Григорий Симанович - Продажные твари Страница 2

Парень умолял. Олегу показалось, что на глазах у Грини выступили слезы. Разглядеть не мог, но показалось. Внутренний голос, который уже тогда частенько заговаривал с Олегом, подсказал: «Отпусти, не пожалеешь!»

Он жалел, но не долго: через пару лет забыл. А еще через десять Гриня дал о себе знать. Память у него оказалась крепкой, и законы сообщества, по которым жил, соблюдал он неукоснительно. В 1982-м нашел Олега в Козловске, куда вернулся после мест не столь отдаленных и адаптации в Славянске в качестве смотрящего от московских воров. Олег Олегович служил все в том же РУВД, но уже в чинах, капитаном, к майору подкрадывался.

С тех пор они были друг у друга. Точнее, Гриня – у Олега Олеговича. Милиционер, а потом судья, за тремя незначительными исключениями, ничего для Грини не сделал, да тот – робко! – всего три раза и просил. Зато свято держал то давнее слово. Поскольку было это слово вора прежней, доперестроечной закваски. Дымков сперва удивлялся, а потом привык: среди «них» встречаются и благородные хозяева своих обещаний.

Дымков не злоупотреблял – ни-ни! Но несколько деликатных просьб, поступивших от судьи за все эти долгие 28 лет, были выполнены быстро и неукоснительно. Благо Гриня укоренился в Славянске прочно и давно уже стал солидным предпринимателем Гришаевым Игорем Тимофеевичем, – с отмытым в документах прошлым и с мало кому ведомым настоящим, в котором – тайное могущество.

Вот почему встречи их были крайне редки, крайне законспирированны – Гриня понимал… Но знакомство помогало Дымкову собирать, если надо, кое-какую информацию. Через него Олег Олегович получил некие снимочки, о которых ниже.

И еще был один очень нужный человек. В Москве. Близкий друг. Но это совсем уж особая история…

Миклуха заканчивал тогда вечернее отделение юрфака. Славянского университета, работал помощником юрисконсульта на небольшой Козловской сырьевой базе, пил и трахал все, что шевелится и дышит, будучи прикрытым бабками и покровительством отчима, в чине майора милиции базу это крышевавшего.

Однажды к вечеру туман застлал кривые и раздолбанные улочки Козловска, а похмельная пелена вдобавок затуманила ясны очи Миклухи. Старушку отбросило бампером джипа метров на десять, и дух она испустила еще до того, как студент-лихач Миклуха сподобился остановиться и на подкашивающихся ногах дошкандыбать до места преступления.

Нерегулируемый пешеходный переход. Скорость – мама не горюй! Одна фара мертвая, один подфарник тоже. От мальчика разит. Бабка наповал. Приехавший во главе экипажа капитан тогда еще ГАИ, Миклуху и батю его знавший, на ухо шепнул: «Будем, конечно, рисовать, что трезвый, но семерик тебе светит, так что пусть батя бабло готовит».

Зот пасынку врезал, но средства выделил. Мать рыдала. Судье Дымкову, у которого дело, предлагать было бессмысленно: репутация… Занесли от Зота в область через человечка человеку для человечка. Последний занес, что осталось, в областную прокуратуру. Оттуда вышли на Дымкова и были посланы.

Да, репутация неподкупного, объективного и совестливого судьи являлась тем единственным (до поры до времени!) капиталом, которым располагал Олег Олегович. За то страдал, за то и терпел, готовясь впоследствии вложить этот капитал как можно более выгодно.

В суд Миклуха явился под подпиской о невыезде и без иллюзий. Папа-майор готовил сумму для кассации в область и на заседание не пошел вовсе, стыдясь. Мать, лицом чахоточно бледная, сидела не шелохнувшись.

Истцом выступала Кутепова Дарья, дочь убиенной старушки, вооруженная адвокатом – назначенцем. На платного денег не было: мощно пила, а малолетку внучку содержала на свою пенсию ныне покойная. Адвокат явно обещал Кутеповой материальную компенсацию, которой хватит на цистерну спирта и вагон закуски: «только веди себя правильно». Она и вела…

Она давила трагедию попранной дочерней любви и голосила, предрекая кошмар пожизненных душевных терзаний. Актерствовала в выражениях, понятных народу и доступных самой пострадавшей. Типа: «Как же я теперь без мамочки моей, без любимой, как доченька без бабушки будет, как жить-то с болью такой, люди добрые?!»

Адвокат Миклухи ловко осадил истицу Кутепову, приведя свидетелей ее каждодневных пьянок и как следствие диких скандалов с горячо любимой мамашей.

Но проблемы Миклухиной защиты были в том, что сама старушка не злоупотребляла, погибла трезвой, почти на «зебре», безвинно и безвременно (всего-то 64 года) и внучку фактически одна кормила-одевала-выхаживала. Данному обстоятельству прокурор придал в своей речи градус душераздирающей мелодрамы. Алкоголичка Кутепова предстала беззащитной сиротой, оставленной этим отморозком без средств к существованию, с дочкой-кровиночкой на руках.

Адвокат Миклухи витийствовал слабовато, упирая на хорошие характеристики (тоже мне, проблема для папы-мента!), на горячность молодости и на отсутствие судимостей и правонарушений.

Дымков все уже для себя решил. Кроме срока. Дать надо столько, чтобы и та половина, которую подсудимый реально отсидит к моменту досрочного за хорошее поведение (тут уж папа расстарается!), оказалась чувствительной, не мимолетной.

Последнее слово Миклачева Анатолия Зотовича, неформально выражаясь, сбило судью Дымкова спонталыку. Не ожидал.

Миклачев смотрел прямо, не мигая. Большие серо-голубые глаза его (красавец парень!), честные и слегка влажные, уставились на Дымкова, словно на икону, перед которой изливал душу глубоко верующий грешник, проигравший сражение с дьяволом.

Он и слова не произнес в свое оправдание, но и не посыпал голову пеплом в объемах, какие остаются после грандиозных пожарищ. Без слез и истерик, на сдержанном мужском «взрыде», он исповедался в непреднамеренном убийстве как в жестоком преступлении, которое совершил он не только по отношению к покойной и ее близким, но и к самому себе, к своей молодой жизни, к судьбе своей. Он вспоминал несчастных героев греческих трагедий, затронул тему неизбывной роковой вины. И, как слепой Эдип, он не видел для себя оправданий, смягчающих вину обстоятельств, потому что не может быть прощения, оправдания, успокоения для его, Миклачева, совести. Что бы ни случилось, каким бы ни был приговор, он уже прозвучал для него, для его совести и души – пожизненный. Он не просит о снисхождении. Единственное, о чем мечтает, – своим трудом в колонии и после физического освобождения полностью отдать ту сумму компенсации дочери, какую присудят, а потом он и сам продолжит помогать несчастной и ее ребенку, пока будет в том нужда.

Родственницы убиенной, свидетели, мать подсудимого, случайные тетки в зале, секретарь суда – ошалели. Женщины рыдали. Мужчины потрясенно молчали. Адвокат вошел в ступор.

Дымков удалился в тесную судейскую для вынесения приговора.

Он уселся в кресло, в котором было ему чрезвычайно уютно вершить справедливость, закурил и улыбнулся.

«Вот сукин сын! Талант! Не юристом, так актером был бы отменным. Психолог. Лицедей. Начитанный! Умница, даром что молод. Какая расчетливая, циничная, талантливая скотина! Даже меня в какой-то момент повело. И ведь на самом-то деле – ни на грамм раскаяния. Ни на йоту. Он таких старушек, дай волю, давил бы шеренгами».

И тут шевельнулось: «А может – он? Не тот ли, кого ждал? Что-то в нем… подходящее. Интуитивно чую… Надо рискнуть. Пора уже.

Пора цементом заливать фундамент. Хрен знает, сколько еще отпущено. Страна-то дикая, взбалмошная, людишки ушлые: не ровен час схавают с потрохами. И пойдешь ты, Олежек, в тюрьму или в лучшем случае в адконтору за двадцать копеек искать для всякой шпаны смягчающие обстоятельства».

Дымков огласил два года условно и компенсацию двести тысяч. Пьянь Кутепова показно истерила, взывая к справедливости, но мысленно воображая адекватный сумме литраж. Обвинитель ожидал чего-то подобного, и лицо его подобающим образом окаменело, отображая суровую муку глубоко уязвленного профессионала. Адвокатишка сиротки-истицы с индифферентным видом собирал бумаги. Миклуха молчал, уставясь на судью-благодетеля глазами чудом спасенного при пожаре. На вопрос: «Подсудимый, вам приговор понятен?» – по совести, в продолжение своей исповеди, он должен был бы ответить: «Нет!». Но он выдавил: «Понятен!». Азы юридических знаний и осведомленность о неподкупном судействе Дымкова с неопровержимостью подсказывали: «Не поверил. Но что-то у него «перещелкнуло», у него свои резоны. Интересно бы знать какие…»

Через год он узнал.

– Анатолий Зотович?

Миклуха оглянулся. В этот вечер он возвращался с Ветрогонки, окраинного района Козловска, от сладенькой девочки Сонечки, без руля, слегка подшофе. Он передал Кутеповой очередные три тысячи, а за две куплены были у мамаши неловкие, покуда еще скованные стеснением, но оттого и вовсе с ума сводящие ласки нимфетки.

– Анатолий Зотович, как поживаете?