Эстель Монбрен - Убийство в доме тетушки Леонии Страница 2

В это самое время Жизель Дамбер в третий раз безнадежно перетряхивала содержимое своей сумочки перед окошком билетной кассы на вокзале Монпарнас. Она была абсолютно уверена, что положила кошелек во второе отделение на «молнии». Очередь нетерпеливо бурлила. Недовольная мамаша все более раздраженно уверяла двух своих отпрысков — одного, вымазанного шоколадом, и другого, красного от злости, оба они хором орали «мама», — что «тетя вот-вот закончит». Элегантный господин в костюме в неброскую полоску и галстуке в тон явственно вздыхал. Другой, не столь изысканный, громко произнес: «Долго она будет возиться? Нам что тут, весь день торчать?» Наконец кассирша, закончив обличительную речь о недостатках кетлевочных петель для завершения края, адресованную напарнице, перевела взгляд на стеклянную перегородку, отделяющую ее от пассажиров, и рявкнула:

— Ну?

Жизель Дамбер подскочила и уронила очки, небольшую пудреницу, записную книжку, листочки которой тут же рассыпались веером, и серебряную ручку, тотчас же сломавшуюся. Воспользовавшись тем, что она согнулась в три погибели в тщетной попытке подобрать все сразу, мамаша вопящих деток, слегка оттолкнув Жизель, решительно устремилась к окошку и выпалила, размахивая карточкой с трехцветным флагом:

— Три до Шартра. Многодетная семья.

В этот момент Жизель вспомнила толкучку на станции Шатле, где она делала пересадку. Там была огромная толпа. Ее окружила компания подростков с орущим магнитофоном, которые отпускали сомнительные шуточки. Запах серы в метро был еще более невыносимым, чем обычно, и в спешке она неловко зацепилась сумочкой за угол сиденья. Любезный молодой человек, который помог ей освободиться, — она так горячо его благодарила — оказался воришкой!

Дожив почти до тридцати лет, Жизель Дамбер осталась наивной и по-детски застенчивой. Все считали ее высокомерной, но на самом деле она пребывала в состоянии непреходящего ужаса. Она редко улыбалась из страха показать зубы, которые считала слишком редкими, и носила юбки до щиколотки, надеясь скрыть длинные ноги. В ее семье — простой провинциальной семье из Турени, не слишком искушенной в детской психологии, — она всегда была на втором месте. Ее мать любила повторять, говоря о старшей дочери: «Ивонна — просто красавица». Красавица сразу после школы вышла замуж за студента-медика, который стал знаменитостью в области ревматологии. У них было трое прелестных детей, огромная квартира в центре Парижа, домик в Альпах и вилла на Лазурном берегу. Они много путешествовали. Ивонна всегда была на пути из Египта, уезжала в Токио, собиралась присоединиться к Жаку в Америке, стриглась у Лазартига,[3] чемоданы ей дарил сам Вюиттон…[4] и все остальное в том же духе. Надушенная и улыбающаяся, она, казалось, только что вышла из шкатулки с драгоценностями, и когда у нее спрашивали, что она поделывает, она отвечала, в зависимости от обстоятельств, вкрадчивым мелодичным голосом: «По возможности ничего» либо «О, я рисую по эмали». Именно так. Она создавала очаровательные сценки, переливающиеся разными красками, которые так восхищали детей, — куклы, сидящие на подоконнике, тропический сад с немыслимыми цветами, экзотические животные, весело гоняющиеся друг за другом. Последняя ее серия была совсем иной. Острова.

«У Ивонны никогда бы не вытащили кошелек в метро», — подумала Жизель, понуро выбираясь из очереди и пытаясь осмыслить весь ужас ситуации. «Потому что она никогда не ездит на метро», — добавил внутренний голос, к которому Жизель ни за что бы не прислушалась, если бы не то, что случилось сегодня ночью. Она взглянула на расписание. Поезд уходит через семь минут. Она никогда не ездила без билета, но выбора не было. Слишком многим она рискует, если не приедет вовремя. Имя Селима так явственно прозвучало в ушах, что Жизель дрогнула. «Селим сказал бы мне: садись в поезд», — подумала она. Как автомат, она пошла к платформе № 22, гордо игнорируя компостеры кричащего оранжевого цвета, и выбрала вагон для некурящих.

В вагоне было мало народу, и она устроилась поближе к проходу, чтобы, едва завидев человека в униформе, спрятаться в туалете. Она слегка расслабилась и даже позволила себе прикрыть глаза. «Селим, Селим». Одного этого имени было достаточно, чтобы на глаза навернулись слезы, которым она не могла дать воли.

— Извините.

Ограничившись этой краткой репликой, высокий стройный мужчина (она тут же узнала запах лосьона после бритья, мгновенно отбросивший ее на два года назад — «О соваж», она помнила зелень флакона, она помнила…) непринужденно уселся напротив нее у окна, положил на сиденье книгу, название которой Жизель не могла прочесть, и развернул газету. «Мог бы найти другое место, — подумала она с легкой досадой. — Мест достаточно. Будет ехать против движения». Она задумалась, не пересесть ли ей… Поезд дернулся как раз в тот момент, когда она собиралась встать. И она осталась там, где была. Пассажир напротив, полностью погруженный в чтение газеты, закинул ногу на ногу и вздохнул: возможно, его расстроили новости, которые он только что прочел.

Оказавшись вроде как на нелегальном положении, Жизель не решилась, как обычно, достать из дорожной сумки свои записи, чтобы поработать. Однако рано или поздно ей придется перечитать заключение, прежде чем отдать диссертацию научному руководителю, который обязательно будет на заседании Прустовской ассоциации и в очередной раз спросит ее, когда же она закончит. Она закончила. Больше месяца тому назад. Она должна будет сказать правду насчет последних нескольких недель. И насчет Аделины Бертран-Вердон. Холодок пробежал по спине. «Заячья душонка», — услышала она насмешливый шепоток Ивонны. «Заячья душонка», — тысячу раз повторяла та, наблюдая за жалкими попытками Жизель научиться плавать, вопреки хронической водобоязни… Пассажир напротив был поглощен материалами рубрики «В мире». Жизель открыла наугад последнее издание «Обретенного времени» и прочла: «Я грустил, думая, что любовь, которой я так дорожил, в моей книге будет слишком далеко отстоять от конкретной женщины, ибо читатели соотнесут ее с чувствами, когда-то испытанными ими по отношению к другим женщинам».[5]

— Ваши билеты, пожалуйста.

Она не видела и не слышала, как контролер вышел из двери позади нее. И вот он здесь — в форме, нос красный, вид не слишком приветливый. Что делать? Жизель почувствовала, что бледнеет. Она машинально схватила свою сумочку, хотела прикинуться невинной овечкой, солгать. У нее было несколько секунд передышки, пока попутчик доставал из портфеля безукоризненно действительный и безупречно сложенный билет. Он непринужденно протянул его контролеру, который прокомпостировал его, даже не обратив внимания на дату.

— Ваш билет?

— Я… У меня нет билета, — промямлила Жизель под равнодушным взглядом железнодорожного служащего, который уже не раз все это слышал.

— Придется заплатить штраф, — вздохнул он, вынимая из сумки книжечку.

— Но я… Но у меня нет денег. Я опаздывала… Я думала, что смогу заплатить… по прибытии.

Контролер заколебался. Она не была похожа на закоренелого «зайца». Скорее на кролика, угодившего в ловушку.

— Но вы ведь понимаете, что нельзя ехать без билета! У вас нет чековой книжки? В крайнем случае…

Но у нее не было чековой книжки. От смущения она ответила слишком резко:

— У меня украли кошелек… Я не успела…

— Вы сообщили об этом в полицию?

— Нет, я не успела, — повторила она.

Контролер закатил глаза.

— В таком случае я вас высажу на следующей остановке. Версаль. Через девять минут. И вы будете объясняться на вокзале с моим начальством.

— Но это невозможно. Вы не понимаете. Мне необходимо, совершенно необходимо быть там… У меня заседание. Конференция, посвященная Прусту. Для моей работы… — пыталась объяснить она, чувствуя на себе любопытные взгляды остальных пассажиров и уверенная в том, что стала объектом всеобщего осуждения.

— А моя работа — выявлять нарушителей. И вы…

— Позвольте мне… — Попутчик Жизель поднялся, вынул из кармана рыжеватый кожаный бумажник, достал оттуда сто франков. — Я тоже еду на конференцию. Разрешите вам помочь. Потом вернете.

То ли потому, что у нее не было выбора, то ли из-за того, что в его серых глазах ей почудилась искренняя доброжелательность, а может, из-за того, что он смотрел на нее не осуждающим и не покровительственным, а просто внимательным взглядом, она согласилась, ограничившись коротким «спасибо». Поворчав на нарушающих правила пассажирок, контролер наконец выписал билет, дополнив его положенным штрафом и уроком гражданского долга, и продолжил свой путь в поисках новых жертв.

Вопреки обыкновению Жизель пристально рассматривала своего спасителя. Он ей кого-то напоминал. Журналист? Актер? Где-то она уже видела это лицо. По телевизору. Политик. Он был слегка похож на нового вице-президента Соединенных Штатов: какая-то сухость, невероятно серьезный вид. Она сама была удивлена тем, что протянула ему руку и с полуулыбкой произнесла: