Андрей Ветер - Случай в Кропоткинском переулке Страница 2

Поначалу, пока улица ещё не проснулась, Виктор чувствовал себя вполне уверенно.

— Вот смотри, — глядя куда-то в сторону, говорил Воронин, — идёт женщина.

— Где женщина? — Смеляков завертел головой.

— Ты башкой не крути, стой спокойно. Справа по улице, в нашу сторону направляется. Да ты не пялься так откровенно.

— Но как же я тогда увижу её, если я в другую сторону смотрю?

— Научишься. Стой спокойно. Ты должен краем глаза всё видеть.

— Я же не рыба.

— Ты не рыба, ты — постовой… Ну вот теперь, когда она прошла, расскажи мне, что ты видел.

— Ну, — Смеляков замялся, — собственно, неприметная женщина, обычная.

— И всё?

— Всё.

— Она же несла что-то.

— Вроде того. Сумка, кажется.

— А в сумке что?

— Как что? Откуда ж мне знать?

— Ты должен видеть всё. Сумка же открытая была, застёжка-молния порвана. Батон белого хлеба высовывался.

— Разве это важно? — поникшим голосом спросил Виктор.

— Когда ты на посту, для тебя всё важно. Ненужных вещей нет. Ты никогда не знаешь наверняка, кто приближается к посольству и с какой целью. Ты обязан фиксировать абсолютно всё. И в первую очередь — кто и когда выезжает из посольства, фиксировать номера машин и фамилии людей в машинах… Попытайся сейчас определить, сколько пройдёт времени, пока не будет следующего движения.

Виктор взглянул на часы.

«Девять пятнадцать».

В следующую минуту на территории посольства послышался звук зашелестевших по расчищенному от снега асфальту новеньких покрышек, донёсся мягкий гул двигателя. Виктор повернул голову, посмотрел за ограду и сразу поднёс к лицу часы.

«Девять шестнадцать».

— Не так откровенно, Витя, — сказал с улыбкой Воронин. Он по-прежнему стоял спиной к посольству. — Они сейчас выедут, тогда и посмотришь, чья машина, номер зафиксируешь.

— Понял… А номер как фиксировать?

— В блокнотик чирканёшь, но только не сразу. Сначала запоминай, держи в голове.

— А если машин две, три?

— И ещё может незнакомый «мотор» остановиться неподалёку, — добавил Воронин, — его ты тоже должен запомнить. И одновременно с этим кто-то может въехать сюда. И группа посетителей придёт в посольство. И всё это в пределах полутора минут. А через минуту ещё автомобиль, ещё посетители. Но ты ничего не должен сразу записывать, только запоминать.

— Разве возможно всё удержать в голове?

— Научишься, всему научишься. Уверяю тебя, что сможешь в течение пятнадцати минут стоять и только запоминать, а потом зайдёшь в будку и выложишь на бумагу и все двадцать номеров автомобилей, и сколько в какой машине человек сидело, и сколько подозрительных прохожих топталось возле ворот, и всё остальное…

— Ёлки-палки! Это какие ж мозги надо иметь.

— Натренируешься, — спокойно ответил Воронин. — Сейчас ты просто должен понять, в чём заключается эта работа.

По мере того, как улица просыпалась, движение становилось оживлённее. Воронин изредка заходил в будку на минуту, делал пометки в своём блокноте и опять выходил наружу. Лейтенант стоял с невозмутимым лицом, ни на кого не глядя, пританцовывал на месте, постукивая валенком о валенок, и продолжал рассказывать, не умолкая ни на минуту. Смелякову казалось, что Воронин вообще не вёл наблюдения. Но через некоторое время тот снова заходил в будку и что-то записывал.

«Что он пишет? Я ничего не заметил. Ничего же не произошло. Что он помечает?»

К обеду Виктор совершенно ясно понял, что он не помнил ровным счётом ничего. От постоянного усилия фиксировать всё он не мог зафиксировать ничего. Голова кружилась от напряжения. Все люди стали казаться на одно лицо.

«Нет, нет, у меня ни фига не получается! Я просто бездарь! Надо поговорить с начальником отделения начистоту, надо признаться, что у меня ничего не получается».

К нему подошёл Воронин.

— Утомился?

— Не в этом дело, — промямлил Виктор. В голове его был туман.

— Ты можешь считать, что тебе повезло, что начинаешь с этого поста. Я стажировался у сенегальского посольства. Вот уж где у меня полная каша в голове получилась.

— Почему?

— Негры. Они мне все на одно лицо казались, я никак не мог научиться различать их, — засмеялся Воронин, вспомнив что-то. — Поначалу только по номерам машин ориентировался, но потом привык. Но зато там было очень спокойно. В этом смысле тут, на Финляндии, просто бешеное движение…

ИТК № 1. СЕЛО ЧЕРНОКОЗОВО. ЧЕЧЕНО-ИНГУШСКАЯ АССР

— Товарищ лейтенант!

Лейтенант Юдин, задумавшись, смотрел в окно. За окном раскинулась территория исправительно-трудовой колонии: высокий забор, колючая проволока в несколько рядов, линия малозаметных препятствий, наблюдательные вышки с неподвижными фигурами автоматчиков и сотни заключённых в тёмных фуфайках. День был морозный. Сквозь мутный воздух проглядывалась резная гряда далёкого горного хребта. Где-то там, чуть в стороне, дышал нормальной жизнью город Грозный, пусть не шикарный, но всё-таки настоящий город, третий по величине после Ростова-на-Дону и Краснодара на Северном Кавказе; здесь же была зона, где не было ничего, кроме сломанных судеб, отчаянья и лютой злобы, впитавшейся в каждую клеточку человеческого тела; здесь не было ничего, кроме беспросветности и беспощадности уголовного мира.

— Товарищ лейтенант! — снова раздался голос за спиной Юдина.

Он обернулся на голос и окинул равнодушным взглядом стоявшего в дверях сержанта.

— Чего тебе, Костиков? — спросил Юдин. Он был среднего роста, круглолицый, светловолосый, его голубые глаза смотрели равнодушно, будто лейтенанта Юдина ничто не интересовало.

— Заключённый Тевлоев доставлен, — доложил солдат.

— Давай его сюда, — лейтенант кивнул и прошёл к своему столу, громко стуча сапогами по дощатому полу, выкрашенному масляной коричневой краской. Опустившись на скрипнувший стул, он взял со стола пачку папирос «Беломорканал», задумчиво повертел её и бросил обратно. Поверхность тяжёлого конторского стола, стоявшего в этой комнате лет двадцать, давно потеряла свою полировку, во многих местах потрескалась, шелушилась, кое-где темнели фиолетовые чернильные пятна и круглые следы стаканов.

Дверь открылась. На пороге снова возник сержант Костиков, но теперь рядом с ним стоял высокий худощавый ингуш.

— Входи, Тевлоев, — лейтенант встретился глазами с сержантом и махнул рукой, давая ему понять, чтобы вышел. Костиков лениво кивнул и плотно прикрыл за собой дверь. — Возьми стул, устраивайся.

Тевлоев неохотно подвинул к себе стул и, тяжело вздохнув, сел. У него было узкое лицо, прямой нос, тонкие губы; его глубоко посаженные глаза, казалось, смотрели откуда-то из бездны человеческого существа. Юдин в который уже раз разглядывал этого сорокалетнего ингуша, у которого, вероятно, там, на воле, было много женщин, ведь Асланбек Тевлоев был красив, а если и не красив, то по крайней мере очень выразителен — такие должны нравиться женщинам.

— Ну что, начнём нашу болтовню с самого начала? — лейтенант постучал пальцами по столу. — Или, может, ну это дело к чёрту?

— Не понимаю, гражданин начальник, — голос Асланбека звучал красиво, бархатисто.

Этот ингуш почти год не давал Юдину покоя.

Асланбека Тевлоева осудили за драку. Но причина, по которой он интересовал лейтенанта, крылась в другом. У Тевлоева имелось золото, почти двадцать пять килограммов золота в мелких самородках! Руководство поставило перед Юдиным ясную задачу — любым способом вытрясти информацию о месте, где спрятано это золото.

— Кури, — Юдин подтолкнул пачку с папиросами к Асланбеку.

Тот подозрительно посмотрел на лейтенанта, подумал, угрюмо кивнул, достал одну папиросу, размял её двумя пальцами и снова посмотрел на лейтенанта. Юдин криво улыбнулся и чиркнул спичкой. Асланбек привстал со стула и склонился над столом, потянувшись к горящей спичке, не сводя настороженных глаз с Юдина.

Тевлоев был, как говорится, крепкий орешек. Лейтенант испробовал все способы давления на него. Но Асланбек упорно отказывался говорить о золоте, отнекивался, мол, слыхом не слыхивал ни о каком тайнике. Несколько агентов вели его разработку, добились полного доверия Асланбека, но про золото он молчал.

Юдин помусолил губами намокшую папиросу и внимательно посмотрел на заключённого. Тевлоев отвёл глаза. Однажды лейтенант отправил его в камеру «пыток» будто бы за какую-то мелкую провинность, объяснив, что рецидивисты-«суки», сотрудничавшие с администрацией колонии, отобьют Асланбеку все внутренности; Тевлоев вернулся оттуда измученный, обессиленный, но продолжал молчать.

Сегодня лейтенант решил действовать иначе.

— Послушай, Асланбек, я хочу поговорить с тобой начистоту.

— Ну? Не знаю я ни про какое золото, гражданин начальник.