборачиваться, взяла другую. Посмотрела: «Театр» того же Моэма.

– Ну что ж, – произнесла она вслух, – значит, до конца года не успеет, осталось-то всего три месяца с небольшим, а вот после Нового года…

Но Саша успел.

Месяц он провожал ее. Недели две просто так – до парадного, потом до лестничной площадки, потом… Потом она сама пригласила его пообедать. Раз, другой… Вечером пили чай, и Холмогоров спешил к себе в общагу. А еще встречались во время перерывов между занятиями. И болтали, болтали, болтали. О всякой ерунде, но более всего о театре.

Однажды она не увидела его в институте. Подошла к двери, за которой шло занятие по актерскому мастерству, чуть приоткрыла дверь и услышала голос мастера:

– Ну, кто так двигается, милочка? Девочки на трассе более элегантны, чем ты. Кто ты у нас сегодня, Нина Заречная, кажется? Не слышу!

– Да, Нина Заречная, – тихо подтвердил дрожащий голосок какой-то студентки.

– О! – согласился педагог. – Значит, мы все-таки готовим к постановке чеховскую «Чайку», а не пьесу какого-нибудь нынешнего Пупкина о жизни вокзальных шлюх… Кто там за дверью? А ну закрыть быстро!

Надя захлопнула дверь и понеслась прочь.

Как оказалось, Холмогоров простудился и на занятия не пошел. Тогда она купила лимоны, соки, выгребла из домашней аптечки лекарства и помчалась к нему.

В комнате было сильно накурено. Из-под треснутого потолочного плафона слабо пробивался тусклый электрический свет. За столом сидели трое парней – соседи Холмогорова по комнате и две незнакомые девицы. Перед ними толпой стояли бутылки с вином и пивом. Надя вошла внутрь и задохнулась от разъедающего глаза дыма.

– А где Саша? – спросила она, потому что разглядеть что-либо было невозможно.

Один из студентов взял со стола бутылку, стал наполнять стаканы и, не глядя на вошедшую, бросил:

– Вы по какому вопросу?

А второй мотнул головой в сторону кровати.

– Вон он лежит. Только не подходите к нему, держитесь на порядочном расстоянии – звезда экрана может быть заразной… То есть заразным.

Девицы разглядывали Надю и курили, мощно, как паровозы, выпуская клубы дыма.

Она подошла к кровати. Холмогоров лежал тихо, накрывшись одеялом с головой. Надя отогнула одеяло и коснулась ладонью его лба. Тот был очень горячим. Саша осторожно снял со лба ее ладонь и поднес к своим губам, прошептал: