Буало-Нарсежак - Шусс Страница 2

Здесь я должен написать о том, что скрыл от Поля. Начинаю понимать: по существу, Поль прав. Записывая слово за словом, приближаешься к самым темным уголкам своей души, откуда никогда не выметался мусор. Уже год, как я выставил домик на продажу, хотя у меня нет ни малейшего желания расставаться с ним. Цена, которую я за него заломил, и эмира заставила бы призадуматься. Но сообщение о возможности продажи вывело Эвелину из себя:

— Если ты это сделаешь, я с тобой перестану разговаривать!

Но, дорогая моя, твои приезды в Пор-Гримо можно пересчитать по пальцам.

— Ну и что? Это немножко и мой дом, не так ли?

За такие возгласы, вырывающиеся из глубин ее души, я готов отдать все, но слышу их редко, не чаще раза в год. Я притворяюсь, что серьезно решил продать дом, и привожу свои аргументы: большой непроизводительно замороженный капитал, новые финансовые проекты и т. д. Я знаю, она любит деньги, тратит их как сумасшедшая, и подобные аргументы способны ее пронять. Они кажутся ей отчасти убедительными, но она начинает доказывать, что Пор-Гримо — отличное вложение капитала. Я утверждаю обратное, мы начинаем спорить. От нее я слышу только брань, упреки, сарказм, со мной она не церемонится. Я — Жорж на побегушках, старый друг матери; когда я опускаю чек в ее сумочку, Эвелина иногда слегка касается губами моей щеки — «Тсс-с, не стоит об этом кричать», — она относится ко мне, как к старому псу, а в кругу своих приятелей называет меня, наверное, хрычом или старой перечницей…

Ладно, я отвлекся. Благодаря Пор-Гримо я продолжаю существовать для Эвелины, а значит, и для себя. Вот почему я терплю визиты возможных покупателей. Мадам Сипонелли из агентства по продаже недвижимости водит их из комнаты в комнату, воздерживаясь от комментариев и предоставляя покупателям восхищаться. Я прячусь в спальне для гостей, оставляя дверь приоткрытой, чтобы слышать их разговоры. Обычно это — супружеская пара. Муж, который в курсе цен, ограничивается нечленораздельным ворчанием, жена не умолкает:

— Прелестно, просто прелестно! И какой красивый вид… Этот маленький садик… Все с таким вкусом… Анри, что ты молчишь?

Муж практично и немного враждебно спрашивает:

— А гостиная сколько метров?

— Двадцать три квадратных метра, — отвечает мадам Сипонелли. — Первый этаж вместе с террасой — сорок два метра. Этот типовой домик называется «хижина рыбака».

Шепот, они советуются, я прислушиваюсь. Зависть возможных покупателей показывает, что я был прав, купив этот дом, его есть за что любить, и Эвелина рано или поздно тоже полюбит. Голоса удаляются, супруги останавливаются на берегу канала. Женщина долго разглядывает фасад. Подсматривая из-за занавески, я догадываюсь, что она бормочет: «Как жаль».

Слышишь, Эвелина? Для этих прохожих я совершенно счастливый человек. Когда снова увидимся в Гренобле, я скажу, чтобы тебя поддразнить: «Чуть не продал дом», а ты ответишь: «Я тебя ненавижу» — такие жалкие крохи любви только и перепадают мне.

Утренний Пор-Гримо, раскрашенный, нарумяненный, полный туристов, мне не нравится. Я предпочитаю ночной, весь в легких отблесках, полный тайны. Чувствуешь присутствие моря, днем оно не более чем прирученная вода. Море начинает жить только в сумерки, жизнью скрытой, полной тихих всплесков, легкого шуршания прибоя, нежных прикосновений ветра. Оно ласкает полуночников. Медленно возвращаюсь к себе. Бросаю взгляд на яхту, несколько раз я ночевал на ней. Старый рыбак в измятой яхтсменской фуражке, присматривающий за яхтой, отдает мне по-военному честь. Это реальность… Еще с террасы слышу телефонный звонок, конечно Берта, она будет звонить, пока я не отвечу, лучше уж покончить сразу.

— Берта? Что-нибудь случилось?

— Ничего, я просто хотела узнать, как ты добрался.

— Как видишь, хорошо. Уже двенадцатый час, тебе пора спать.

— Не могу, не терпится попасть в Изола. Так хочется, чтобы все получилось. Лангонь уверен в себе, считает, что дело в шляпе, но он всегда так думает. Мне важно знать твое мнение.

— Ты очень любезна, но я теперь так мало катаюсь на лыжах.

— Тем не менее! Ты увидишь, разница бросается в глаза.

— Что ты там грызешь?

— Леденец. Когда нервничаю, не могу удержаться, ты же знаешь.

От чего она действительно не может удержаться, так это от бесконечной болтовни с кем-нибудь. Сидит, откинувшись на подушки, пачка сигарет «Стюивезан» и зажигалка — слева, мешочек с конфетами и пепельница — справа, очередная жертва — на другом конце провода. Франсуаза Дебель, Люсьена Фавр или кто-нибудь другой. Сегодня вечером я. Она рассказывает в подробностях, что случилось за день, все время спрашивая: «Ты слушаешь?», чтобы убедиться, что я не заснул.

— Если вы все согласитесь, надо будет принять кучу решений. У меня голова идет кругом. Провернуть такое дело! Если ошибемся, крышка. Зато если выиграем, сорвем неслабый куш.

Иногда, не в обычных разговорах, а только в самых интимных, чувствую, сейчас к нему дело и идет, Берта употребляет словечки из обихода Эвелины,

— Знаешь, Жорж, это будет мой последний бой.

— Ну ты скажешь, — говорю я вежливо.

— Да, да. Фабрика не предназначена для выпуска больших серий. Встанет вопрос о цене. Она должна быть конкурентоспособной, у меня кое-какие цифры перед глазами. Партия еще не выиграна.

— Мы рядом, чтобы тебе помочь.

— Да, я рассчитываю на вас, у меня уже нет прежней энергии. Все стало слишком сложным: банки, реклама, требования персонала… Бывают моменты, когда мне хочется выйти из игры. Понимаешь, если я продам фабрику, это будет блестящая сделка, а потом мы заживем вдвоем в свое удовольствие. Ты тоже все продашь, и мы наконец сможем поселиться где-нибудь подальше от снега. Скажем, в Пор-Гримо, почему бы и нет? Ты меня слушаешь?

— Но сначала надо запустить новые лыжи «комбаз».

— Я тебе надоела? Знаю, что ты сейчас думаешь: «Берта не из тех женщин, которые упускают свое, она слишком любит власть и деньги»… Такие слова Эвелина бросает мне в лицо при каждом удобном случае. Но это меня не смущает. Хорошо, иди спать, поговорим завтра, в Изола. Лангонь привезет все необходимое. Постарайся быть там к одиннадцати часам. Доброй ночи, мой милый Жорж. Какая погода в Пор-Гримо?

— Идеальная.

— Врунишка, сам не знаешь, что говоришь. Но я тебя все равно люблю.

Она кладет трубку, я тоже. У нее мания распоряжаться всеми, и прежде всего мной. Я должен сварить немного кофе. Видишь, Поль, я записываю, все записываю. Могу записать, что я зол. Но ты сказал: «Плевать на состояния души». Пошла она к черту, вместе с этими несчастными лыжами. Но все равно на сердце у меня тяжело. «Ты тоже все продашь!» Конечно, ей не важно, хочу ли я этого или нет. Продолжу завтра. В конце концов, это выворачивание наизнанку даже забавно.

…Снова наступает день. Он для меня как узенькая тропинка на обрывистом склоне, ведущая в никуда. И так каждое утро. Пока я петляю по дороге на Изола, Эвелина… Кто знает, может быть, как раз сейчас она просыпается в объятиях какого-нибудь приятеля. Для нее все приятели, кроме меня! Массомбр не может следовать за ней повсюду, смешно об этом думать. Я ревную Эвелину, а Берта ревнует меня. Она не перестает себя спрашивать, почему я увиливаю каждый раз, когда речь заходит о нашем общем будущем. Марез, ее бывший муж, запил единственно для того, чтобы досадить Берте, потому что ему никак не удавалось отделаться от нее. А Лангонь! О нем особый разговор, он ревнует всех к своим лыжам. Не надо лезть в его дела, он повсюду видит предателей, готовых украсть его изобретение. Говоря по правде, мы похожи на клубок змей, заползших на зимнюю спячку в теплую навозную кучу. Все меня раздражает с того самого момента, когда я сбрасывал с себя оцепенение сна. Бритва сдирала кожу, у кофе был привкус цикуты. «Пежо» издевался надо мной, отказываясь заводиться с первого раза. Мадам Гиярдо, моя гувернантка, стражница, душа дома, забыла вовремя прийти. Надо будет позвонить ей из Изола и сказать, что я приеду через неделю.

Но почему Изола? Задаю себе этот вопрос снова и снова. Разве в окрестностях Гренобля мало мест, где мы могли бы без огласки испытать эти замечательные лыжи? Идея принадлежит Лангоню или мне? Не помню, наверное, мне. Я не учел, что в декабре дороги не из самых легких, и в Изола еще мало снега. Меня одолевают мрачные мысли, лучше послушать радио. Занавес. Театр моего подсознания объявляет: «Сегодня спектакля нет».

В Изола меня ждут с нетерпением. Берта выходит навстречу. Меховая шапочка, меховое манто, охотничьи сапожки. Нос замерз, изо рта вырывается облачко пара.

— Все прошло благополучно?

— Что?

— Дорога от Пор-Гримо.

— Очень хорошо, дороги сухие, движения почти нет.

Берта отходит на шаг.

— Что ты на себя напялил? Неужели тебе нечего надеть? Хорошо, что в отеле мало народу. Пошли.