Камило Села - Мазурка для двух покойников Страница 2

Второй Гамусо – Танис, по прозвищу Перельо,[6] уж очень скор на всякие проказы. Женат он на Розе Роукон – дочери сборщика налогов из Оренсе. Розе дай анисовой – она весь день будет спать, плохого о ней ничего не скажу, но она слегка под властью анисовой. Танис ковыряет землю, растит скот, как его старший брат, и его младший, и кузен Поликарпо, что приручает лягушек; Танис тоже дрессирует птиц, лягушек и мелкую горную тварь, и коней объезжает, не по службе, а по охоте; здорово может гнать жеребца по холмам, и стричь, и клеймить в загоне, среди клубов пыли, конского ржанья и пота, обильного пота. У Таниса крепкая рука, он всегда побеждает чужаков, когда меряется силой, кто кого пережмет.

– Парень, – говорит он, – убери свои четыре реала, что проиграл, и выпей с нами, нам здесь ссор не нужно. И запомни навсегда, что скажу, это очень утешает: «Да здравствует Бог и пенье дрозда – Весна за зимою приходит всегда».

В жару Танис, по прозвищу Перельо, любит забавляться с Катухой Баинте, дурочкой из Мартиньи, в мельничном пруду, оба голышом, чтобы тратить свою силу, как змеи и кошки; ну, тратить – это так говорится, Танис силу тратит не зря, Катуха никогда не отступает и не устает, сверх того, хлопает в ладоши и визжит при каждом тычке. Плавать Катуха не умеет – смехота просто, как она окунается, в такт, словно в танце.

У Бенисьи соски как сушеные каштаны, все это знают, каштаны к Иванову дню, когда они уже старые. У Бенисьи кровь горячая, она не устает и никогда не скучает. У Бенисьи глаза синие, в постели она очень резвая и прыткая. Бенисья была замужем, верно, она и сейчас замужем, за португальцем, похожим на бабу, он ходил с марионетками до Леона, но Бенисья сбежала от мужа и вернулась на родину.

Мать Бенисьи зовут Адега, она сестра Гауденсио, слепого, что играет на аккордеоне в заведении Паррочи. Бенисья держится уверенно и всегда смеется – прямо благодать Божья. Мать умеет читать и писать, Бенисья – нет; семьи иногда идут под гору, теряются из вида, пока совсем не исчезнут или не найдут золото в луже; теперь уже, наверно, никого из них не осталось. Мать Бенисьи, Адега, играет на аккордеоне не хуже брата, с большим огнем исполняла польку «Фанфинетта».

– Я из Виляр де Монте, – говорит Адега, – что между скалой Сарносо и холмом Эсбаррадо, и знаю даже, кто чьим молоком вскормлен. Вы, дон Камило, из семьи драчунов, и это весит немало. Ваш дед убил дубиной Хана Амиэйроса, мельника, и ему пришлось уехать на 14 лет, уехать в Бразилию, это вы сами знаете. Я из Виляр де Монте, это за Сильвабоа и Рикобело, вдоль по берегу, но мой покойник, Сидран Сегаде, был из Касурраке. Говорю это, чтобы вы знали, мне можно доверять, я не из чужаков прохвостов, которых сейчас много шатается. Разрази меня Господь, если мы не родня! Ваш дед уехал в Бразилию сто лет назад, при Изабелле II. У него была скандальная связь, извините, но так говорят, с Манечей Амиэйрос, у которой два брата – Хан и еще один, не помню имени, Фуко, по-моему, да, Фуко, у него был один глаз, не то чтобы потерял другой, нет, вообще один глаз посреди лба, так родился. Ваш дед и Манеча встречались в сосняке, в пещере, где устроили гнездышко из сухих гортензий и очаг – жарить чорисо[7] и греться. Однажды вечером братья Манечи поджидали вашего деда у излучины Клавилиньо, у одного мачете, у другого – железяка, но ваш дед направил на них коня и опрокинул. Фуко, одноглазый, бросил палку и убежал как трус, но Хан кинулся на вашего деда, и началась драка. Хан всадил ему в бок мачете, но ваш дед, невысокий, но отчаянный, не потерял сознания, а хватил Хана палкой того говнюка, что убежал.

Говорят, когда мертвеца вскрыли, веселенькая была картина – легкие, как вода! Здорово он его огрел!

Третий из девяти Гамусо – Роке; хоть он не священник, его, не знаю почему, прозвали Крего.[8] У Крего невероятный каральо,[9] известный во всей округе и дальше, за Понферрадой, в Леоне! Он может им гордиться не меньше, чем падре из Сан-Мигель де Бусиньос, который появится в этом правдивом рассказе в свое время. Когда хотят поразить туристов, им показывают монастырь в Осейре, след ноги дьявола на холме Каргадойра – его козлиные прыжки хорошо видно – и каральо Роке, прямо, что называется, благодать Божья.

– Ну-ка, Роке, покажи, сам знаешь что, этим господам – супругам из Мадрида. За стаканчик водки.

– Пусть будет два.

– Ладно, два.

Тут Роке расстегивает штаны и высвобождает свой дар Божий, который ниспадает, как дохлый зверек, до колен. Роке, хотя уже должен бы привыкнуть, всегда немного смущается.

– Извините, сеньора, так он не очень внушителен. Словно еще сомневается в себе…

Адега, мать Бенисьи, хорошо знала все, что произошло, но долго хранила тайну.

Но она тоже не умеет молчать – мы одной крови.

– Не могу, сеньор, и не хочу, довольно уж молчала! Хотите винограду?

– Да, конечно, спасибо.

Приятно внимать исполненной кротости литании, словно идет месса, слышать, как терпеливо каплет на поле, на крыши, стучит по стеклу окон.

– Мой брат Секундино украл бумаги в суде Карбалиньо, – продолжает Адега, – вернее, писец, Хуан Мостейрон, по прозвищу Кохо де Мараньис, бывший карабинер, позволил их взять, брат не считался с деньгами, дал пять песо за подлость, а другие пять за доброту, всего десять. Кто Афуто – старшего из девяти Гамусо – убил, тот сам уже мертв, и мертв как следует, это вы знаете лучше меня, незачем и говорить. Касурракцы любят задирать нос, но мы, женщины из Виляр де Монте и других мест, ладим с ними – женщине, в конце концов, нужно, чтоб ее кормили. Фабиан Мингела – Моучо – чужак; правда, его отец и семья пришли сюда давно, но они все равно чужаки; по-моему, почти марагатцы,[10] не хочу вам лгать, поэтому скажу, что поклясться не могу. Если выучится моя внучка Хила, которой уже 12 лет и она, кажется, еще не начала пакостничать, я подарю ей бумаги и вдобавок сапоги мертвяка, что убил Афуто, стоят они мало, я знаю, но все-таки память. Мой брат Секундино держит в них табак – очень смешно; дон Сильвио, поп из прихода Санта-Мария де Карбальеда, откуда родом его свойственник, святой Фернандес, сказал, что, если брат не похоронит сапоги в освященном месте, попадет в ад. Это не повлияло, Секундино не боится ада, считает, что Господу больше по душе жизнь и еда, чем смерть и голод. Подложу еще веток, холодно.

Первый признак выродка – редкие волосы, у Моучо они жиденькие и скудные.

– А цвет?

– По-всякому, зависит от дня.

Четвертый и пятый из девяти Гамусо, Селестино и Сеферино, близнецы, и оба – попы, учились в семинарии в Оренсе и, как говорят, окончили с блеском. Селестино зовут Карочей,[11] и он в приходе Сан-Мигель де Табоадела. Сеферино зовут Фурело,[12] и он был в приходе Сан-Адриан де Сапеаус, в округе Райрис де Вейга, теперь перевели в приход Санта-Мария де Карбальеда, в Пиньор де Cea, на место дона Сильвио.

Да; приятно видеть, как льет без остановки, постоянно; зимой и летом, днем и ночью, на землю, на грехи, для мужчин, для женщин и для зверей.

К Бальдомеро Афуто спереди не подойдешь, он был смелым, как волк Сакумейры; его брат Танис Перельо, глазом не моргнув, одной рукой поднимал человека; у другого брата, Крего де Комесаньи, есть кое-что непристойное; их братья Селестино Кароча и Сеферино Фурело, как вы уже знаете, служат мессы и неплохо играют в чамело и коррелятиво. Кароча – охотник (зайцы и дикие голуби), Фурело – рыбак (пенкас и барбос и, если повезет, форель). Остается еще четверо Гамусо.

Адега – женщина предусмотрительная, но щедрая, в юности была, наверно, очень весела и радушна, не знала удержу и любила пирушки.

– Говорят, – рассказывает Адега, – что мертвяк, убивший Афуто, убил и моего покойника, и других с дюжину, известно, что выродкам, извините, нравится спускать курок. Наверняка не знаю, но когда мертвяка убили, я поставила свечку Иисусу в церкви Санта-Мария де Осейра. Бывает, что по мертвым убиваешься, но есть и такие, что радуют, верно? Некоторых боишься – утопленников, чумных, а другие, наоборот, смешат. Я была девчонкой, когда в Боусе да Фодо одного так здорово вздернули, что мальчишки раскачивались у него на ногах, а ему хоть бы что; но пришла полиция и прогнала ребят, сеньор судья был очень серьезный, очень достойный – кастилец, дон Леон по имени, шуток не терпел, хорошо его помню. Теперь уж нет этого обычая, самолеты летают.

Ласаро Кодесаля, что был убит в Марокко, еще не забыли. Не одна Адега может рассказать о нем. Как-то вечером Ласаро шел из Кабрейры, спускался и пел. Ласаро Кодесаль всегда пел, чтобы знали, кто идет, и у Креста Чоско его остановил некий супруг:

– Я один, а у тебя тоже есть дубина.

– Посторонись, мне не до шуток. Я иду своей дорогой.

Дело пошло вкривь, и оба обменялись ударами – сотней, а то и двумя. Ласаро Кодесаль избил того, привязал ему руки за спиной к его же дубине и отправил восвояси: