Намек. Архивный шифр - Иван Кузнецов Страница 2

Участники ритуала умолкли и в радостном предвкушении чуда наблюдали, как последние капли эликсира исходят золотистым паром.

Их предводитель нашёл обеспокоенным взглядом глаза старейшего члена братства и смертельно побледнел. Он увидел, что старый товарищ охвачен тем же сомнением, какое родилось в его собственном уме. И, едва увидел, сомнение обратилось в твёрдую ясность.

Чудотворные испарения эликсира искали выхода, но не находили его. Теперь не остановить начатого и не успеть поправить ошибки. Всё, что известно о свойствах эликсира: после вскрытия сосуда он должен незамедлительно начать своё действие. Ритуал испорчен. Труд великих предшественников погибает напрасно.

Если бы Брюс, некогда замесивший основу эликсира и произнесший над сосудом первые слова священных текстов, оставил пояснения! Если бы добрейший и светлейший из просвещённых людей прошлого столетия — Новиков — успел подобрать преемника, чтобы поведать тому метод применения эликсира и настрого наказать передать этот метод вместе с сосудом будущему хранителю! Но не был метод ни записан, ни изустно передан. Мастера тайно совещались, чтобы постичь его. Выходит, не постигли…

Дар Новикова. Последнее средство защиты. Единственная надежда на спасение Первопрестольной — если армия не спасёт.

Что же будет теперь?

Облако золотистого пара, напрасно поклубившись в вышине и не найдя дальнейшего пути ввысь, в чистое поднебесье, стало медленно снижаться. Не в силах вполне совладать с чувствами, мастер ложи прижал ладонь ко рту, исказившемуся гримасой отчаяния. Ему хотелось бы по-младенчески зажмуриться, чтобы не наблюдать, как бессмысленно и стремительно гибнет неповторимое создание нескольких поколений его прямых предшественников — плод усилий светлейших умов и благороднейших душ целой эпохи. Однако, превозмогши себя, он смотрел широко открытыми глазами. Винить в роковой ошибке, кроме самого себя, было некого. Стало быть, и наказание положено нести ему самому.

Пение Гимна кончилось, и члены ложи не завели нового. Наблюдали, не дыша, как опускается на них таинственная завеса. Опускаясь, она окутывала людей, влажно впитывалась в одежду, в волосы, проникала сквозь поры кожи. Люди благоговейно принимали дар.

Толика таинственных испарений снизошла и на Мастера ложи. Мысли потекли плавнее, тело наполнилось упругой, непобедимой силой. Но успокоить растревоженные чувства дар был не властен. Мастер видел, как много в облаке ещё не растраченной силы. Каждый из присутствовавших, возможно, обрёл личную неуязвимость. Но не для того они собрались под суровыми сводами старинной башни накануне битвы, в которой решится судьба Отечества. Никто из братьев не желал спасения себе лично, но желал его Москве и молился о победе русского оружия.

— Братья, прошу помнить о вашем отеческом долге перед солдатами вашими и о нашем сыновнем долге перед Первопрестольной столицею.

Предводитель ещё несколькими мгновениями ранее не знал, что скажет это. Но он сказал. Произнёс очень слабым голосом, чтобы не разрушить чары. В полной тишине каждое слово прозвучало ясно. Если бы он пустился в пространные объяснения, то дело оказалось бы окончательно погублено. Мастер понадеялся: братья без лишних слов поймут, что требуется делать, — и не ошибся.

Силу эликсира удалось вобрать почти что без остатка. Однако долго братьям не удержать её в себе. В ложе собрались люди с практическим складом ума; для подобной работы они никогда прежде не упражнялись.

Особое свечение, свойственное эликсиру, почти исчезло. Свечи догорали в настенных канделябрах.

— Господа, поспешим туда, где необходимо наше присутствие! — призвал мастер тоном, не допускавшим обсуждений. — Бог в помощь!

Они начали своё дело утром и вышли в разгар дня. Солнечный тёплый денёк. Приближения осени не ощущалось в нём. Лишь берёзы в тишине старинных закоулков трясли золотистыми прядями, как буклями трясут напрасно молодящиеся старушки, вспоминая весёлую екатерининскую юность.

Впервые братьями была допущена та небрежность, которая извинительна только при событиях чрезвычайных: все вместе, группой человек в тридцать — сорок они покинули башню. Не надевая уже плащей, в мундирах и при оружии, они производили впечатление командиров, съезжавшихся для срочного совета, а теперь распущенных для исполнения решённого. Между тем кони с вестовыми для сохранения секретности были оставлены подальше — у кого на площади, а у кого — в сплетении переулков. Военные, коротко простившись, поспешили каждый в свою сторону. Они скоро встретятся. Нет нужды ни времени назначать, ни места. Всем путь — на Смоленскую дорогу.

В дороге придётся соблюдать правила. Не болтать с попутчиками, песен не петь — нужды нет, весёлых ли, печальных, боевых ли. Воздержаться от выпивки, а лучше — и от вкушения пищи, разве за исключением самой простой — хлеба да воды. Придётся позволить непосвящённым гадать, отчего бравый полковник, боевой генерал, удалой поручик охвачены думами: погружённость в стратегические расчёты тому виной, или тревожные предчувствия, или — неужто?! — робость закралась в сердце? Всяческие подозрения посторонних ничтожны перед задачей, легшей нынешним утром на плечи членов братства. Они должны довезти самый эфемерный на свете груз и возможно меньше расплескать в дороге.

Военные спешили. Шаги их быстро отзвенели вдали, слились с обычными звуками города: цоканьем копыт, скрипом телег и возков, скрипом воротка колодца, криком петуха, плеском вкуснейшей мытищинской воды в бочке водовоза, звонкими, задорными выкриками лотошников, тихим щебетом синиц и барышень в бабушкином саду.

Москва насторожилась, зная о подступившей опасности. Москва ждала решения участи Отечества и собственной судьбы. Но, готовая в любой час всполошиться, Москва ещё не знала о грядущей беде, тем менее — о грядущем огненном обновлении. Нынче город ещё оставался внешне спокоен.

Штатским назначено пребывать в Москве. Им некуда было торопиться. Прежде, чем расстаться, люди растерянно потоптались по лугу под розовыми стенами башни. Траву за лето частью остригли козы и коровы, частью высушило солнце, однако обильные росы — верный спутник грядущей осени — сделали своё дело, и луг зазеленел молодыми ростками.

— Убеждён, нам следует вернуться в центр города, и там… Там свершится то, что должно… — осторожно произнёс один из братьев.

Говоривший не испытывал уверенности в своих словах и не сумел бы изъяснить, чему же «должно» свершиться. Однако другие его правоту смутно чувствовали и с ним согласились. И ещё чувствовали, не понимая вовсе, что им не следует держаться кучно, что надо разойтись и каждому ощупью, наитием подыскать своё, верное место. А разум советовал идти к Кремлю.

Разум — худой советчик в делах, для ума запредельных.

Братья ещё не знали тогда, не могли и помыслить, что город имеет свою нервную сеть, что действие, произведённое в узлах этой сети, в сотни, тысячи раз сильнее резонирует.

Выйдя в суету улиц, они уже утратили ментальную связь с таинственной субстанцией, что вошла в каждого из