Татьяна Соломатина - Естественное убийство. Невиновные Страница 2

Кровать в нише – спальня. Гардеробная встроена. Санузел – сегментом в углу. Девять метров стены – книжный стеллаж от пола до потолка. Любимая библиотека. И пространство, пространство, пространство. С любой точки. В любом направлении. Семейные такого не любят. Духа не хватает. Оправдываются, конечно, не этим. Но размах – удел одиночек. А у прочих в малогабаритных денниках должны учить уроки неразумные отпрыски и в чуть больших вольерах – изредка совокупляться их владельцы. Хотя как можно совокупляться, когда кто-то тут же, за иллюзорной, практически условной стенкой, учит какую-нибудь химию?! Или вообще ещё в куклы или машинки играет. Переиначенный большевиками на лукавый манер принцип «Разделяй и властвуй» уместил сознание граждан в необходимую и достаточную ячейку, а их быт – в квадратно-перегородочную схему. Так и привыкли: чем уже личное пространство – тем более оно кажется личным. Иллюзия. Но сработало. И до сих пор работает.

В обстановке же квартиры Всеволода Алексеевича Северного чувствовался изысканный вкус и ненависть к квадратно-гнездовому проживанию. Он был одиночкой. Такие встречаются чаще, чем принято полагать. Просто далеко не все могут позволить себе такую роскошь – самостоятельное проживание в полном, законченном комфорте действительно личного пространства. Где-то там, подальше – все они: родные и близкие, любимые и случайные, друзья-приятели с жёнами и без. А здесь – только я. И пусть весь мир удавится вместе со всем своим сильно семейным и прочим совместно-стадным счастьем!

Северный своего молодого приятеля, мечтающего о бронированной двери в санузел, изредка вытаскивает то в теннис поиграть, то в сауну попариться:

– Ну что, друг, ты счастлив?

– По-настоящему счастливы бывают только слабоумные и безнадёжные. И я, значит, тоже! – постоянно отвечает Всеволоду Алексеевичу его очень не по годам семейный и, видимо, по тем же меркам мудрый приятель. И вздыхает.

В гробу видал Северный такое «семейное счастье». Он только в том самом блаженном одиночестве прекрасно себя чувствует. Женским вниманием не обделён – только моргни, любого фасона молодухи накидываются. Бывало, соринка в глаз попадёт – так и моргнуть боязно. Не отобьёшься потом. Ну, такова она, особенность нормальной физиологии органа зрения: глазное яблоко двигается в глазнице; слёзная жидкость увлажняет и смазывает склеру, облегчая это движение; когда веко моргает – в интервале от двух до десяти секунд, – слёзная жидкость распространяется по всему глазному яблоку. Большая часть женщин даже этот, мягко сказать, неромантичный процесс воспринимает как любовную прелюдию. Да ладно там физиология органа зрения! Это ещё цветочки. Недавно вот сидел за барной стойкой далеко не пафосного кабака, никого не трогал, минералку попивал, телевизор смотрел и не моргал ни разу. Тут к нему подходит блондинка неземной красоты лет на тридцать его моложе. Мол, огоньку не найдётся? Классика. Прям таёжная заимка и усталая путница, а не барная стойка и очередное дитя мегаполиса, воспитанное квадратными километрами глянцевых страниц. Ну, нашёл он блондинке «огонёк», чего уж там на ровном месте философию разводить. Далее по плану. Та, разумеется, нет чтобы отойти, скромно поблагодарив и потупив густо унавоженные очи, водрузилась на соседний табурет и давай Северному отдых портить. Де, и скучно ей, и грустно…

– Кстати, как вас зовут?

– Всеволод Алексеевич.

И, заметьте, он не спросил, как зовут блондинку! Так она дематериализовалась? Держи карман шире!

– Ах, расскажите мне, Всеволод Алексеевич, что-нибудь интересное!

Джентльмен он или где? Заказал ей рюмку мятного ликёра, потому что детям виски с утра наливать бесполезно, и рассказал. С интересом рассказал про то, что существуют два хорошо охарактеризованных пути апоптоза: с участием рецепторов клеточной гибели – внешний путь, и с участием митохондрий – собственный путь. И что апоптоз индуцируется связыванием специфических лигандов из группы TNF со своими рецепторами – рецепторами клеточной гибели. Обычно после таких «интересных» рассказов мухи дохнут. Причём прямо в том мятном ликёре. Но кто же знал, что юная блондиночка – студентка биофака МГУ. Пришлось быть джентльменом до конца – провести с ней всё утро, весь день и даже всю ночь. Хотя в планы Всеволода Алексеевича не входило уестествление этого полевого цветка мироздания. В баре он ждал букиниста. Что, впрочем, не помешало. И Северный отчалил в своё идеальное холостяцкое гнездо не только с биологически подкованной студенткой, но и с четырнадцатью томами полного собрания метаний Николая Васильевича Гоголя, созданного асами препарирования словесности, 1940–1952 гг. издания. Метаний Гоголя в достижении недостижимого в сочинительстве – совершенства.

Впрочем, оно было хорошо, это биологически подкованное существо. Особенно умытое. Хотя, как обычно все они, нарушила гармонию. С каким омерзением он отмывал от лохани для омовений полоску, оставленную пеной. С каким отвращением выбрасывал её помаду, забытую ненароком на полочке в ванной комнате. Все они, что ли, страдают этим «ненароком»? У семейных, поди, бабы ещё и прокладки разбрасывают где ни попадя? И что, так трудно, поплескавшись в ванне, смыть за собой? Или эти создания под названием «женщины» полагают, что «забытая» помада – это метка? Простите, дамы, это территория самца, отрицающего брачные игры. А «пенная» кайма – это вообще… Эпидермис, кожное сало, щетинистые и пушковые волосы. О нет! Никакой профессиональной деформации! Сплошная констатация фактов… Почему он должен смывать чужое кожное сало, сторонний эпидермис, не говоря уже о щетинистых волосах, со своей ванны?..

Ну да бог с ней, этой девицей. И с ними – все они одинаковые! Сегодня – без никаких! У Северного суббота. Размеренный завтрак – и на дачу. С Гоголем. Совершенство требует самоотречения. Можно даже сказать – радостного, первобытного самоотречения. Так что – сперва кофе с сигареткой на лоджии. Насыпать щедро в турку. Турку слегка прогреть. Налить холодной воды. Размешать. Дать подняться. Снять. Дать подняться. Снять. Дать подняться. Снять. Чайную ложку мёда и полдольки чеснока. Настоять две минуты. Вынуть чесночину, налить в фарфоровую чашечку, поставить на деревянный поднос «под Прованс» – и немедленно выйти на балкон. Там на столике прописана пепельница, и никто её оттуда не выживет с воплями: «Не кури на балконе! Закрой окно! Открой окно! Тут же дети! Как ты не понимаешь…» А тут и понимать нечего. Собрать всех детей в кучу, сверху на них – пепельницу размером с ванну, и курить, курить до посинения… Так что с кофе можно выкурить не одну, а две сигаретки, свысока посматривая на город, полный «некурящих» детишек, их «ненароком» попивающих мамашек и плаксивых «глав семейств». Хорошо жить на последнем этаже! Хорошо быть холостым и бездетным! Хорошо делать только то, что тебе по душе. И только тогда, когда тебе этого хочется! Его молодой приятель пьёт наспех залитый кипятком порошковый суррогат, так же наспех давясь никотином на лестничной клетке. Не-не-не, Всеволод Алексеевич может курить где угодно в своей собственной просторной квартире, где всё на своих местах и никакой неразумный щенок не потянется своей шкодливой грязной ладошкой к многочисленным редким книгам из кропотливо собираемой десятилетиями библиотеки. Ни к каким редкостям, ценностям и просто памятным безделицам. Никто не запачкает твою льняную рубаху цвета топлёного молока и не наступит грязной сандалией на нежнейшей выделки телячьей кожи мокасины. И никому в голову не придёт использовать твои запонки, например, вместо глаз у пластилинового снеговика. Старшая дочурка приятеля как-то попыталась запонку Всеволода Алексеевича просто-напросто проглотить. Причём вместе с манжетой. Всего слюнями вымазала, брр!!! Слизью, лизоцимом и птиалином. Хорошая девочка! Отличная даже. Когда далеко. Хорошо, сейчас уже подросла и обожает «дядю Севу» большей частью на достаточном расстоянии, не входя в непосредственный телесный контакт. И больше не слюнявит и не пытается отобедать предметами его туалета.

После медитативного балконного кофе с сигаретой – вернуться на кухню, соорудить пару бутербродов из белого хлеба, сливочного масла и малосольной форели. С ржаными сухариками форель пусть едят те, для кого фигура – это жизнь впроголодь. Для Северного фигура – это жизнь с нагрузками. И нехай молодые приятели – те, что с четырьмя детьми и на десять с лишком лет моложе, – завистливо уточняют за теннисом:

– Сева, ну как это тебе удаётся?!

– Пять раз в неделю – утренняя пробежка пять километров. Три раза в неделю спортзал. Раз в неделю теннис и сауна. Раз в неделю, понимаешь? Не три раза в год сделать на корте вид, что у тебя тоже есть шорты и ракетка, как у всех, а раз в неделю именно теннис. После тех трёх раз – в неделю! – когда спортзал. И после пяти ежеутренних пробежек по пять километров. А потом жри свои любимые пельмени вёдрами. Тебе расписать индивидуальную программу?