Елена Гайворонская - Игра с огнем Страница 2

– Не, – сокрушенно развела ладошками Любаша, – нету коровы. Ее щас не прокормишь: комбикорм дорогой, силос… Куры есть, коза, овцы… Кабы позволили, я б тебя взяла к нам на лето… Лес у нас знаешь какой? Дремучий. А грибов! Ягод! Прорва. У сестренки моей щеки – во, с молока козьева. А ты, как поганочка, бледненькая…

– Везет ей, – вздохнула девочка. – И коза, и куры, и лес… И в лагерь одной ехать не надо. А меня, как учебный год начнется, в Англию отправляют, в пансион.

– С мамкой?

– Одну… – Сказала девочка, вовсе пригорюнившись.

Любаша наморщила лоб, потом, воровато оглянувшись по сторонам, попросила:

– Погоди, – убежала куда-то и вернулась с серенькой курточкой, на кармашке которой красовалась аппликация – мышка с большими розовыми ушами.

– Сестренке справила. Нравится? Примерь, рост погляжу.

Девочка кивнула. Ей вообще нравилось все, что делала Любаша: пела, вытирала пыль, разговаривала, как со взрослой. Не то, что повариха или шофер: сюсюкают, словно с трехлеткой: «Ай ти, Марианноська…

– Любаш, а как ты пела про Волгу?

Девушка снова рассмеялась – такой уж легкий, веселый был у нее характер. «Вот бы маме такой же…»

– Издалека до-олго,

– давай помогай, –

– Течет река Во-олга,

– старательно подхватила девочка.

– Что здесь происходит?

Увлекшись, они не расслышали властный стук каблучков по дубовому паркету там, где заканчивается мягкий, как плюшевый мишка, мохнатый ковер. Но аромат – терпкий, с горчинкой, по которому все в доме безошибочно определяли присутствие хозяйки – духи стояли на трюмо в комнате матери в смешном рогатом флаконе, и девочка мечтала заполучить его после, назывались красиво и таинственно «Же Озе» – они ощутили одновременно со строгим «Что здесь происходит?»

Мать стояла, скрестив руки на груди, и смотрела недовольно. Ростом мама была ниже Любаши. Но то ли из-за того, что держалась всегда очень прямо, будто на параде, вздернув безупречно-округлый подбородок, то ли потому, что ходила по дому на высоченных каблуках, а может, оттого, что завидев ее, домработница втягивала голову, как черепашка в панцирь, мама всегда казалась больше и внушительнее…

Вот и сейчас Любаша зачем-то принялась оправдываться, словно совершила что-то дурное, и на кругленьком простоватом ее личике появилась виновато-заискивающая улыбка.

Мама придирчиво оглядела серенькую курточку и некрасиво сморщила нос.

– Ну зачем ты тратила деньги на отечественную страсть? У Марианны осталась чудесная финская, из которой она выросла. Можешь взять.

Девочке стало отчего-то обидно за Любашу, растеряно теребившую пуговицу на цветастом рабочем халатике.

– Эта гораздо красивее финской, – сказала она, – на ней мышка. К тому же моя куртка будет маленькой, и рукава у нее обтрепались.

– Вот еще глупости, – недовольно приподняв идеально-полукруглые ниточки-брови, отрезала мама. И добавила тоном, не терпящим возражений:

– Ничего там не обтрепалось – не выдумывай. А если что, можно подшить. Есть у вас в деревне швейная машинка?

Это уже относилось к Любаше.

– Да, конечно, – обрадованно закивала девушка. – Большое спасибо! Мама посмотрела сквозь Любашу, словно ее и не было вовсе.

– Там – пятно, – указала она подбородком.

Домработница снова закивала и принялась тереть с утроенной энергией.

– Идемте, юная леди, – сказала мама и, повернувшись, проследовала на второй этаж.

Вздохнув, девочка поплелась за щекочущим ноздри же-озиным шлейфом, тянущимся от уложенных приходящим по утрам парикмахером коротких пепельных маминых волос и запястий, теряющихся в модно-широких рукавах платья тончайшего парижского шелка.

Необычайно холодным выдался в Москве месяц май. Уже впору было раскрыться липким листочкам на пухоносых тополях, а по ночам еще трещали морозы. Продрогшие вороны стыли на лысых гнездах, переминаясь на озябших ногах, ворочали тупыми клювами холодные яйца.

Наружные термометры показывали +3, когда дружно, точно сговорившись, коммунальные службы отключили горячую воду в половине города.

Нахохлившись, москвичи кутали простуженные носы в мохеровые шарфы, от души ругая суровый климат, равнодушное правительство и ненормальный курс доллара. Старики вспоминали, что три последние цифры этого года, перевернутые вверх тормашками, означают, аккурат, число дьявола – 666, а значит, все беды еще впереди…

Наконец наступил июнь. Горячую воду дали, но до нее уже никому не было дела, потому что ртутные стрелки заоконных термометров безжалостно устремились к +40.

Плавился асфальт, растекались по нему ребристые шины, от жары «плыли» мозги… После трех недель засухи в Подмосковье заполыхали леса, загорелись торфяники. Горячий ветер нагонял на усталую столицу прогорклый сизый смог. Его смешанный с тягучими бензинными парами смрад ощущался повсюду…

Таким было последнее лето уходящего тысячелетия в городе Москве.

В кабинете генерального прокурора Московской области кондиционер работал на полную мощность. Но хозяин ощущал себя так, точно уже долгое время находился в основательно разогретой сауне, ощущая страстное желание нырнуть с головой в бассейн с ледяной водой. Или хотя бы встать под обжигающе холодный душ…

Против воли он думал об этом, с тоской глядя в холодные яростные глаза посетительницы. Глаза цвета мокрого асфальта… Платиновая блондинка лет сорока с холеным высокомерным лицом, идеальной, волосок к волоску, стрижкой, с безупречным маникюром на нервных пальцах, в неброском, но «родном» костюме Шанель – курила, стряхивая порой мимо пепельницы, и терпкий сизый «Воговский» дым смешивался с горьким запахом дорогого парфюма.

И от этой чудовищной какофонии, к которой упорно примешивался заоконный торфянниковый смрад, у немолодого усталого, жаждущего скорого отпуска прокурора медленно, но верно начинало ломить позвоночник. Он провел взмокшей ладонью по принимавшей с каждым днем все более зримые очертания залысине, ловя себя на том, что оправдывается перед визитершей, словно нашкодивший мальчишка.

– Уверяю Вас, я сделал все, что в моих силах и в моей власти. И даже больше. В 1978-м судебно-медицинская экспертиза признала Ладынина невменяемым, и дело автоматически перешло в компетенцию врачей. Согласно постановлению суда, Ладынин был помещен в областную психиатрическую лечебницу, где и находится по сей день. Дважды в год проходил освидетельствование. Не мне Вам объяснять, что на дворе давно не 78-й. Ладынин вышел бы лет пять назад, если бы не настойчивые просьбы мои и моих предшественников в должности. Но сегодня дело приняло иной оборот. Эксперимент группы Риттера по разработке нового препарата против… – прокурор страдальчески сморщился, – заболеваний подобного рода… Я не специалист, там все указано… – он кивнул в сторону объемной стопки разновеликих бумаг.

– Что Вы делаете? Слабо возмутился прокурор, увидев, что дама стряхнула пепел на верхний из листков. – Это же документ! Заключение независимых специалистов Берлинской Академии медицины… А вот – экспертов лаборатории фармацевтической кампании Байер… Читайте сами: результаты исследований научной лаборатории под руководством главврача Риттера Георгия Аркадьевича признаются превосходными: около 90 процентов полного излечения. Новый препарат – последнее достижение в психиатрии, самого Риттера зазывают теперь все институты мира. Не могу понять, чего он ждет… Тем не менее, Ладынин как один из первых «подопытных кроликов» прошел кучу всевозможных диагностик, и вот заключение о его вменяемости, безопасности для общества и недопустимости дальнейшего содержания в лечебнице. – Прокурор протянул посетительнице белоснежный лист с кучей гербовых печатей. – Поймите меня, сударыня. Дело приняло международную огласку. Если Риттер обвинит меня в том, что по моему указанию в психиатрической больнице насильственно удерживаются здоровые люди, плохо будет нам обоим…

– Да что Вы мне тычете эти дурацкие бумажки! – Рассерженный взмах маленькой, но крепкой ладони с тяжеловесно сверкающим на среднем пальце перстнем обрушил на линолеумные шашечки кабинетного пола белый листопад.

Бросив на посетительницу укоризненный взгляд, но не обронив ни слова, прокурор нагнулся, собрал разбросанные листки в голубенькую папку, а, распрямляясь, почувствовал острую боль в спине – напомнил о себе застарелый остеохондроз.

– Риттер… – Блеснул, очертив сигаретный полукруг, тяжеловесный камень, сверкнула надменная злоба в ее глазах.

– Риттер… Да он сам недалеко ушел от своих психов. Упрятать бы его подальше от нормальных людей…

Прокурор сдержанно промолчал, медленно задыхаясь от дыма, духов и пристально-яростного взгляда. Спина болела все сильней, в отпуск хотелось все больше, уже неважно, куда, не обязательно к морю… Хоть на ненавистную дачу, лишь бы подальше…