Елизавета Михайличенко - Неформат Страница 2

— Так, — согласился я. Мне вдруг захотелось срочно уйти. Вся эта идиотская история начинала обрастать нюансами, которые словно придавали ей вес и «заземляли». А старик все потирал ручки и хвалился:

— Кто знает, если бы Ронен попал в плохую школу, в плохую компанию, стал бы он сейчас такой большой шишкой? А теперь, слава Богу, он может решать кому позволять, а кому нет!

— А Ронену не придется никому ничего объяснять? — чисто из озорства спросил я.

— Ну и объяснит! Авиве с Игалем. Ах-ха-ха-ха!

— А пресса? — совсем уже развеселился я.

— Ах-ха-ха-ха! — обрадовался моему вопросу старичок. — Прессе мы скажем правду. Так, как она выглядит со стороны! С правильной стороны! Ну, ты понял, наконец?.. Ах-ха-ха-ха! Ты, все-таки, весь в отца, мальчик!

Я понял. Старик явно выехал на прогулку из своего дома для престарелых под предлогом праздника, да и сбежал сюда. И поэтому так радостно сейчас хихикал и гонял по сукке на инвалидном драндулете. От радости свободы.

— Это сумасшедшие деньги, мальчик! — вопил сумасшедший старик.

— Сумасшедшие, — честно подтвердил я. И честность моя была неподдельной. — Не говори Науму так сразу, у него слабое сердце.

— Ах-ха-ха-ха! — загоготал старик и чуть не вывалился из каталки. — Слабое сердце! Ах-ха-ха-ха! В твоей семье умеют шутить! Для Наума это вообще тьфу, не деньги! Ты, кстати, как сам-то справляешься, мальчик? Трудно? Я смотрю — все время что-то новое появляется. Это ведь незнакомые люди, да? Как ты только с этим управляешься?

— Любые новые люди — все равно люди, — сказал я и хряпнул.

— О! — восторженно заорал старик. — Как заговорили о деле, так ты и пить стал, как мужчина, а не как мальчик, мальчик!

Он, вдруг, погрустнел, ушел в себя, тихо сидел и жевал губами, потом сообщил:

— Ну да, все равно это раз в десять меньше, чем Наумовы подделки. Но ведь нельзя все мерить только деньгами, правда, мальчик?

Я тупо кивнул. Какие еще «Наумовы подделки»? Сумасшедший дом. Сумасшедшая сукка. Состояние у меня было такое… дурацкое. Если бы сейчас рядом сдохла какая-нибудь собака, я бы только обреченно кивнул. Одно я понял — надо сваливать. Предощущение дохлой суки ничем хорошим кончиться не может. Я ждал паузы в излияниях старика, чтобы откланяться. А он, напротив, перекрыл проход своим мотоциклом и делал паузы только на вдохе перед похахатыванием:

— Признай, Барух, что это гораздо красивее. Не надо договариваться с идиотами, не надо организовывать дыры… Это же сколько людей! И все они умеют разговаривать! Ах-ха-ха-ха! Ведь чем больше людей, тем больше риска! Слушай, мальчик, почему Наум до сих пор не попался, знаешь? Потому что у него есть счастье. И много детей, помогающих ему это счастье организовать! Наум всегда умел организовывать. А зато у меня все красиво! Все уходит по воздуху, не оставляя следов, не спрашивая ни у кого разрешения, не обманывая евреев. Ах-ха-ха-ха! И имею я дело с одним единственным человеком. Он берет деньги у Рябого и приносит мне. А ведь чем меньше денег будет у Рябого, тем меньше он зла принесет. Ах-ха-ха-ха!

Я все-таки привстал, но старик надвинулся своей моторизированной тележкой уже совсем вплотную, да еще развернул размашистые рога руля в мою сторону.

— Руль у твоего мопеда классный, — сказал я.

— Внучок подарил, — хихикнул старик. — Мотоцикл он разбил, а руль мне приспособил. Это настоящий «Харлей»! А ты что подумал? Что от Наума? Ах-ха-ха-ха!

Где-то совсем рядом, прямо за перегородкой сукки вдруг зазвонил мобильный телефон.

— Что еще, Софа? — спросил Наум. — Нет, Боря уже уехал. С полчаса назад. Нет, не домой, ему нужно было куда-то на территории. Он не сказал зачем. Он спешил. И заедь, пожалуйста, к Бени, возьми у него конверт. Я знаю, что у тебя нет времени, но это крайне важно. Спасибо, моя сладкая, целую.

— Ах-ха-ха-ха! — возбудился старичок. — Слышал, целует он ее!

Молодец, Наум. Иначе от тещи не отделаться. Теперь она подумает, что меня здесь нет и от него отстанет. И можно будет спокойно досидеть. Хотя хихиканье инвалида мне порядком надоело.

Наум вошел в сукку с пистолетом. И направил его на меня. Не люблю я такие шутки. Не генеральское это дело — личным оружием баловаться.

— Прости, Барух. Не твоя вина, что Хаим впал в маразм. Но расхлебывать тебе.

— Сам ты впал в маразм, молодожен! — возмутился инвалид. — Ну и семейка! Семь с половиной процентов, понял!

Черт! Ствол был нацелен на меня, рука не дрожала, выражение Наумова лица было извиняющееся и сочувственное. И это мне особенно не понравилось.

— Что ты ему рассказал, Хаим?

— А что? — захихикал старичок. — Ты уже лишил Баруха наследства? В пользу Софочки? Или тебе Софа больше не разрешает рассказывать секреты Баруху? Ах-ха-ха-ха!

— Идиот! Это другой Барух! — заорал Наум. — Это не мой Барух! Это ее Барух!

— Ой-вэй! — схватился за сердце старичок. — Это что же, теперь его убивать? Такой хороший мальчик…

— Ну уж нет, — твердо сказал я. — Убивать меня, как Баруха Софьи Моисеевны — это уж слишком. Наум, отведи ствол, правда. Не люблю я этого.

Наум ствол не отвел. Наоборот, переменил выражение лица на усталое, но однозначное:

— Ты, Боря, помолчи. И не делай резких движений. Хаим, ну ты не видишь ни хрена, ладно. Но ты что, не слышал какой у него русский акцент? И после этого ты не идиот?

— А что? — огрызнулся старичок. — У всей твоей семейки с недавних пор появился русский акцент. Я решил, что и Барух женился на оле хадаше! Ах-ха-ха-ха!

У Наума был такой вид, словно он прикидывал — замочить меня одного, или нас обоих.

— Что ты ему рассказал, подробно!

— Да все рассказал. Чтобы если надоест, тебя не дожидаться. Подробно рассказал, чтобы даже ты все понял, ах-ха-ха-ха! Про семь с половиной процентов. Что рассчеты будут строиться на данных Ронена… Про что я еще тебе рассказывал, мальчик?

— Про внука, — угрюмо сказал я.

— Ах-ха-ха-ха! — ответил старичок.

— Плохо, Хаим, — вздохнул генерал. — Какие еще ты имена называл?

— Не помню, — всплеснул ручками инвалид. — Да много каких называл, наверное. Если я думал, что это твой Барух, то почему я должен был не называть ему имен?

Я уже не считал это шуткой. Но и не мог заставить себя поверить в серьезность происходящего. Пора было что-то предпринять, но подходящий момент все не подворачивался — Наум явно этого от меня ждал и взгляда не отводил.

— Вспоминай, Хаим! Какие имена ты еще называл?

— Вспомнил! — обрадовался Хаим. — Я ему много рассказывал про Ронена. Про зуб, про школу. Ведь если бы не я, ты бы не дал ему стать тем…

— Дальше! — прорычал генерал.

— Дальше он меня спросил, что будет, если Ронена призовут к ответу. И я напомнил ему про Авиву и про Игаля… А что, это неправда? Мне показалось, что мальчик нервничает, я хотел его успокоить.

— Да-а, — с сожалением сказал Наум, — старое ты трепло. Шансов ты ему никаких не оставил. А ведь я его любил, почти как сына… Да и Софа расстроится.

— Софа сильно не расстроится, — рефлекторно успокоил его я.

Хаим недоуменно поозирался, а потом вдруг снова откинулся в седле:

— Ах-ха-ха-ха! Ах-ха-ха-ха! Так что, Софа — теща этого бедного мальчика?!

Мы с Наумом с неприязнью покосились на него.

— И что здесь такого смешного? — спросил генерал.

— А то ты сам не видишь! Ах-ха-ха-ха!

2. В окопе с Примусом

Примусу было гораздо лучше, чем мне. У него был свободен рот, и этим ртом он все время что-то жевал. Кроме того, он расхаживал по конюшне на своих копытах, а не лежал в углу, с заломленными и вдетыми в собственные наручники передними конечностями. И ноги у Примуса не были связаны. Ноги были связаны у меня, причем Примусовыми лошадиными путами. Хотя, назвать Примуса лошадью было бы грубой лестью. Он был тем самым мулом, который родился у чистокровной англичанки Принцессы (свадебный подарок Наума) от неизвестного российского осла, сперму которого Умница вывез три года назад из России, считая что она принадлежит великому жеребцу Мутанту.

Увидев родившегося мула, теща возненавидела сразу и его, и его мать, и Умницу. Последнего, впрочем, она тут же простила, Принцессу продала, хотела избавиться и от мула, да тут вмешался Наум. То ли ему требовалось на всякий случай иметь под рукой наглядное свидетельство, что Софочка не всегда права, то ли он сразу просек, что ненависть к ублюдочному копытному станет гарантией того, что теща будет обходить конюшню за три версты. Действительно, теща, словно иголка, штопает все дыры в особняке и подсобных помещениях, но никогда носу не кажет на конюшню, которую Наум постепенно любовно оборудовал, как российский гараж. Он сам назвал это место «окоп», и немало было выпито нами в последние годы за большим дубовым столом в этом уютном двухуровневом окопчике, пахнущем цирком.