Убийство чёрными буквами - Пол Андерсон Страница 2

Но попытка была неудачной. Кинтайр интересовался дзюдо только несколько лет, в целом он был человеком Запада. Он с неожиданной ясностью понял, почему смерть Брюса так его поразила: снова ушел тот, кто был ему не безразличен, и начал просыпаться ужас, который он носит в себе двадцать лет.

– Вы плохо себя чувствуете, доктор Кинтайр?

Харрис, вежливо озабоченный, наклонился над столом.

– Простите, что подвергаю вас такому напряжению. Если хотите немного отдохнуть…

– Нет. – Кинтайр в какой-то степени успокоился. – Я был потрясен, но… Продолжайте. Если Брюс действительно убит, я определенно хочу сделать все, чтобы помочь вам найти убийцу.

Инспектор задумчиво посмотрел на него.

– Вы с ним были очень близки, не так ли?

– В некотором смысле. Он почти на одиннадцать лет моложе меня и жил … замкнутой … ограниченной жизнью. Не обеспеченной в обычном смысле, его семья бедна, но ограниченной. Он был очень мирный человек, и вся его жизнь с поступления в колледж была связана только с книгами. От этого он казался еще моложе.

Кинтайр вздохнул.

– Мы стали друзьями, насколько это возможно в таких обстоятельствах, – закончил он. – Может, я смотрел на него как на сына. Но я не женат и не могу быть в этом уверен.

– Он ничего такого не говорил вам, что заставило бы подумать, что у него серьезные неприятности?

– Нет. Абсолютно нет. Я знаю, что его старший брат связался с сомнительными людьми в Сан-Франциско, и это его беспокоило, но он никогда не говорил, что происходит что-то плохое.

– Посмотрим. – Харрис просмотрел свои записи. – Я понял, что он оставил квартиру… этой своей подруги в шесть часов вечера в субботу, сказав ей, что у него дела в Городе и она не должна его ждать. Она встревожилась и позвонила вам вечером в воскресенье. А сегодня рано утром патрульная машина обнаружила его на старой дороге, идущей параллельно шоссе, у поворота на Эшби-авеню.

– Вы работаете быстро, – сказал Кирби. Или я сам рассказал все это? подумал он. Есть минуты, которые я помню очень смутно. Мне приходится бороться с собой.

– Что вы делали в уикэнд? – небрежно спросил Харрис.

– О, посмотрим… В субботу утром я возился в гавани яхт, кое-что делал со своей лодкой. Вернулся домой в средине дня, проверял работы и прочее, потом вечером вышел и выпил пиво с другом – доктором Левинсоном с философского факультета. В воскресенье утром плавал под парусом в заливе, позже закончил проверку. Вскоре после звонка мисс Таун меня пригласили к Джеральду Клейтону в «Фэйрхилле». Мы там немного выпили и допоздна разговаривали. Сегодня утром я сдал последние отчеты в университет, вернулся домой и упражнялся с Тригом Ямамурой, когда пришел ваш человек.

– Похоже, у вас очень надежное алиби, – улыбнулся Харрис. – Впрочем, мы никого не подозреваем по эту сторону Залива.

– Почему?

Рот Харриса напрягся.

– Доктор Кинтайр, в ближайшие несколько дней, вам, несомненно, зададут множество вопросов. Сейчас выскажите все самое трудное, потом встретьтесь с друзьями и снова выпейте. Это мой совет.

Они обменялись рукопожатиями, чувствуя, что это театральный жест, испытывая поэтому замешательство и не зная, как его преодолеть. Моффат через весь город повез Кинтайра туда в Окленде, где находилось тело.

Они вошли в холодное помещение. Кинтайр заставил себя идти первым. Он подошел к телу, закрытому простыней, и отвернул покрытие.

Немного погодя он повернулся.

– Брюс Ломбарди, – сказал он. – Да.

– Мне жаль… Дьявольщина. – Моффат отвернулся. – Он был красивым молодым человеком. Правильные черты лица, все такое. Наверно, родители им гордились.

– Они заплатили за его учебу в колледже, – сказал Кинтайр. – С тех пор он работал ассистентом, но первые четыре года тяжело достались бедной семье.

– И теперь они увидят это. – Моффат стоял, сжав кулаки, и говорил очень быстро. Он тоже молод и более потрясен, чем его начальник. – Посмотрите на эти ожоги… следы… Они по всему телу. И он все время был в сознании, ну, может, забывался на несколько мгновений… Ни следов дубинки, ни хлороформа, только рубцы от веревок. А когда он умер, убийцы отрезали пальцы и изуродовали лицо, чтобы нам трудней было опознать. Надели на него пальто и старые брюки и бросили в воду у берега. Двадцать четыре, говорите? Вот что увидят старики Ломбарди вместо своего двадцатичетырехлетнего сына. Боже. И, конечно, мне придется везти сюда его отца.

– Думаете, это был садист?

– Конечно. По крайней мере у одного из убийц есть такая склонность. Нужно свихнуться, чтобы сделать такое. Да, я уверен, что это была профессиональная работа. Пытка была методичная, почти аккуратная, с определенной целью. Это заметно. Когда они добились своего: он заговорил или еще что-то, – ему перерезали горло – аккуратно и в чисто гангстерском стиле – и изуродовали лицо по очень логичной причине: чтобы затруднить нам опознание. Им не стоило бросать его в Беркли. Полиция Беркли знает так много людей из университета, что мы сразу подумали: такой приличный молодой человек должен быть в кампусе, и сразу это проверили. Но это была их единственная ошибка. А моя в том, что у меня работа, что я должен буду показать это его отцу.

– Это обязательно нужно делать?

– Таков закон. Я бы хотел, чтобы было по-другому.

Моффат сделал движение, чтобы вернуть простыню на место, но Кинтайр сделал это первым. Прикрыть лицо Брюса значит положить конец чему-то. Хотя истинный занавес опустился несколько часов назад, подумал Кинтайр, когда Брюсу ломали и обжигали руки, пока он не умер. А потом ему отрезали пальцы. Может, занавес вообще еще не опустился.

2

Когда Кинтайр вернулся, солнце уже садилось. Он вошел в гостиную, уставленную книгами. На стенах несколько хороших картин, проигрыватель, его сабли Триг развесил на стене, мебель подержанная или сделана из старых ящиков – и больше почти ничего. Кинтайр не считал, что нужно загромождать квартиру.

Он налил себе выпить. Гленливет[3] – единственная роскошь, которую он себе позволяет. Нет никаких причин, по которым этот мальчик должен был занять такое большое место в жизни Кинтайра, но каким-то образом он это сделал. И пустота причиняла боль.

Когда зазвонил телефон, Кинтайр был рядом и поднял трубку, еще сознательно не зарегистрировав сигнал. Но не удивился, услышав голос Марджери Таун.

– Боб? Знаешь?

– Да. Мне жаль. Не могу сказать, как жаль.

– Могу догадаться. – Голос ее звучал бесстрастно: должно быть, изо всех сил пытается держать себя в руках. – Мы оба его любили.

– Его все любили.

– Кто-то не любил, Боб.

– Наверно, тебе сообщила полиция?

– Они были