Марина Крамер - Визит с того света, или Деньги решают не все Страница 20

– Я так по тебе соскучилась, а мы в порту даже толком не поговорили…

– Дорогая, ты была не совсем в той форме, которая располагает к беседе, – рассмеялась Маша, обнимая подругу.

– Да… совершенно не могу летать трезвая, – пожаловалась Марина, увлекая Мышку за собой в комнату. – Раньше спала, а теперь не могу, только в кресло – сразу за бутылку. Хорошо, что в бизнес-классе это не запрещено.

Мышка юркнула в кресло, поджав под себя ноги в черных узких джинсах, стянула глухую водолазку, под которой обнаружилась черная же футболка без рисунка. Марина поморщилась:

– Ты не перебарщиваешь с трауром?

– Ой, и ты туда же! – отмахнулась Маша, поправляя майку. – Мама тоже постоянно – что ты вся в черном, как вдова сицилийского мафиози? Ну, ладно – мама, но ты-то чего?

– Я, как видишь, удачно изменила имидж, – улыбнулась Марина, демонстрируя небрежно брошенный на спинку стула кардиган глубокого винного цвета.

– Ну, может, и я когда-то изменю. А пока – нет. Я так себя чувствую.

– Лошади не шарахаются? – ехидно поинтересовалась Марина, перекидывая ноги через подлокотник кресла. – Сама в черном, помада кровавая, глаза в траурной дымке… Машка, ты ж на гота какого-то смахиваешь!

– Вот веришь – мне совершенно все равно, – равнодушно отозвалась Марья.

– Верю, – серьезно кивнула Коваль, прекрасно понимавшая мотивы такого поведения подруги. Сама много лет не признавала в гардеробе никаких иных цветов.

Мышка превратилась в брюнетку буквально в одночасье, из здоровой, улыбающейся блондинки. Она потеряла больше тридцати килограммов и выкрасила волосы, сменила весь гардероб и перестала улыбаться после того, как узнала о своем диагнозе. Марина хорошо помнила этот момент – когда встретила подругу в аэропорту и не узнала, пробежала мимо, боясь, что опоздала. Когда же за спиной раздался голос Мышки, Марина, обернувшись, даже не сразу поняла, что этим голосом разговаривает именно худая, болезненно бледная брюнетка с рассыпавшимися по плечам волосами, одетая в длинное черное пальто. Шок был таким, что Коваль молчала весь путь до поселка – так и ехали в полной тишине, только косой осенний дождь бился в крышу и стекла ее «Хаммера». В душе она хорошо понимала Машку – жить с диагнозом, при котором никто не может помочь, не сахар, а она ухитрялась еще как-то держаться, работала, чем-то занималась – жила, в общем.

– Мань, ну, что мы с тобой вечно… столько времени не виделись – и давай тут панихиды какие-то… – примирительно заговорила Марина.

– Ой, да расслабься ты, – отмахнулась Мышка. – Я давно не обращаю ни на что внимания, просто запрещаю себе думать и говорить об этом, вот и все. Иначе можно сойти с ума. Я не рассказывала тебе, как в последний раз из больницы удирала? Ночью, в тапочках, без копейки денег… У меня соседка по палате умирала, молодая совсем… А мне посреди ночи вдруг мужской голос – мол, сейчас за кем-то из вас придут, вставай и уходи. Я как подорванная вылетела в коридор в спортивном костюме… поворачиваюсь, а из палаты две тени выплывают – большая и поменьше. И в тот же момент – крик… Там мать сидела с этой девчонкой, задремала… проснулась, а та – все…

Коваль невольно поежилась. Она не верила ни в бога, ни в черта, но такие вот вещи всегда заставляли ее задумываться о том, что все-таки есть какие-то высшие силы.

Машка тем временем вытянула сигарету из ее пачки, закурила и продолжила:

– Я не помню даже, как до остановки добежала, а ночь же – автобусов нет. Стоит таксист какой-то, я стучу – он ни в какую, не повезу, мол, и все. Дождь идет, холодно… а потом до меня дошло – лицо-то у меня зеленое совсем, худое, синяки вокруг глаз – я уже почти три недели отлежала. Он меня за наркоманку принял.

– Ну, повез? – нетерпеливо перебила Марина, которой почему-то ясно представилась картина – осенняя дождливая ночь, промокшая Мышка в черном «адидасе», который всегда брала в больницу, и водитель, отказывающийся везти ее, приняв за любительницу героина… Ей даже показалось, что она чувствует холодный пронизывающий ветер.

– Повез, – спокойно отозвалась Мышка, докурив. – И денег не взял. А назавтра я категорически отказалась возвращаться. И с тех пор больше не ложусь.

– Мань… я воспитывать не буду, ты меня знаешь. Но… может…

– Не может, – так же спокойно перебила Маша. – Ничего не может. Это не та форма. В общем, хватит. Пойдем в сауну лучше.

– Да, действительно.

Мышка переоделась во второй махровый халат, обнаружившийся в ванной, сунула ноги в шлепанцы, и они с Мариной направились в подвальное помещение, где располагалась сауна.

К их приходу все уже было подготовлено – и большие простыни, и два комплекта полотенец, и напитки на столике, и несколько баночек со средствами для бани, и даже небольшой гейзер приятно журчал в бассейне, вздымая вверх миллионы пузырьков.

– Если что-то нужно будет – не стесняйтесь, там кнопочка на столе, – приветливо проинструктировала кругленькая служительница в голубом халате и вышла, закрыв за собой дверь.

– Красотища! – проговорила Коваль, выставляя на стол из пакета бутылку коньяка и большую горькую шоколадку. – Ну что – сперва погреемся, потом поплаваем?

Пока Марина наливала себе коньяк, Маша успела постоять под душем и теперь, завернув полотенцем мокрые волосы, ждала, когда подруга соизволит присоединиться к ней в парилке.

Надолго их не хватило – буквально через пару минут обе с визгом вылетели и, скидывая на бегу простыни, рухнули в бассейн.

– Нет, я жару совсем не выношу, – отфыркиваясь, проговорила Марина. – Голова вообще не выносит.

– Ты врачу-то показываешься?

– Ой! – отмахнулась Коваль, давая понять, что эта тема – лишняя, и Мышка перевела разговор:

– Ты вот скажи лучше, как Женька там?

– Да что… как всегда. После приступа, правда, поутих со своей ревностью, не до того.

– А ты, как всегда, пользуешься?

Коваль удивленно подняла бровь – не ожидала от Мышки прямого вопроса.

– Как тебе сказать… мимолетная интрижка с адвокатом – так тебя устроит?

– Меня – нет. И, думаю, Женьку – еще меньше.

– Женька знает, – спокойно ответила Коваль, вылезая из бассейна и заворачиваясь в простыню.

– Знает?! – ахнула Мышка, задержавшись на лесенке и едва не рухнув обратно в воду.

– А чему ты удивляешься? Я никогда не скрывала от него – так проще.

– Ну… ну ты и… – выдохнула Маша, нашаривая на бортике свою простыню и полотенце для волос.

– А что – я? – прищурилась Коваль, садясь в кресло и наливая себе еще порцию коньяка. – Можно подумать, ты раньше этого не знала. Или Хохол не знал.

– Маринка… но не сейчас ведь – не когда он после приступа…

– Ой, не морализируй, Маш! Я честно отыграла роль примерной жены, каждый день около него в больнице сидела, а там это не особенно принято, кстати. Ну, а вечером…

– Все, не хочу слышать, – отрезала Машка, забираясь с ногами на кожаный диван. – Никогда не понимала этого. Неужели ты не думаешь, что ему может быть больно, а?

– Думаю. И даже наверняка знаю. Но он тоже знал, на ком женился. Я внешне изменилась, а внутри – нет. Я все та же Марина Коваль, а привычки у меня были о-го-го, сама знаешь. Не вижу причин что-то менять.

Она залпом выпила коньяк и посмотрела на Машу виновато:

– Ну, Мыша… думаешь, я совсем бесчувственная? Нет. И он это знает. И пользуется. И говорит – я от тебя уйду. И я говорю ему, натянув на лицо морду номер восемь из запасника, ту, что с биркой «Равнодушие» – мол, не больно-то и нужен. А на самом деле, Машка, и больно, и нужен. Так нужен – даже страшно, – она затянулась сигаретой, сделала большой глоток коньяка и умолкла. – Я ведь с последним любовником как раз и порвала, когда Женька в больнице лежал. Понимаешь, оглянулась – ну все, тошнит, не могу больше. Когда поняла, что после разрыва мне стало легче, как-то сразу все на свои места встало.

Машка, завернутая в огромную банную простыню, медленно стянула с волос полотенце и машинально сняла с него длинную выпавшую прядь:

– Черт… снова лезут… Знаешь, Мариш, мне кажется, Женька и сам все отлично понимает – и про больно, и про нужен. Он же не глуп… и он отлично тебя знает. Сама подумай – кто, кроме него, способен на такое самопожертвование?

– Ой, Маш! – сморщила нос Коваль. – Вечно ты… как в романе! Он обычный мужик.

– А ты потому с ним и живешь столько лет, что он обычный. И что – мужик. Настоящий мужик, за которым надежно и спокойно…

Марина перевела взгляд от стакана с коньяком на лицо подруги и вдруг увидела, что та плачет. Плачет, скатывая в локоны на белой простыне черные пряди волос. У Коваль сжалось сердце – Мышка, измученная очередной «химией», оплакивала эти колечки так, словно вместе с ними уходила ее жизнь.

– Маша, не надо! – взмолилась Марина, обнимая подругу. – Это такая ерунда… Подумаешь – пара прядей вывалилась! Да я столько раз была брита наголо – и ничего, выжила. Это не стоит слез. Зато теперь тебе какое-то время будет лучше.