Анастасия Валеева - Летом в Париже теплее Страница 2

* * *

Обычно этот сон навещал Яну Борисовну Милославскую в дни полнолуния. Так случилось и на этот раз. Она лежала на спине на кровати в своем небольшом деревянном домике. Этот дом она купила вскоре после того, как ее выписали из больницы.

Яна поняла, что не может больше жить в оставшейся кирпично-бетонной квартире, поэтому, сразу же занялась поиском нового жилья. На те деньги, которые стоила их трехкомнатная квартира в центре города, в то время можно было купить неплохой особняк, но Яна долго не могла подобрать себе подходящее жилье. Представители риэлтерских фирм, которые занимались поисками подходящего варианта, уже начали отворачиваться от нее, когда Яна вновь и вновь появлялась у них в офисах. Милославская в сотый раз пыталась объяснить им, чего же она в конце концов хочет, но клерки не понимали ее.

Тогда она стала просто ездить по городу и рассматривать расклеенные на столбах и стенах домов объявления. Тактика у нее была простая. Она садилась на трамвай или автобус неподалеку от своего дома и ехала на нем до конечной остановки. Там она выходила и принималась внимательно изучать объявления, продвигаясь пешком к центру. Вскоре ей повезло. В тот день она поехала на трамвае номер десять, который ходил в Октябрьский поселок, и минут через двадцать вышла на конечной остановке.

Осмотрев полуразрушенную остановку у подножья покрытого лесом холма и не обнаружив ничего интересного, Милославская двинулась в обратном направлении. Она миновала дом престарелых, старую школу, новое здание поликлиники, несколько магазинов и вскоре оказалась на предпоследней остановке, которая почему-то называлась «Девятая линия».

«Странное название», – подумала Яна и принялась рассматривать объявления на деревянной стенке остановочного павильона. На одном листочке с «поплывшими» от дождя чернилами Яна прочла, что продается дом. Что-то екнуло у нее в груди и, едва разобрав корявый старческий почерк, она отправилась по указанному адресу.

Дом нашелся на удивление легко, даже не пришлось никого спрашивать. Оказывается, линиями в этом района назывались улицы, тянущиеся вверх от трамвайных путей. Пройдя два небольших квартала до Седьмой линии, она повернула направо. Здесь асфальта уже не было. Довольно пологая вначале, дальше дорога стала забирать все круче и минут через семь вывела Яну Борисовну почти на самую вершину холма. Несмотря на крутой подъем, Яна почти не ощущала усталости. Она пересекла асфальтовую дорогу, по которой прошел полупустой автобус и остановилась возле заросшего бурьяном участка, посреди которого стоял дом. Рядом с домом рос огромный дуб, зеленевший свежей весенней листвой.

Она постучала в калитку, уже зная, что это именно то, что она так долго искала. Немного подождав, Милославская отворила калитку и зашла на участок. Влекомая старой ржавой пружиной калитка со скрипом захлопнулась за ней.

В этот день все как-будто повернулось к ней лицом. Не было никакого волнения или тревоги, только мысль, что все у нее получится, вселяла в Яну Борисовну уверенность в своих силах.

Владельцами дома оказались две престарелых сестры, одна из которых вскоре вышла во двор. Словоохотливая старушка объяснила Яне Борисовне, что дом им достался в наследство, и они быстро сошлись в цене. Уже через две недели, оформив все документы, Милославская переселилась в Октябрьский поселок, среди местных жителей называемый Агафоновкой. «Агафоновка, так Агафоновка, – решила Яна Борисовна, не слишком вдаваясь в этимологию этого названия, – наверное, какой-то Агафон был в этом месте первым поселенцем».

* * *

Вячеславу нравилась его рубашка, недорогая по западным меркам, но сшитая на славу. В мелкий горошек, с красивыми манжетами и аккуратными строчками. Вячеслав только что приехал из Франции, где находился в командировке, и теперь живописал Веронике прелести заграничной жизни.

– Недорого, но с умом, – в пятый раз повторил он, потягивая арманьяк «Sempe». – И этот тоже, – ткнул он пальцем в бутылку с толстенным дном, – совсем недурен.

Он пил медленно, причмокивая и щурясь точно кот, объевшийся сметаны. Вероника сидела на кожаном диване, облаченная в привезенное Вячеславом платье. Его серебристая ткань выгодно подчеркивала округлые формы ее немного широковатых бедер, но в то же время позволяла видеть, что животик совсем не плоский.

– Нет, все-таки умеют эти негодники-французы вещи делать, – в свой черед восхитилась она, проводя ладонью по коленям. – Ничего не имею против, чтобы сгонять в Париж и приодеться.

– Для тебя нет ничего невозможного, – потянулся всем телом Вячеслав, – только намекни Жорке, – небрежным тоном закончил он.

– Намекни! – передразнила его Вероника. – Так он ведь со мной попрется! А мне свобода и независимость нужна.

Она недовольно поджала губы, и оттого вся ее кукольная, немного одутловатая физиономия постарела. Вячеслав краем глаза уловил эту гримасу, совершенно не красившую Веронику, и в который раз спросил себя, почему он до сих пор встречается с этой женщиной. Ответ пришел сам собой и спровоцировал на его не по-мужски сочных губах ледяную усмешку. Потом он вспомнил их вчерашний полдень, то, с какой кошачьей томностью ластилась к нему Вероника, то, как ловко она удовлетворила его, и неприятная для него самого улыбка, вспоровшая его отражение в большом овальном зеркале, испарилась. Его глаза затуманились не то от воспоминания, не то от выпитого, и он широко зевнул.

– Ну, – недоверчиво усмехнулся он, – про независимость ты загнула…

Вячеслав выжидательно посмотрел на Веронику.

– Отчего же? – напряглась она. – Ты не думай, что без Жоры я бы жить не смогла. Я с головой дружу…

– Но языков иностранных не знаешь, – шутливо поддел свою любовницу Вячеслав, – а там без этого… – он поднял вверх указательный палец и закатил глаза.

– Выучу! – с апломбом крикнула Вероника.

– Поздновато, матушка, – хихикнул Вячеслав, – ушел поезд-то… Да ты не кипятись, это я так… Наши славянские бабы любой ихней сто очков вперед дадут. Я имею в виду Франкфурт этот гребаный с его аэропортом. Ну не иначе, как несколько кишок: сектор А-двадцать, сектор Б-сорок семь – хрен поймешь, как до этих секторов добраться. Лестницы, тоннели, лифты, переходы какие-то, залы длиною с семеновский мост… Хорошо, что на русских напал, подсказали, где лифт, а то бы так и бегал по второму этажу, а мой самолетик с первого стартанул бы! – Вячеслав засмеялся.

Его простуженный голос, наполненный рыкающим придыханием и сминаемый сухим рокочущим кашлем, наполнил комнату осколками битого стекла.

– Какого черта ты прямым рейсом не вылетел? – задалась справедливым вопросом Вероника.

– Вылетел бы, ежели бы билеты были, – издевательским тоном сказал Вячеслав. – Скажи спасибо Жоре, что он откладывает все на последний момент – ни с того-ни с сего лети во Францию, налаживай контакты с «ситроенщиками».

– Ну не надо, – брезгливо поморщилась Вероника. – За счет фирмы в Париж сгонял! Все-то ты недоволен…

Вероника старалась не смотреть на плакат с ухмыляющейся Бритни Спирс. Ее раздражала не только мерзкая улыбочка сытой американки, но еще и надпись в углу плаката: «Идол девушек».

Нет, ее, Веронику, нельзя было назвать завистливой или скаредной. Просто она не хотела ни с кем делить своего Славика, будь то какая-нибудь бесстыжая секретарша или певичка с обложки журнала. В этой страстной и немного странной ее привязанности к Славику, как ей казалось, таилась та самая цельность славянской женской души, та испепеляющая и обольстительная наивность, о которой с таким подъемом вещал ее любовник. На миг глаза Вероники затуманили слезы восторга и жалости к самой себе. Да, иногда она могла поставить ему в упрек слишком уж дешевый браслет или банальное кольцо, подаренные ей к Рождеству или к Пасхе, но сама не мелочилась, если дело шло о его выгоде или спасении. Светка, ее подруга и завистница, в таких случаях не могла надивиться на ее «глупость», но Светкины советы и злопыхательство были не способны поколебать материнско-сестринские наклонности Вероники.

Вероника загадочно улыбнулась. Вячеслав, не обладая особой чуткостью, все же различил в этой улыбке сатанинский привкус. Вероника размышляла над тем, как объяснит Жоре наличие у нее серебристого платья и пары лакированных туфель со шнурочками. Чулки и белье – вне подозрения. Жора не контролировал ее нижнее белье, он путался во всех этих корсетах, поясах, чулках и бюстгалтерах. А вот по поводу платья и туфель мог задать весьма неделикатный вопрос.

Вероника лениво поднялась с дивана, продефилировала к бару и, отвинтив пробку с бутылки «Джек Даниэлз», плеснула себе в коньячную рюмку граммов пятьдесят и бросилакусок льда.

– Скажу, что была в «Парижанке», – задумчиво произнесла Вероника, словно была уверена, что ее мысли благодаря особой телепатии, свойственной любовникам и влюбленным, передались Славику, – не будет же он проверять!