Дик Фрэнсис - Банкир Страница 20

— Разумеется, понимаю, — сказал он. — Даже принимая во внимание выплату процентов и возмутительно высоких страховых взносов за такую лошадь, как Сэнд-Кастл, я смогу покрыть ссуду в течение пяти лет. Это срок, на который я и рассчитывал.

Он разложил на столе листы расчетов, исписанные четким почерком, и принялся объяснять, как добьется этого, по мере объяснений указывая на цифры.

— Взнос за случку в сорок тысяч фунтов покроет все. Его показатели на скачках оправдывают эту сумму, и я, сами понимаете, буду очень требовательным, выводя племенную линию Сэнд-Кастла. Его родословная не дает никаких оснований для тревоги. Ни следа наследственных болезней и нежелательных отклонений. Он происходит из здоровой линии чистокровных победителей, и нет причин, почему он не может ее продолжить. Но я и не ожидал, что вы ссудите деньги, не получив мнения экспертов об этом. — Он подал мне фотокопию генеалогической таблицы. — Пожалуйста, возьмите это с собой.

Он дал мне также несколько листов своих вычислений, и я уложил все это в портфель, который всегда носил с собой.

— Почему вы не решили уменьшить свой риск до двадцати одного пая? спросил я. — Продайте девятнадцать. У вас еще будет перевес голосов над другими пайщиками, и им не удастся умыкнуть у вас Сэнд-Кастла, а вам не придется так напрягаться.

Улыбаясь, он покачают головой.

— Если я увижу, что возмещение ссуды по какой-либо причине доставляет мне большие трудности, я в случае нужды продам несколько паев. Но я надеюсь, что пять лет буду владеть этим конем единолично, а еще надеюсь, что привлеку других жеребцов того же достоинства и войду в число коннозаводчиков мирового уровня.

Шутливая манера не давала повода подозревать его в мании величия, да и вообще ничего похожего я не замечал.

В контору вошла Джинни, не очень уверенно неся две большие чашки.

— Я сделала чай. Ты хочешь, па?

— Да, пожалуйста, — сказал я, прежде чем он открыл рот; и Джинни, по ней было видно, почувствовала почти мучительное облегчение. Подбородок Оливера Нолеса слегка дрогнул: видимо, он попытался кивнуть. Джинни протянула чашки и сказала, что, если я хочу сахару, она сходит принесет.

— И ложку, наверное, тоже.

— Моя жена в отъезде, — отрывисто бросил Оливер Нолес.

— Не надо сахара, — сказал я. — И так хорошо.

— Ты не забыл, па, что мне надо обратно в школу?

— Найджел тебя отвезет.

— Он принимает посетителей.

— А... ну ладно. — Он посмотрел на часы. — Через полчаса.

Явно Джинни стало еще легче, особенно потому, как я мог ясно ощущать, что отец не выказал раздражения.

— Отвозить ее в школу, — сказал он, когда за его дочерью закрылась дверь, — одно из тех дел, которыми занималась моя жена. Занимается... Он передернул плечами. — Она в отъезде на неопределенное время. Вас, должно быть, уведомили.

— К сожалению, — сказал я.

— Тут ничем не поможешь. — Он посмотрел на чайную чашку в моей руке. — Я бы предложил вам чего-нибудь покрепче.

— Не откажусь.

— Джинни приезжает домой на четыре воскресенья за семестр. Она пансионерка, разумеется. — Он помолчал. — Она еще не привыкла к тому, что матери нет дома. Для нее это плохо, но что поделаешь, такова жизнь.

— Она чудесная девочка, — сказал я. Он бросил на меня взгляд, в котором я прочитал любовь к дочери и непонимание ее нужд.

— Могу ли я надеяться, — задумчиво сказал он, — что вы по пути домой проедете мимо Хай Викомб?

— Ну что ж, — любезно сказал я. — Проеду.

В результате я довез Джинни до школы, выслушав по дороге ее точку зрения на введенную новой директрисой программу обязательного бега трусцой («Все наши груди шлепают вверх и вниз, чертовски неудобно и абсолютно отвратительно выглядит...»), и ее мнение о Найджеле («Папа думает, будто он до того хорош, что без него уже и солнце не встанет, а я бы сказала, что с кобылами он хорошо справляется, они все прямо цветут, а вот что парни вытворяют за его спиной, это никого не касается. Они курят в кормохранилищах, только представьте! Все это сено кругом... А Найджел ничего не видит. Он плохой управляющий...»), и ее взгляд на жизнь вообще («Не могу дождаться, когда вылезу из школьной формы и из общей спальни и буду сама себе хозяйка, и на уроках мне плохо; все кругом перепуталось. Почему так все переменилось? Я привыкла быть счастливой, по крайней мере я не была несчастливой, а нынче мне все больше так кажется. И ведь нет, это не потому, что мама уехала, или не особенно потому, ведь она никогда со мной не сюсюкала, всегда говорила мне, чтоб я закрывала рот, когда ем, и так далее... и вам, наверное, надоело слушать все эти глупости...»).

— Нет, — сказал я искренне. — Не надоело.

— Я даже не красивая, — безнадежно пожаловалась она. — Я могу втягивать щеки, пока плохо не станет, но никогда не буду бледной, и худой, и интересной.

Я окинул взглядом еще по-детски круглое личико, тронутые персиковым пушком щеки и беспокойные глаза.

— Практически никто не бывает красивым в пятнадцать лет, — сказал я. — Слишком рано.

— Что значит — слишком рано?

— Ну, — начал я, — скажем, в двенадцать ты еще ребенок, и плоская, и неразвитая, и так далее, а лет так в семнадцать-восемнадцать ты уже совсем взрослая и созревшая. И только подумай, какие изменения претерпевает за это время твое тело. Внешность, желания, умственный кругозор, все вообще. Так что в пятнадцать, когда пройдено не больше половины пути, еще слишком рано знать точно, на что будет похож конечный продукт. И если тебя это устроит, ты выглядишь сейчас так, будто через год или два станешь красивой, по крайней мере не совсем уж нестерпимо уродливой.

Какое-то время она сидела в непривычном молчании, а потом спросила:

— Зачем вы сегодня приезжали? То есть — кто вы такой? Если можно спросить?

— Конечно, можно. Я что-то вроде советника по финансам. Я работаю в банке.

— А... — Это прозвучало слегка разочарованно, но дальнейших комментариев не последовало, и вскоре она дала мне прозаические и четкие указания, где находится школа.

— Спасибо, что подбросили, — сказала она, вежливо пожимая мне руку, когда мы прощались у автомобиля. — Всегда рад служить.

— И спасибо... — Она поколебалась. — Вообще спасибо.

Я кивнул, и она полушагом, полубегом поспешила присоединиться к группе других девочек, заходящих в здание. На мгновение оглянувшись, она быстро помахала мне рукой, и я ей ответил тем же. Чудесная девочка, думал я, направляя машину домой. Щенок о пяти ногах, а кто им не был в этом возрасте?

Ни умом, ни красотой она еще не выделялась, и ее будущее было чистой песчаной дорожкой, на которой жизнь оставит свои следы.

Год первый: декабрь

«Спортивная жизнь» украсилась броскими заголовками "ОЛИВЕР НОЛЕС, КОРОЛЬ СЭНД-КАСТЛА[1]"; в других ежедневных изданиях новость появилась под менее пышными шапками, но стала ведущей темой на страницах, посвященных скачкам.

«СЭНД-КАСТЛ ПОСТАВЛЕН В СТОЙЛО». «СЭНД-КАСТЛ ОСТАЕТСЯ В БРИТАНИИ».

«СЭНД-КАСТЛ НЕ ПРОДАЕТСЯ ПО ЧАСТЯМ». «СЭНД-КАСТЛ КУПЛЕН ЧАСТНЫМ ЛИЦОМ ЗА ОГРОМНУЮ СУММУ». История в каждом случае излагалась коротко и просто. Один из лучших коней года приобретен владельцем малоизвестного до этого конного завода. «Я очень счастлив, — по общим отзывам, признался Оливер Нолес. Сэнд-Кастл — это находка для британского коневодства».

Стоимость покупки, как говорили все газеты, была «в районе пяти миллионов фунтов», а некоторые добавляли: «финансирование было приватным».

— Что ж, — сказал за обедом Генри, складывая «Спортивную жизнь», немногие из наших ссуд наделали такого шуму.

— Хлопушка, — пробормотал упрямый несогласный директор, по случайности в этот день сидевший рядом со мной.

Генри не услышал; вообще он сегодня был в духе.

— Если один из жеребят примет участие в Дерби, мы отправимся болеть за него всей конторой. Что скажете, Гордон? Пятьдесят человек в открытых автобусах!

Гордон согласился, криво улыбаясь и явно надеясь, что его не заставят на самом деле выполнять свое обещание.

— Сорок кобыл, — мечтательно проговорил Генри, — сорок жеребят...

Определенно один из них должен попасть в Дерби.

— Э-э, — сказал я с апломбом новообращенного. — Сорок жеребят это чересчур. Тридцать пять — и то уже неплохо. Некоторые кобылы «не зацепят», как говорится.

Генри выказал легкую тревогу.

— Это что же, значит, пять или шесть взносов нужно будет вернуть?

Это не повредит программе Нолеса по возмещению ссуды?

Я покачал головой.

— За коня такого калибра, как Сэнд-Кастл, все взносы выплачиваются наперед. Услуги подлежат оплате независимо от результата. Таков порядок в Британии и, разумеется, в Европе. В Америке в ходу система «нет жеребенка — нет взноса», даже за элитных жеребцов. То есть считаются живые жеребята.

Живые, на ножках и сосущие.