Владислав Вишневский - Трали-вали Страница 2

Никита Бодров из дома ушёл летом, три года назад. Сразу после дня своего рождения… Семь лет тогда исполнилось. После «дня варенья». Варенья действительно было много, а вот подарков не очень… От мамы и папы, но самого папы не было… Где-то деньги который день зарабатывал. Правда потом он всё же пришёл, поздно ночью, и пьяный, на мать сразу раскричался. Она на него: «Где ты шляешься, сволочь? Опять по бабам? Где деньги? Пропил? У сына день рождения, подлец, а ты ни крошки в дом, ни игрушки…» Он, на неё: «Если б не ты…» И начал бить её: «Дрянь! Сволочь!..» Никита не выдержал, обливаясь слезами, испуганно крича, выбежал из своей комнаты: «Нельзя так на маму! Нельзя!.. Она не дрянь!», бросился матери на выручку. Не слушая, отец больно отшвырнул его… Это было нормально, понятно и естественно. Когда отец был пьяный – он не церемонился с сыном. Но мама… А вот почему мать на сына обозлилась, Никита понять не мог. Более того, она вытолкнула его за дверь, в свою комнату, и запретила выходить. Никита, глотая слёзы, стоял, трясясь, всхлипывая, тупо смотрел на закрытую перед носом дверь, не зная, что ещё сделать, как маме помочь. Пытался громко рыдать, чтобы отвлечь их, но это не помогло… Родители ссорились. Потом громкая ссора неожиданно перешла в мамины негромкие стоны… Папа замолчал, а мама отрывисто коротко всхлипывала, стонала. Но не от боли, от боли не так стонут, Никита знал это, а по другому, словно ей становилось уже хорошо, Никита отлично слышал разницу. Потом всхлипы совпали с равномерным скрипом пружин на диване… Никита всё понял: они трахаются, как на улице ребятня говорила. Любовью занимаются, говорили по телику. Тогда он и решил уйти. Уйти от них сразу, главное от предательницы мамы, и совсем. Утром он так и сделал.

За три года он где только не был, что только не делал… И в городе жил, и в пригороде… И на чердаках, и в подвалах, и строительных вагончиках, и в сараях, и в вагонах метро, и в вентиляционных шахтах, везде. В форточки, когда в двери, на дачах, например, с ребятами воровать залазил, в гаражи, в торговые платки, на склады… Куда угодно пролезть мог, потому что худой был. За яркий цвет волос получил прозвище – «рыжий». И попрошайничал Рыжий, и у чистеньких пацанов деньги отбирал, если удавалось, и с прилавков на рывок воровал… Мёрз, голодал, болел, всякую дрянь на вкус и на голову пробовал, когда «молодой» был. Потом уж, опыт и авторитет приобрёл, сам решать стал: пить или не пить, курить или нет, и вообще… Бегать научился, прятаться, драться, боль терпеть, обиды запоминать… Только подлости терпеть не мог… А её вокруг было много. Когда не мог уже терпеть, уходил в другие стаи… Таких много вокруг. Сверху может и не видно их, а Рыжий видел. Знал, чем занимаются, кто у них крыша, кто хозяин, центровой, старший, их промысел, их территории. Только каждый раз, на новом месте, вновь шестёркой становится не хотелось, а так… Ментов не любил, бичей презирал, извращенцев всяких ненавидел, девчонок тоже. Всё остальное было терпимо. Порой, даже весело, и интересно. В последнее время подружился со Штопором.

Штопор молодой ещё, ребёнок, лет семь, кажется, или шесть, мелкий совсем, недавно прибился, вернее из дома сбежал, как и Никита когда-то. Ему трудно сейчас, пока он новенький здесь, все его специально шпыняют. Проверяют на вшивость, сбрендит или нет, расплачется, пожалуется… Игра у ребят между собой такая, как в мячик, чтоб не скучно… А что ещё делать, когда делать нечего? Вечера длинные, ночи тоже… Рыжий не стерпел, защиту над ним взял. Крышей стал. Как командир у него теперь, или как брат… Хотя, старшие, те, кому все дневную выручку отдают, они рынки держат, всё в округе, Гейдар, Эльнур, Гарик, Закир, ещё какие-то, всех пацанов «братьями» называют, при этом смеются… Рыжему это не нравится. Они не нравятся. Хитростью, вероломством, жестокостью… Могут пообещать, а потом отберут всё, ещё и пинка больно дадут, или в ухо, или на счётчик поставят за неуважение старших. Это сильно огорчало… Ещё и «дурь» у них… Разная и много… Приманка для многих. И деньги. Много денег. А им всё мало и мало. Смеются. «Бэхи» у них, баксы, тёлки… Всё, говорят, схвачено, все в кулаке. И смеются… Не зря их за глаза черножопыми зовут, потому что души у них здесь чёрные и мысли. Но Рыжий многое старался не брать в голову, как советовали старшие ребята, все, в общем. Живи, мол, учили, и другим не мешай. Ни с кем Рыжий поэтому и не дружил. Но маленького, юркого Штопора он почти любил, или совсем любил. Заботился. Штопор многого не понимал, делал зеркально, но его обманывали. Смеялись над ним, издевались… Пока Рыжий не подрался из-за него, жёстко, без слёз. За нож даже схватился. Тогда от Штопора и отстали. Поняли, у Рыжего, значит, крыша поехала. Псих, придурок. Нормальное дело. Отступили. Штопор правильно всё понял, Никиты теперь одного держится. Никите интереснее стало жить, веселее. Забота потому что хорошая есть, дело. Не дело – младший брат.

До этого Рыжий на трёх вокзалах жил, там и работал, воровал где что плохо лежит, и всё остальное прочее… Потом менты всех гонять стали. Приказ, сказали, какой-то сверху им пришёл, извините. В детприёмники стали пацанов забирать, отлавливать. Кого куда. Пришлось сменить место работы. Сейчас перебрался в другой район. Под другой крышей работает, на трассе. Стрелком.

Утро в оркестровом классе начинается всегда почти одинаково, с обмена новостями.

Сегодня также.

– Валентин, почему такой грустный? Екатерина обидела, да? Ух, она такая нехорошая! – участливо заглядывая Завьялову в глаза, спрашивает товарища Александр Кобзев, Валька саксофонист-альтушечник, намекая на Екатеринин порой крутой нрав. Завьялов такой большой, гора против неё, она такая маленькая, до плеча едва, а как начнёт на мужа наскакивать, когда разойдётся, смех смотреть. Но Завьялов, странное дело, её побаивается.

– Нет, он растроился, что бензин опять на заправках подорожал, – по принципу – у кого что болит подсказывает Геннадий Мальцев, тромбонист. – Кто сегодня был на заправке, заправлялся? – не дожидаясь ответа, немедленно делится впечатлением. – Скоро от колонки к колонке ездить будем. – Восклицает это с болью и в сердцах. – Благосостояние народа не растёт, а мы с американцами уже, гадство, ценами сравнялись. Представляете? Кошмар! Сегодня на заправку подъехал, ё моё, а там… Подсчитал – прослезился, калькулятор зашкаливает. Двадцать литров только и долил. – У Мальцева очень большая проблема, все это знают. У него самая крутая машина в оркестре, почти шестилитровый додж «Дюранго», джип. Красавец! Пятидверка… Цвет «чёрная ночь»! Тонированные стёкла! Не машина – самолёт. Но бензин жрёт, сволочь, особенно деньги, по-чёрному, по возрастающей кривой.

Музыканты обычно на работу приходят к 8.45 утра. Многие раньше, чтобы военную форму привести в порядок, пылинки какие сдуть, портупею надеть, блеск на обуви навести… Кому что. Некоторые за инструмент свой сразу берутся: губы размять, пальцы… Другие треплются: новостями обмениваются, либо свежими анекдотами делятся. Музыканты, одно слово.

– Полный мажор! – притворно посочувствовал Александр Кобзев, он кларнетист, первый кларнет в оркестре. – Ты бы ещё самолёт тогда, после конкурса, пожадничал, купил… Вообще бы без штанов уже был. – Александра можно было бы и выделить за его острый язык, да частые хохмы в адрес товарищей и вообще, но они, музыканты, все, в принципе были такими, незлобивыми, да находчивыми. Только Кобзев опережал часто, подначивал, первым во многом был. Ему больше всех и доставалось от начальства.

– Не надо ля-ля, зато джип, – с гордостью отмахнулся Геннадий. – Сами же говорили – на рыбалку, охоту – здорово. А был бы самолёт, я б его в аренду сдал, получал бы сейчас дивиденды…

– Вот джип и сдай. – Легко посоветовал Леонид Чепиков. Тоже классный кларнетист. Он с Кобзевым дуэты исполняет. Говоря простым языком, концерты для двух кларнетов с оркестром.

– Ага, сейчас! Такую ласточку, да никогда, – огрызается Мальцев. – Пешком буду ходить, трали-вали, те сандалии, но не продам. Привык, потому что, сроднился.

С этим не спорили, все такими были. Если – до того как! – их объединяла работа, халтуры, пиво, рыбалка, женщины, то теперь, особенно цементируя, личный автотранспорт. Памятный. Классный, красивый, импортный, надёжный, быстрый… И как только раньше без него жили? Значит, не жили.

Темы утром в оркестровом классе всегда были разными, от узко личностных, до масштабов вселенной. Их огромное множество. Да в самой нашей стране, если взять, за одну хотя бы ночь, всегда найдётся что обсудить. Свобода слова, последствия перестройки тому гарантия.

– Так, что случилось, Валёк? Что нос повесил, сынку? – теребил товарища Кобзев.

– Стекло разбили, машину обнесли, – дрогнувшим голосом признался Завьялов.

– Что? – в голос ахнули слушатели. – Полный мажор! Твою? «Ауди»? Когда? Где?..

В оркестровке наступила тишина. Музыканты не только прекратили дудеть, клапанами перестали щёлкать. Собрались вокруг пострадавшего, окружили. Все понимали горесть и тяжесть проблемы товарища, но ещё не верили. С таким всегда сразу трудно смириться. Даже с чужим.