Айзек Азимов - Дуновение смерти Страница 2

— Выходит, эти штуки так и стоят рядом на полке?

— Сосуды расставлены по алфавиту.

— А вы не запираете цианид?

— Нет. — Брейд уже испытывал напряжение: ему приходилось следить за каждым словом во избежание непоправимой ошибки.

Доэни насупился:

— Ну, проф, вы влипли. Если родственники паренька надумают поднять шум насчет халатности, университетским адвокатам придется попотеть.

Брейд покачал головой:

— Ничего подобного. Половина реактивов… ну, химических препаратов, которые вы здесь видите, — ядовита. Химики это знают и остерегаются. Вам известно, не так ли, что ваш револьвер заряжен? Но ведь вы в себя не стреляете?

— Допустим, все это годится для опытных химиков, но он-то был просто студент?

— Не просто студент. Ральф получил степень бакалавра, то есть окончил колледж четыре года назад. С тех пор он работал над диссертацией. По своей квалификации он мог работать самостоятельно, как и все наши аспиранты. Фактически они сами ведут лабораторные занятия со студентами.

— Он здесь один работал?

— Не всегда. У нас по два аспиранта на каждую лабораторию. Напарником Ральфа был Грегори Симпсон.

— Он сегодня был здесь?

— Нет. Симпсон вообще не приходит по четвергам — в лабораторию, во всяком случае.

— Так что, этот паренек Ральф Нейфилд оставался совсем один?

— Совершенно верно.

— Нейфилд был стоящим студентом? — спросил Доэни.

— Превосходным.

— Тогда как же он мог ошибиться? Я хочу сказать, если он взял цианид, он сразу мог бы разобрать, что уксусом не пахнет, и выскочить отсюда, верно?

Лицо сыщика оставалось все таким же спокойным и безобидным, и смотрел он по-прежнему добродушно, но Брейд нахмурился.

— Именно отсутствие уксусного запаха могло привести к роковым последствиям. Понимаете, при подкислении цианистого натрия образуется цианистый водород. На точке кипения воды он превращается в газ и выходит вместе с парами. Он чрезвычайно ядовит.

— Это то, что применяли в газовых камерах, там, в Европе?

— Правильно. Они подкисляли цианид и получали газ. Ну, а Ральф работал у вытяжного шкафа со встроенным вентилятором, отводящим большую часть паров. И все-таки он безусловно уловил бы присутствие уксусного запаха. На этот раз запаха не было и Ральф мог подумать, что в чем-то ошибся.

— Угу.

— Но он не убежал, а, по-видимому, сразу же нагнулся и для проверки понюхал пар. Если химик не знает состава паров, он никогда не станет вдыхать их, либо постарается вдохнуть как можно меньше. И все же я думаю, что от изумления Ральф забылся.

— Считаете, что он нагнулся, принюхался и набрал полные легкие газа?

— По всей вероятности. Когда я вошел, он сидел, склонив голову внутрь вытяжного шкафа.

— И потух, как свечка.

— Примерно так.

— Угу. Скажите-ка, проф, ничего, если я закурю, или здесь все взлетит как в пороховом погребе?

— В настоящий момент опасности нет.

Доэни закурил сигарету с блаженным видом человека, наконец разрешившего себе долгожданное удовольствие.

— Теперь, проф, давайте по порядку. Вашему пареньку нужен а-це-тат натрия (э, я уже начинаю выражаться как специалист), но что же выходит? Он тянется к полке и достает не ту банку — скажем, вот так.

Доэни с боязливой осторожностью снял с полки банку с цианидом.

— Он ставит ее сюда и отсыпает из нее, сколько требуется. Как он это делает?

— Он набирал реактив шпателем — плоской металлической лопаточкой и взвешивал в маленьком сосуде.

— Отлично. Он это сделал. — Доэни перенес банку с цианидом на стол возле вытяжного шкафа. Пристально посмотрел на нее, затем взглянул на Брейда:

— Теперь все?

— Полагаем, что все, — ответил Брейд.

— Значит, все сейчас в точности как было, когда вы вошли в лабораторию. И вы не заметили ничего странного? Совсем ничего?

Казалось, глаза сыщика хитро блеснули. Но Брейд, решив, что от крайнего напряжения становится мнительным, отрицательно покачал головой:

— Нет. А вы?

Доэни пожал плечами, почесал указательным пальцем лысеющую голову.

— Беда может стрястись повсюду, а если ее только и ждут, как у вас, то и подавно.

Он закрыл маленький блокнот, где делал пометки, и сунул его во внутренний карман пиджака.

— Ведь мы вас всегда здесь разыщем, профессор, на случай, если еще чего понадобится?

— Разумеется.

— Тогда все. А если хотите, проф, совета со стороны, от профана, как вы выражаетесь, — так держите цианид под замком.

— Приму во внимание, — дипломатично ответил Брейд. — Да, кстати, у Ральфа был ключ от этой лаборатории. Если он не понадобится, не вернете ли вы его нам?

— Ладно. Ну, профессор, будьте поосторожней, почаще проверяйте ярлычки на ваших банках. Смотрите не перепутайте!

— Постараюсь, — сказал Брейд.

Итак, он снова остался один в лаборатории, и никто не мешал ему разглядывать свое отражение в стеклах очков, а изо всех углов на него смотрела смерть.

Он вспомнил о жене. Дорис, конечно, волнуется. Она ждала его сегодня пораньше, зная, что к пяти часам придет Кэп Энсон. «Боже милостивый! Пунктуальный Кэп несомненно разворчится, оскорбившись за свою драгоценную рукопись, — с упавшим сердцем подумал Брейд. — Но что делать?»

Брейд взглянул на часы. Скоро семь, а он еще не может уйти. Сначала нужно кое-что закончить.

Он опустил грязные шторы и, помимо настольной лампы, включил флуоресцентный свет наверху. Дополнительные вечерние занятия еще не начались и в здании факультета, по существу, никого не было. Кучка студентов и зевак, привлеченных появлением полиции, растаяла с ее уходом.

Брейд был рад — рад, что он один.

Предстояло действовать быстро, и он молил бога, чтобы ему никто не помешал.

2

Дорога домой казалась долгой, хотя и заняла не больше времени, чем обычно. В темноте все вокруг выглядело чужим и неприветливым. Изменился темп уличного движения. Городские огни отражались в реке многоцветными бликами, и в этих отсветах весь город казался призрачным.

«Призрачным, как моя собственная жизнь», — думал Брейд.

Вся его жизнь — непрерывное бегство от действительности, и только. В пору постепенно утихавшего кризиса он провел четыре года в колледже на стипендию из фонда Национальной Администрации Молодежи.

«В те годы, — подумал он с горечью, — в правительственной помощи был определенный привкус благотворительности. Теперь нуждающиеся студенты — по крайней мере на физических факультетах — могут существовать на субсидии из научно-исследовательских фондов, не рискуя своим общественным положением. Некоторые из них даже плюют на все эти тонкости и перебегают от одного профессора к другому, не скрывая, что гонятся за условиями повыгодней».

По окончании университета, прослушав звонкие напутственные речи и прочитанное приглушенным басом благословение ректора, Брейд не покинул увитые плющом стены ради «схватки с жизнью». Он просто сменил одно убежище на другое — перешел в другой университет.

Все шло своим чередом. Подготовка диссертации под руководством Кэпа Энсона, затем работа на факультете в качестве преподавателя и — далее — в должности помощника профессора. И все это не было Жизнью. (Брейд машинально преодолевал уличный водоворот с легкостью человека, который верит, что его машина сама помнит дорогу домой и торопится, чуя гараж издалека.)

Университет был участком жизни, наподобие омута, который составляет только часть реки. Миновав отдаленные ручейки и речушки детства, студенты попадали из них в главное русло потока и плыли мимо, пока течение не уносило их все дальше и дальше, через страны, неизвестные Брейду. А он оставался позади, все в том же академическом омуте.

И пока он в нем пребывал, студенты становились все моложе. В первые годы преподавания он был почти ровесником своих учеников и немного стеснялся собственного высокого положения. Но теперь (сколько же лет прошло с тех пор? Боже милосердный, семнадцать!) ему уже не к чему было принимать внушительный вид. Его лицо, его руки с набухшими венами говорили сами за себя. Студенты величали его профессором и были с ним вежливы — обычная дань, воздаваемая старшим в этом мире вечной юности. Но и в омуте академического мирка существовали свои искусственные градации, свой незыблемый критерий для оценки большей или меньшей общественной значимости.

Существовала, например, магическая разделительная черта, перед которой остановился Брейд. Это была граница между должностью помощника профессора (занимаемой Брейдом уже одиннадцать лет) и следующим, более высоким рангом адъюнкт-профессора — черта, которую Брейду явно не давали перейти, по крайней мере последние три года.

Светофор стал зеленым, и он двинулся вперед, машинально нажав на акселератор.