Ольга Баскова - Самое справедливое убийство Страница 2

— Значит, вы все-таки слышали, как дверь вашего соседа открылась? — Павел отставил кружку.

— Это слышала, — кивнула пожилая женщина, — а вот выстрела — нет.

— Можете приблизительно сказать, когда у соседа хлопнула дверь? — Киселев впился в нее глазами.

— Это могу сказать точно, — обрадовала его Наталья Михайловна, — я яйца всмятку варить поставила и все время на часы смотрела. Ровно в полшестого этот хлопок и раздался.

— Значит, больше вы ничего не слышали? — уточнял Павел.

— Нет, — покачала головой женщина. — А через полчаса Верочка с пятого этажа спускалась, она на него и наткнулась. Закричала не своим голосом, я быстренько дверь открыла, увидела Корнийца — и давай вам звонить.

— Вы хорошо его знали?

— Тольку-то? — Наталья Михайловна вздохнула. — Да, к сожалению.

— Почему же к сожалению? — поинтересовался Киселев.

— А потому, что негодяй ваш потерпевший. — Старушка с негодованием хлопнула ладонью по столу. — Я в Бога верю, а то бы сказала: поделом ему. Он-то Бога не боялся. Вы чай еще наливайте.

— Можно поподробнее? — Оперативник с удовольствием воспользовался предложением хозяйки и налил себе ароматного чаю.

— Можно и поподробнее, — собеседница снова вздохнула. — Мне будет тяжело, но я справлюсь. Тяжело, потому что речь пойдет о моей близкой подруге. — Она подошла к шкафчику и вынула фотографию симпатичной пожилой улыбающейся женщины. — Это Мария Ивановна Сергеева-Клемма.

— Мария Клемма? — Мужчина с любопытством смотрел на снимок. — Та самая Клемма? Академик с мировым именем, профессор, доктор физических наук?

— Похвально, что вы о ней слышали, — улыбнулась Наталья Михайловна. — В наше время молодежь этим не интересуется, что для меня более чем странно. Разве мы не должны знать в лицо гордость нашего города? Согласитесь, великих людей у нас не так уж и много.

Павел кивнул, ничего не ответив. Имя Клемма было на устах всех средств массовой информации города еще пять лет назад. Киселев никогда не интересовался физикой, однако не пропускал интервью с этой женщиной, буквально впитывая в себя каждое сказанное ею слово. Он с восхищением взирал на мировую знаменитость и думал, сколько ей удалось сделать для науки, особенно для отечественной. Такие женщины всегда вызывали в нем восторг.

— При чем же тут Клемма? — оперативник вернулся к разговору.

— Я расскажу все по порядку, хорошо? — Старушка достала носовой платок и вытерла выступившие слезы. — Иначе потом мне трудно будет собираться с мыслями, отвечая на ваши вопросы.

Киселев в знак согласия махнул рукой.

— Маша Клемма была моей близкой подругой, — начала хозяйка. — К сожалению, наша дружба с ней длилась недолго: ровно два года назад Машеньки не стало. И познакомились мы с ней поздно. Я переехала в эту квартиру пять лет назад, когда умерла мама. Мой муж, чудесный человек, умер еще раньше. Дочь к тому времени давно уже вышла замуж и жила в Санкт-Петербурге у свекрови. Мой отец так и не смог смириться со смертью мамы, приходил ко мне каждый день, засиживался допоздна, вспоминая прожитые ими годы. От переживаний у него развился рассеянный склероз. Он стал говорить о матери в настоящем времени, ждал ее прихода, пребывая в своем мире, а когда возвращался в реальность, хотел покончить с собой. Его состояние меня встревожило, и я переехала к нему, поменяв свою квартиру на Санкт-Петербург и отдав ее дочери и внукам. Маша жила в этом же доме, но в другом подъезде. Однажды мы столкнулись при подходе к дому, папа поздоровался с ней и познакомил нас. Я была поражена! Передо мной стояла знаменитая Клемма, о которой я столько слышала и которой восхищалась. Помню, тогда подумала о том, что она очень привлекательна, со вкусом одета — в общем, далеко не синий чулок, как мы привыкли думать о подобных ей. После этой коротенькой встречи мы не виделись два года — вполне нормально для многоэтажки. Вторая наша встреча произошла в довольно неприятном месте: в поликлинике мы ожидали приема у гинеколога. Разумеется, мы сразу узнали друг друга: я и не могла ее забыть, а она обладала хорошей памятью. Мы сели рядышком и разговорились. Выяснилось, что мы проходим одинаковое лечение, у нас один и тот же диагноз и лечащий врач — Анна Петровна Белозерова, которая в недалеком будущем предрекала нам оперативное вмешательство, если ничего не изменится. После осмотра Маша пригласила меня в гости на чай, и я с радостью согласилась. Папа к тому времени уже умер, я ушла на пенсию, но к дочери ехать не хотела, хотя она постоянно звала меня. Знаете, я до фанатизма преданна нашему городу. Возможно, когда-нибудь я решусь переехать, однако мне нужен подготовительный этап, чтобы смириться с этой мыслью. Сейчас я почти готова к переезду. Вы, наверное, не представляете, как тяжело сидеть одной в пустой огромной квартире, где каждая вещь напоминает тебе о лучших годах твоей жизни, о близких тебе людях, которых ты никогда больше не увидишь.

Она снова поднесла платок к глазам.

— Простите меня за лирические отступления, — Наталья Михайловна улыбнулась Киселеву. — Это свойственно старикам. На чем мы остановились? Конечно, я приняла ее приглашение. За столом мы разговорились. Клемма много рассказывала о себе и своей семье. Ее предки — выходцы из Франции, перебравшиеся в Россию в пушкинскую эпоху. Эта фамилия дала стране ученых, искусствоведов, писателей, поэтов, артистов, не забывавших, впрочем, и свою историческую родину: знать французский было для них обязательным делом. Мария вспоминала, сколько людей посещало дом ее родителей, а французскому ее обучали, можно сказать, с пеленок. И тут грянула Великая Отечественная. Отец отправился на фронт, хотя его, известного ученого, оставляли в тылу. Он погиб в первые месяцы войны, и мама решила переехать к бабушке в Ленинград. Жестокая блокада унесла жизни обеих женщин. Девочка чудом выжила в пустой холодной квартире: ее случайно обнаружила зашедшая к ним соседка. Потом в детдоме Марии рассказывали: она старалась согреться, прижавшись к окоченевшему телу матери. Война словно острым плугом прошлась по этой некогда счастливой и большой семье. Позже, уже будучи взрослой, Клемма пыталась разыскать родственников, но безуспешно. Она осталась одна-одинешенька на всем белом свете. Знаете, Маша — очень открытая натура. Таким людям трудно переживать одиночество. И когда в детдоме она встретила родственную душу — Колю Сергеева, то была несказанно счастлива. Детская дружба переросла в любовь, и они поженились сразу после окончания института. Николай, как и его жена, физик по образованию, мог часами просиживать на работе и говорить о любимой науке.

— Ты не представляешь, сколько у нас с Колей было общего, — рассказывала она мне.

Имя доктора физических наук, профессора Сергеева, конечно, не так известно, как имя его жены, но его знают все, кто соприкасается с физикой. Впрочем, известность, стремление к славе никогда не волновали талантливых молодых ученых. Им нравилось заниматься исследовательской деятельностью, и они рука об руку шли к новым научным открытиям, одновременно защищая кандидатские и докторские. Когда защитилась Маша, Николай пригласил жену в самый респектабельный ресторан, сказав, что у него к ней есть очень важный разговор.

— Знаешь, Маша, — проговорил он, разливая по бокалам шампанское, — я подумал и пришел к выводу: на время нам надо остановиться.

— Как остановиться? Почему? О чем ты говоришь? — не поняла Клемма.

— Ты еще не забыла, сколько нам лет? — улыбнулся Николай. — Наука может подождать, а годы — никогда. Поэтому мы должны подумать о ребенке.

Маша потупилась. Действительно, в этой суете им некогда было поразмыслить о детях. Разумеется, Николай прав. За плечами уже тридцатник. Пора остановиться.

— Ты у меня умница. — Она погладила руку мужа. — Кого ты больше хочешь — девочку или мальчика?

— Хочу, чтобы ребенок был похож на тебя, — рассмеялся Николай.

Машенька рассказывала, что никогда еще не чувствовала себя такой счастливой, как в тот вечер. Вернувшись из ресторана, они почти до утра проговорили о будущем ребенке и, довольные, быстро заснули, не подозревая, что беда уже поджидает их. На следующий день Марию вызвали в поликлинику и сообщили результаты очередного профосмотра мужа. Диагноз поверг ее в шок: Николаю ставили рак крови.

— Тогда врачи были гуманнее, — заметила Наталья Михайловна. — Они ничего не хотели сообщать больному, не посоветовавшись с его женой.

— Я почувствовала, как внутри меня что-то оборвалось, — рассказывала Мария. — Побелевшими губами я спросила, есть ли какой-нибудь шанс, ведь жизнь для нас только начиналась. Но врачи развели руками: от силы три месяца. Не помню, как я вернулась домой. Ничего не подозревающий Николай приготовил вкусный ужин, ожидая меня, суетился, приговаривая, что теперь должен вдвойне оберегать мать своих будущих детей, а я, собрав волю в комок, улыбалась, стараясь ничем не выдать своего подлинного настроения. И все же он что-то почувствовал. Я тут же придумала удачную отговорку: с детьми придется подождать, я была у врача, необходимо кратковременное лечение, иначе беременность невозможна. Помню, как он успокаивал меня, а я, дождавшись, когда он заснет, вышла на балкон и разрыдалась, понимая: моя жизнь кончена. Николая тоже вызвали в поликлинику. Не знаю, что ему сказали, объясняя необходимость некоторых процедур и постоянной сдачи анализов, однако он обо всем догадался. Даже понимая, что умирает, этот человек думал обо мне и никогда не позволял себе пасть духом. За несколько дней до смерти, лежа в больнице, Коля сказал мне: «Машенька, спасибо тебе за все. Если хочешь, чтобы я умер со спокойным сердцем, пообещай мне…»