Эрнест Хорнунг - В руках Божьих Страница 2

Все эти слова отнюдь не поза, я ничуть не лучше обычного героя, вернувшегося с победой. Просто истинное удовольствие получаешь, когда описываешь события, во время которых вел себя как настоящий мужчина (например, как было в Сербитоне), а я не могу этого сказать о своем участии в войне, одна мысль о которой и сейчас вызывает у меня отвращение — но уже по другим причинам. Конечно, ни поле битвы, ни лагерь — все это не для меня. Моя неловкость скоро превратила меня в добычу для мародеров, объект для оскорблений, мишень для задир, из которых и состоял этот очень нерегулярный кавалерийский эскадрон, в который мы попали. И мне бы здорово досталось, если бы не Раффлс, который сразу же стал всеобщим любимцем, оставаясь больше, чем когда-либо, моим верным другом. В ваших домашних спорах у камина никому и в голову не может прийти ничего подобного. Все считают, что сражаться всегда приходится с противником, многие пришли бы в ужас, если бы узнали, что в одном эскадроне можно ненавидеть друг друга с такой страстью, с такой злостью, которую даже меткие бородатые стрелки из противоположной траншеи редко вселяют. Вот таким домашним спорщикам у камина (я и сам нередко выступал в этой роли) и я посвящаю рассказ о капрале Коннале, капитане Беллингеме, нашем генерале, Раффлсе и обо мне.

По вполне понятным причинам я не могу вдаваться в детали. Я пишу в то время, когда эскадрон еще сражается, и вы скоро поймете, почему не воюю я, или Раффлс, или капрал Коннал. Остальные отчаянные сыны разных краев, которым выпала нелегкая жизнь и совсем не легкая смерть, как всегда, с честью сражаются на поле брани, но я не скажу вам, где именно мы воевали вместе с ними. Я считаю, что ни один эскадрон такой численности еще никогда не совершал таких геройских подвигов. Но, к сожалению, они умудрились, так сказать, «очернить свое имя» в этих битвах, и я не хочу усугублять их положение, связав их перед лицом общественности еще и с Раффлсом, собою или этим бандитом Конналом.

Коннал был полукровка, ирландец из Глазго по рождению и воспитанию. Он уже несколько лет прожил в Южной Африке и, конечно, прекрасно знал страну. Это обстоятельство да еще тот факт, что он, как любой колонист, прекрасно управлялся с лошадьми, обеспечили ему первый шажок вверх из числа рядовых солдат, а это развязывает человеку руки и дает возможность задирать других, если он задира по натуре и по физической силе превосходит многих. Коннал был огромный, неповоротливый, и я оказался для него идеальной мишенью. Он стал ко мне приставать с того момента, как я там появился. Детали не имеют значения; сначала я попытался ответить ему, но продержался на ногах лишь несколько секунд. После этого я рухнул как подкошенный, и тут из своей палатки вышел Раффлс. Они дрались минут двадцать, и Раффлсу тоже досталось, но чистый результат был утешителен: хулиган затих и больше не возникал.

Однако спустя какое-то время я стал подозревать, что он был кое-кем похуже. Все это время бои шли каждый день, или мне так кажется сейчас, когда я об этом вспоминаю. Никаких больших сражений, но не проходило дня, чтобы у нас не было стычек с противником. Так что у меня неоднократно была возможность наблюдать его поведение в разгар битвы, и я был почти убежден, что его стрельба никогда не приносит никакого урона, а однажды произошел еще более яркий случай.

Как-то ночью три отряда из нашего эскадрона были отправлены в определенное место, которое патрулировалось в течение недели. Наш отряд оставался на месте под командованием этого гнусного капрала, поскольку и офицер и сержант попали в госпиталь с брюшным тифом. Мы ждали приказа к выступлению в направлении того места, где разбили лагерь три отряда. Мы должны были сопровождать два эскадронных фургона, в которых находились наши пожитки, провизия и боеприпасы.

Еще до рассвета Коннал сообщил командиру, что мы выступаем, и скоро в сером сумраке рассвета мы миновали посты сторожевого охранения. Так вот, хотя я и был, возможно, самым ненаблюдательным в отряде, но там, где дело касалось капрала Коннала, я смотрел во все глаза, и мне сразу показалось, что мы идем не в том направлении. Неважно, почему я так подумал, но дело в том, что наш патруль на прошлой неделе отправил дозорных на восток и на запад и на востоке они встретили такое упорное сопротивление, что были вынуждены отступить; сейчас мы двигались именно в восточном направлении. Я тут же подъехал к Раффлсу — бронзовому от загара, с бородой, в потертой широкополой шляпе, нависавшей над глазами, как клюв у ястреба, с короткой трубкой в зубах. Он и сейчас стоит у меня перед глазами: суровый, похудевший, но такой жизнерадостный, казалось, напрочь выбросивший из головы многие из своих глупостей. Все мои подозрения он отмел с улыбкой.

— Инструкции были даны ему или нам, Кролик? Прекрасно, предоставь ему возможность справиться самому.

Больше он не сказал ни слова, меня это удручало, я чувствовал себя подавленным. Так мы ехали, пока совсем не рассвело, и тут уж сам Раффлс присвистнул от удивления:

— Белый флаг, Кролик, клянусь Богом!

Я ничего не видел, у Раффлса было самое лучшее зрение в эскадроне. Однако через некоторое время действительно эта трепещущая эмблема, которая в глазах большинства из нас имела такое зловещее значение, была хорошо видна даже мне. Еще немного — и среди нас уже был косматый бур на своем косматом пони, его глубоко посаженные глаза глядели на нас с испугом и недоверием. У него было свое задание, и он мало что мог сказать нам, зато его со всех сторон просто засыпали легкомысленными вопросами.

— Так есть там буры? — спросил один, указывая туда, откуда мы выехали.

— Заткнись! — резко обрезал зубоскала Раффлс.

Бур казался бесстрастным, но зловещим.

— А наши где? — спросил еще один.

Бур, ощерившись, молчал.

И совершенно невероятной развязкой этой ситуации было то, что через какой-нибудь час мы действительно оказались за линией фронта буров, были окружены ими на полторы мили со всех сторон и каждый из нас должен был бы оказаться в плену, если бы каждый, за исключением Коннала, не отказался сделать шаг вперед и если бы буры сами не заподозрили какой-то тонкой военной хитрости, как единственно возможного объяснения такого отчаянного маневра. Они позволили нам отступить, не произведя ни одного выстрела, и, можете не сомневаться, именно это мы и сделали. Кафры со страху зло настегивали своих лошадей, а наш доблестный капрал угрюмо молчал и лишь вызывающе поглядывал на всех.

Я назвал это развязкой — и могу повторить с краской стыда на лице, что так оно и было. Коннала действительно немедленно доставили к командиру, но ведь распоряжения давались устно, поэтому он изворотливо лгал, и это его спасло.

— Вы сами сказали «туда», сэр, — упорно повторял он, и то, что приказ был отдан так нечетко, несомненно, спасло Коннала.

Думаю, вам и говорить не надо, как я был зол.

— Этот тип — шпион! — сказал я Раффлсу, когда мы с ним той ночью шли в расположение нашего отряда.

Он улыбнулся мне.

— А ты только сейчас об этом узнал, Кролик? Я-то знал об этом почти с той минуты, как мы здесь оказались, но сегодня утром я и правда решил, что мы его накроем.

— Позор, что мы этого не сделали! — закричал я. — Его нужно было пристрелить как собаку.

— Не так громко, Кролик, хотя я с тобой полностью согласен. Но я не так сильно, как ты, жалею о том, что случилось. Я не меньше тебя жажду крови в этом деле, пожалуй, даже больше! Я, Кролик, всей душой стремлюсь вывести его на чистую воду, и помощи мне ничьей не надо — вот, может, только тебя попрошу «попридержать калитку». А пока не стоит всем демонстрировать, как ты его ненавидишь, у него есть приятели, которые еще верят ему, и нечего показывать, что ты стал его ненавидеть сильнее прежнего.

Что ж, могу только поклясться, что сделал все, что мог, чтобы выполнить этот здравый совет, но нужно быть Раффлсом, чтобы уметь контролировать каждый свой взгляд. Это никогда не было моей сильной стороной, как вы знаете, и все же я до сего дня не могу понять, что я такого сделал, что вызвало подозрения коварного капрала. Он был достаточно умен, чтобы не выдать себя и, как вы узнаете дальше, отплатить нам той же монетой.

После того как мы появились в Южной Африке, пал Блумфонтейн, но у буров из Оранжевого Свободного государства было еще много сил, и, не стану отрицать, именно они-то и показали нам, чего ради мы сюда прибыли. На нашу долю выпали постоянные стычки, а время от времени и настоящие сражения, известные вам по крайней мере по названиям. Я мог бы их перечислить, но не буду, и, думаю, не стоит этого делать. В мою задачу, к счастью, не входит описание войны, как я ее видел, я рассказываю только о том, что случилось с нами двумя и теми, о ком я упоминал. Капрал Коннал, как вы уже убедились, был опасным бандитом. Капитан Беллингем больше известен как показавший довольно средние результаты в крикете год или два назад, а затем потерпевший полную неудачу в попытках занять хоть какое-нибудь место в одном из пяти международных матчей по крикету. Я же вспоминаю его только как офицера, узнавшего Раффлса.