Воспитание бабочек - Донато Карризи Страница 2

Начиная с этого стерильного процедурного кабинета.

Неправдоподобная голубизна стен, которые ее окружали. Плакаты с безликими пейзажами, развешенные на них без какой-либо эстетической подоплеки, просто чтобы заполнить пустоту. Неоновая люстра, висевшая над ее головой и горевшая даже днем. Койка, на которой она сидела, свесив ноги. Шероховатая бумага, покрывающая поверхность под ее ягодицами. Тощие ступни, которые она засунула в нелепые розовые пластиковые тапочки, такие большие, что пальцы торчали наружу, и, казалось, эти шлепанцы вот-вот один за другим свалятся на застеленный линолеумом пол. Дурацкая сорочка в цветочек, которую ей выдали в обмен на ее дизайнерскую одежду.

Все явно было неправильно. А может, это она, Серена, не на своем месте. Возможно, ей попросту не следовало здесь находиться. Да, так и есть.

Но самой непростительной ошибкой в этом чужом месте было окно, выходившее во внутренний двор. Там стояли мусорные баки многоквартирного дома, рядом — двигатели систем кондиционирования, соединенные с металлическим трубопроводом, который поднимался до самой крыши и неумолчно шумел, якобы незаметно, но пронзительно и невыносимо. За единственным ограждением виднелся поток машин и прохожих.

Серене все это было в новинку. Лица людей, идущих по улице или садящихся в трамвай, их несуразная одежда, повадки, то, как они взаимодействовали друг с другом. Казалось, они из другого времени, с другой планеты.

Даже соседние квартиры, которые виднелись в окнах, и те выглядели странно. Пустые жилища, тихо и неподвижно ожидавшие возвращения хозяев, были обставлены предметами, которые она бы ни за что не купила. Однако, как ни удивительно, кто-то их приобрел. Светильник с портретом Мэрилин Монро. Мебель в стиле «шебби-шик»[3]. Зверушки из искусственного хрусталя. Эти вещи — не просто ширпотреб. Они объективно безобразны. И свидетельствовали не просто о неудачном выборе или дурном вкусе.

За каждой из них скрывалась целая череда неверных жизненных решений.

На одной кухне суетилась молодая женщина — вполне вероятно, ровесница Серены. Одного этого было достаточно, чтобы до некоторой степени отождествить ее с собой. Сам факт, что эта женщина хлопотала по дому, вместо того чтобы быть на работе, привел Серену в ужас. А может, именно в этом и заключалась ее работа. И она проводила время в чужом доме. Эта мысль тоже была неприятной.

«Что я здесь делаю?» — спрашивала себя Серена. Она поняла, что никогда не останавливалась, чтобы понаблюдать за городом снизу. Ей это не нравилось, она хотела вернуться на уровень, который ей соответствовал. Уровень, с высоты которого другие люди в окне казались ничтожно маленькими.

Вместо этого Серена торчала здесь уже несколько часов, полуголая и во власти незнакомых врачей, которые подвергли ее целой череде более или менее инвазивных обследований, задавали все более и более неловкие вопросы. А теперь, когда пытки и допросы вроде бы наконец завершились, врач бросила ее в этой комнатушке, пообещав вскоре вернуться с ответами.

Между тем «скоро» превратилось в сорок пять бесконечно долгих минут.

Серене хотелось пи́сать, и, что еще хуже, у нее не было с собой смартфона. Мобильник помог бы ей скоротать время, но он лежал в сумке, которую она оставила в раздевалке вместе с одеждой. Она не попросила, чтобы ей вернули телефон по окончании обследования, поскольку даже представить себе не могла, что ожидание ответа продлится так долго и превзойдет пределы ее терпения. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, она вынужденно оглядывалась по сторонам и смотрела в проклятое окно, исследуя мир, к которому не принадлежала.

А виной всему — чертово несварение желудка.

Расстройство началось две недели назад. Когда посреди ужина в мишленовском этническом ресторане ей пришлось вскочить из-за стола и выбежать в туалет, чтобы извергнуть наружу целую тарелку куранто[4]. Затем она поклялась себе, что никогда больше не будет есть мясо и морепродукты, смешанные в одном блюде. С того времени тошнота, сопровождавшаяся желудочными спазмами и головокружением, не покидала ее. Серена питалась пищевыми добавками, крекерами и хлебцами. Однако иной раз ей не удавалось проглотить вообще ничего.

Она возглавляла стратегический отдел высокорисковых и высокоприбыльных инвестиций в инвестиционном банке и стала такой же неприлично богатой, как и ее клиенты. В финансовых кругах ее называли белокурой акулой, уважали и боялись. Но, как правило, белокурые акулы не могут позволить себе ни малейшей слабости. К тому же приближался конец первого полугодия, и Серене нужно было сформировать новый портфель ценных бумаг и перераспределить бюджет. Короче говоря, самая напряженная пора в году была в разгаре, и она не могла облажаться.

Опасаясь повторения той же досадной ситуации, что и тем вечером в ресторане, она выстроила свой график таким образом, чтобы встречи с клиентами или подчиненными длились не дольше получаса. Но этого было недостаточно. Она уже дважды откладывала командировку во Франкфурт и выходные на Форментере, отменяла занятия пилатесом и пропускала ежедневные двухчасовые тренировки в спортзале. Вынужденная диета, в которой она совершенно не нуждалась, отрицательно сказывалась на ее мышцах, особенно на плоском животе. Но когда она пыталась есть белковую пищу, организм отвергал ее, будто яд.

Мало того, Серена либо вообще не могла заснуть, либо с трудом просыпалась по утрам. Она теперь выглядела изможденнее и, чтобы скрыть это, прибегала к такому количеству макияжа, которое ей, всегда гордившейся своей сияющей от природы кожей, казалось невообразимым. Изо рта плохо пахло, даже ногти слоились. Светлые волосы потеряли объем и выпадали сильнее обычного.

Заподозрив у себя какую-то неизлечимую болезнь, Серена наконец решилась обратиться к тем, кто мог бы определить причину ее недуга. У нее не было никакого плана действий на случай, если диагноз действительно окажется смертельным, что было странно для такого человека, как она, который привык все контролировать.

Положиться на семью Серена не могла. Отношения с отцом и матерью она давным-давно почти не поддерживала. Она была единственным ребенком, и ее родители развелись. Впоследствии оба вступили в новые браки, и она никогда не общалась с младшими братьями. Других контактов, у нее по сути, не было.

Что до друзей, то их было немного, и те тщательно отобранные. Эти связи строились специально для того, чтобы делиться приятными впечатлениями, не чувствуя себя обязанными делать то же самое в отношении неприятных. Поэтому она не могла бы винить друзей, если бы те не пожелали возиться с ее смертельной болезнью. В соответствии с негласным договором ее на их месте тоже избавили бы от любых моральных обязательств.

На данном этапе Серена не жалела, что не обзавелась ни мужем, ни детьми. В тридцать лет