Григорий Симанович - Отгадай или умри Страница 2

Посланный Славке кроссворд оказался безупречным. Точно на аудиторию, никаких ляпов, идейно стерильный, как марлевая повязка в кремлевской больнице.

Кроссвордист Алекин, три месяца отхалтуривший по трудсоглашению, позволял себе поначалу мудреные вопросы, в том числе и политически сомнительные. После Славкиных рекомендаций перешел на крайний примитив, а недавний вопрос «Органы ходьбы у человека», четыре буквы, начинается с «н», поверг Славку во гнев, а после в уныние.

Он был отставлен, а добрая душа Славка выхлопотал для Фимы трудовое соглашение и даже корочку внештатного корреспондента. Наверху снизошли, не видя опасности даже в случае, если Фима решит уехать: ну, подумаешь, внештатник на договоре, да к тому же без фамилии на полосе.

Все! Фима стал как бы журналистом, заочно и безвестно для читателей работающим на развлекательно-познавательной стезе.

Это была ниша. Фима отрыл нору, куда не капало и не могло капать с политических небес. Зато, в дополнение к частным урокам, капало в карман. Сперва совсем чуть-чуть. Но что за газета без кроссворда?! На это был расчет.

Потихоньку Фима начал вбрасывать свои кроссворды, а потом и чайнворды, сканворды и прочие словесно-графические упражнения для ума и безделья в издания разного профиля, от политических газет до ежеквартальных пособий по сельскому хозяйству, одинаково уважающих страсть обывателя к такому способу гробить время и самоутверждаться. Где-то он печатался в очередь, где-то предлагал новые для издания формы, и проходило.

Фогель быстро набил руку и выпекал продукцию с конвейерной скоростью кондитерской фабрики. Он обзавелся всеми энциклопедиями и словарями, какие только были доступны в те строгие времена цензуры и дефицита. Природная память ассистировала безупречно. Эрудиция достигла устрашающих высот. Иногда она перла наружу в виде названий каких-то подвидов млекопитающих или звезд в созвездиях, про которые знали только продвинутые астрономы и тамошние жители.

Но Фима наступал на горло своим обильным познаниям и всегда был адекватен уровню аудитории конкретного издания. За что ценился все больше. Ширился и круг балбесов, приезжавших на частные уроки. И в итоге он зарабатывал лучше и лучше. Так и продолжалось все эти годы.

Жизнь удалась! Она подошла к юбилейному (а если формально – пенсионному) рубежу с банальной скоротечностью. Но в это весеннее утро, лежа в постели и предвкушая особый праздничный завтрак, творившийся Юлией Павловной на кухне, Фима в который уж раз воздал себе хвалу за давнее смелое решение струсить. Оно определило судьбу. Уберегло в застойные советские времена, потом и в новые. Да и теперь, когда на очередном витке развития демократии родина вновь намекнула журналистам на необходимость жертвенно попридержать язык во имя торжества новых судьбоносных реформ, Фимина позиция гарантирует ему пищу и свободу. Свободу в рамках осознанной необходимости «сидеть тихо, никого не трогать, починять примус».

Политические встряски, перестройки, перестрелки, разборки, все эти кризисы и дефолты, войны бандитские и прочие – весь пафос и ужас очередного российского прорыва в цивилизацию словно бы угадан был Фимой Фогелем в тот давний день юности, когда он нырнул в свою расщелину. С той поры он занимался любимым делом. Грохот и абсурд взбалмошной жизни, проистекавшей за окнами его кабинета и на экране телевизора, блаженно приглушался ощущением внутреннего покоя и погруженностью в свои тихие игры со словом. Ничто не поколебало народ в его пристрастии к заполнению клеточек буквочками.

Не скопив особых богатств, Фима, тем не менее, конечно не без Юлькиной зарплаты экономиста, вскормил и выучил сына, имел автомобиль «жигули» последней модели, нормально обставленную квартиру и еще кое-что за душой.

Он по-прежнему давал уроки, составлял, уже с помощью компьютера, кроссворды, позволяя себе авторскую подпись лишь в двух солидных СМИ, сотрудничал с редакциями телевизионных игр, издал энциклопедию «Игры слов» и считался в узком кругу посвященных весьма почтенным специалистом в этой области развлечений.

Он умудрился не нажить себе врагов. Его уважали конкуренты. Его покладистый и нескандальный нрав в сочетании с крайней осторожностью, безграничной компетентностью и профессионализмом отводил его, как надежный лоцман, от опасных рифов. А мелкие неприятности – у кого ж их не бывает…

Юбилейный день выпал на субботу, 22 апреля. Утреннее солнышко, редкий московский гость, приветствовало Ефима Романовича Фогеля из-за оливковых штор его уютной спальни – она же кабинет. «Как обещало, не обманывая, проникло солнце утром рано косою полосой шафрановою от занавеси до дивана…» – начал было про себя декламировать Фима, но осекся, вспомнив, что это стихотворение обожаемого Пастернака приводит лирического героя на кладбище, о котором в такой день думать вовсе не хотелось.

Хотелось поваляться и повспоминать. Но привычка вставать рано и нестерпимый аромат кофе, доносившийся из недр квартиры, вогнали Фогеля в махровый халат и препроводили на кухню.

Юлька.

«Это ты, моя славная девочка, с полуседой головой, слегка располневшим лицом, заметными морщинами у глаз, на лбу, от уголков рта, – это ты идешь мне навстречу, раскрыв объятья, и любишь меня, пентюха, все эти почти сорок лет, но уже другой, безмятежной, родственной, материнско-сестринской, опекающей, благодарной, дружеской любовью, – это ты, моя милая, идешь поздравить и поцеловать меня в висок и потом в губы, в этой странной и всегда умилявшей меня последовательности».

Цветная подарочная упаковка интригует. Восторг: компактный магнитофон, проигрывающий DVD-диски и записывающий на них. Куча денег, наверное. «Одолжила у сына Сашки или выщипывала из семейного бюджета?»

Теплые Юлькины губы, молодой зеленью давних лет светятся глаза… Видит, что понравилось… Рада…

«И я счастлив, что ты со мной. Сейчас ударюсь в слезу. Старый, сентиментальный слизняк…»

На столе расположились дивный Юлькин оливье и любимые пирожки с мясом по рецепту покойной тещи Клары Петровны. За этот шедевр с чуть сладковатым тестом Фима прощал даже ее фантастическое занудство и неистребимую тягу научить их с Юлькой жить «как все люди». Снисходительность давалась непросто: престарелая Клара Петровна (царство ей небесное!) последние пятнадцать лет перед кончиной почти не выходила из дому и мало с кем общалась ввиду крайней слабости тела, слуха и зрения. Соответственно, ее осведомленность о жизни людей корнями уходила в послевоенное лихолетье.

Рядом с кофейником заботливо возлежала утренняя газета «Мысль» последней полосой кверху. Юлька делала приятное: Фогель давным-давно не перечитывал свои «произведения», коих насочинял тысячи, но любил удостовериться, что все на месте. А сегодня так и вовсе особый случай. Редакция удостоила Фиму коротенького поздравления по случаю юбилея в подвале полосы. Заголовочек вышел малость вычурный: «Ефим Фогель: „Жизнь – это бесконечный кроссворд“».

Далее текст:

«Таково любимое изречение нашего постоянного многолетнего автора Ефима Романовича Фогеля. Сотни его кроссвордов помогают нашим читателям расширить кругозор и полезно провести часы досуга. Редакция поздравляет Е. Фогеля с 60-летием и желает ему творческих успехов».

Миленько! Скромненько! Приятно! То, что доктор Коган прописал!

Давным-давно усыпленное тщеславие вдруг встрепенулось, пощекотало, впрыснуло крови в капилляры щек. Вот она, та оптимальная степень публичности, на которую сегодня готов был Фима после стольких лет «явочной», лабораторной, чаще безымянной работы на специфической журналистской стезе. Вот и славно! Что еще надо, чтобы спокойно встретить старость, как говорил Абдулла из «Белого солнца пустыни», – Фогель обожал этот фильм и пересматривал неизменно.

Немного разволновался… Хорошо, что Юлька ушла к себе в комнату прихорашиваться. Таблеточка от давления (ее таки действительно прописал доктор Коган) заботливо краснела рядом с желтой витаминкой в круглой пластмассовой коробочке – Юлька никогда не забывала пополнять ее.

Фима придвинул коробочку, подцепил таблетку. Сквозь прозрачное донце, оказавшееся как раз над разделом «Ответы на кроссворд, опубликованный вчера», померещилось нечто. Фима отодвинул коробочку, пригляделся и замер с зажатой между пальцами таблеткой, так и не донеся ее до языка. Он смотрел на слово под номером «9» раздела «По горизонтали», как внутренним взором разглядывают галлюцинацию, с интересом ожидая, когда же она сгинет.

Слово не таяло, не исчезало, как симпатические чернила на свету.

Слово реально торчало в тексте ответов с ошарашивающей нелепостью и неуместностью. Этого слова здесь не могло быть, потому что при нынешнем политическом климате в России его не могло быть ни при каких обстоятельствах в кроссвордах вообще, а в фогелевском – тем более.