Алан Брэдли - Я вещаю из гробницы Страница 20

Я чихнула, и скрипнула половица.

Здесь есть кто-нибудь?

Нет, нет, по крайней мере, не в этой комнате. Это просто куча бумаг осела в углу.

Я вернулась в вестибюль. И с дрожью подумала, что этот дом тих, как могила.

— Привет! — крикнула я, и мой голос отдался эхом, как будто я в пещере.

Почему-то я знала, что никто не ответит, и так и было.

И тем не менее здесь кто-то есть, я в этом уверена. Белое лицо, отстранившееся от окна на втором этаже, вряд ли было плодом моего воображения.

Вероятно, служанка, слишком испуганная от того, что ее застали в одиночестве, чтобы показаться. А может быть, это призрак той прежней горничной, которую сожрал крокодил Антеи Ридли-Смит? Или прозрачный дух Лайонела Ридли-Смита, состоявшего из стекла?

Кто бы или что бы там ни было, оно ждало меня наверху.

Хотелось ли мне удрать?

Что ж, да, хотелось.

Но потом я подумала о том, как Мармадьюк Парр запугал викария, и о том, как разочарован будет весь Бишоп-Лейси — а больше всего я сама, если кости нашего собственного святого не будут представлены на обозрение на празднество по случаю его пятисотлетия.

Когда они наконец увидят свет, я, возможно, даже стану кем-то вроде местной героини, в мою честь будут устраиваться банкеты с послеобеденными речами отца, викария, епископа и да, может быть, даже самого члена городского магистрата Ридли-Смита собственной персоной, благодарящего меня за упорство и настойчивость и так далее.

Кажется, Даффи именует столь бурные восхваления панегириками, и я осознала, что уже очень давно меня не баловали панегириками.

Если вообще когда-то это было.

Я двинулась вверх по ступенькам, шаг за шагом, прислушиваясь к малейшим признакам жизни.

Дом это или ящик в шкафу — получаешь глубокое примитивное удовольствие от копания в чужой собственности. Хотя часть меня испытывала глупый страх, то все же большая часть наслаждалась. Мне хотелось свистеть, но я не отваживалась.

На верху лестницы длинный проход, напоминавший коридор в океанском лайнере, вел направо куда-то в отдаленные помещения. Пол был покрыт испещренным пятнами линолеумом. Спальни, предположила я, каждая с унылой кроватью с пологом на четырех столбиках, столиком, на котором стоят кувшин и таз, и эмалированным ночным горшком.

Быстрый взгляд в несколько таких помещений по обе стороны коридора подтвердил мою правоту.

Цельная деревянная дверь с маленьким глазком в начале лестницы, казалось, обещала еще один длинный коридор в противоположном направлении. Вероятно, комнаты слуг. Я сложила ладони домиком и всмотрелась в стекло, но увидела только мрак.

Я повернула ручку, и, к моему удивлению, дверь открылась.

За ней висели тяжелые зеленые портьеры, которые, судя по запаху, последний раз чистили в те времена, когда Генрих VII был холостяком.

Я неохотно отодвинула их, отряхнула ладони и оказалась перед еще одной дверью. В этой тоже был круглый глазок, но, в отличие от первого, из матового стекла.

Я повернула ручку, но вторая дверь оказалась заперта.

Такое ощущение, что запертые двери повсюду, подумала я. Сначала деревянная дверь в туннеле на церковном кладбище, теперь здесь.

Это совпадение?

В обычной ситуации я бы тайком спустилась вниз по лестнице на кухню, прикарманила бы дешевую вилку и щетку для чистки бутылок и быстренько разобралась бы с этой дверью.

Но тут опять был установлен йельский замок.

В это крыло дома можно было попасть, только взобравшись по наружной стене. Разве что имеется еще один вход с черной лестницы.

На секунду предавшись расстройству, я протянула руку и прижалась пальцами к холодному стеклу.

Что-то мелькнуло — просто движение света, и материализовалась черная ладонь, прижатая к двери с другой стороны так же, как и моя, палец в палец — только между этими пальцами были перепонки!

Если не считать стекло толщиной в четверть дюйма, эта штука, что бы это ни было, и я почти касались друг друга.

Я выдохнула.

Но не успела я пошевелиться, как щелкнул засов. Со сводящей с ума медлительностью ручка повернулась, и дюйм за дюймом дверь начала открываться.

Он был невысок, одет в широкую куртку с поясом, желтый клетчатый жилет и высокий целлулоидный воротник — должно быть, чьи-то обноски, найденные в сундуке.

Уголки его глаз и, как я уже заметила, пальцы имели перепонки. У него было круглое лицо с крошечным подбородком, слишком маленьким для его рта. Уши, круглые и тоже маленькие, низко сидели на голове, и кожа выглядела так, будто ее натерли свечным воском.

Это мужчина или мальчик? Трудно было понять. Его лицо было молодым и лишенным морщин, но аккуратно причесанные волосы — абсолютно белыми. Как у Доггера, с ужасом поняла я.

Я не шевелилась. Я стояла, замерев на месте, с вытянутой рукой и расставленными пальцами, как будто пыталась остановить лошадь на бегу, моя ладонь находилась в том же положении, как когда я прижимала ее к стеклу.

В течение неприятно долгого времени мы стояли, уставившись друг на друга.

Потом он заговорил.

— Привет, Харриет, — сказал он.

11

Меня сотрясла холодная дрожь, будто повеяло дуновением могилы.

Не зная, что она мертва, этот бедняга явно решил, что я — это Харриет. Смогу ли я подыграть этому заблуждению, или стоит сказать ему правду?

Он отступил и поманил меня в открытую дверь.

В такие моменты выясняешь, из какого теста ты сделана: моменты, когда все то, чему тебя учили, сражается с твоим сердцем. С одной стороны, я хотела убежать — вниз по лестнице, прочь отсюда, домой в Букшоу, в мою комнату, запереть дверь и спрятаться под одеялом. С другой стороны, мне хотелось обнять этого маленького кругленького человечка, положить его голову себе на плечо и обнимать его вечность.

Я вошла, и он резко захлопнул за мной дверь, будто поймал редкую бабочку.

— Иди сюда, — сказал он. — Садись.

Я последовала за ним в комнату.

— Тебя не было довольно долго, — сказал он, когда я взгромоздилась на предложенное мне кресло.

— Да, — ответила я, решив в этот самый миг следовать своим инстинктам. — Я была далеко.

— Прошу прощения? — Он наклонил голову в мою сторону.

— Я была далеко, — повторила я громче.

— Ты в порядке? — спросил он.

Его голос был довольно низким, слишком низким для мальчика, подумала я.

— Да, — сказала я, — вполне. А ты?

— Я страдаю, — произнес он. — Но помимо этого я в порядке, вполне. — И неожиданно он резко добавил: — Чаю!

Он подошел к буфету, где на маленькой плитке стоял эмалированный чайник. Включил плитку и остался стоять рядом, нервно вытирая пальцы о брюки, пока чайник грелся.

Я воспользовалась возможностью осмотреть комнату: кровать, комод, на котором лежала черная Библия, гладильная машина. На стене над кроватью висела пара фотографий. Первая, в черной рамке, запечатлела мужчину в мантии, опирающегося побелевшими костяшками пальцев одной руки на стол, держащего раскрытую книгу во второй руке и с презрением смотрящего в камеру. Член городского магистрата Ридли-Смит — я уверена.

Вторая фотография, по размеру меньше первой, была в овальной рамке, похожей на бамбуковую. На ней бледная женщина в отделанном оборками белом платье подняла испуганные глаза от шитья с таким видом, будто ей только что сообщили трагическую новость. Она сидела на веранде, и на заднем плане, вне фокуса, виднелись экзотические деревья.

В ней было что-то знакомое.

Осторожными маневрами я подобралась поближе.

Невысокий человек выключил плитку, поднял чайник и налил нам обоим немного черной, как смола, жидкости.

— Твоя любимая чашка, — произнес он, протягивая мне фарфоровую чашку на блюдечке, украшенные большими синими анютиными глазками. По краю чашка была сильно выщерблена, и от щербинок расходились черные трещинки, напоминавшие карту Амазонки и всех ее притоков.

— Благодарю, — сказала я, отворачиваясь от фотографии. Надо познакомиться поближе, перед тем как я наберусь смелости спросить о женщине. — Я сто лет не пила хорошего чаю.

И это правда, если не принимать в расчет завтрак с Доггером.

Я заставила себя поднести чашку ко рту и мило улыбаться, пока едкая смесь разъедала мои вкусовые рецепторы. Это зелье, похоже, настаивали месяцами.

После очень долгой паузы он поинтересовался:

— Как Букшоу?

— Как обычно, — ответила я.

И это тоже правда.

Он жадно смотрел на меня поверх края чашки.

— Весной так красиво, — заметила я. — Весной всегда красиво.

Он печально кивнул, как будто не вполне знал, что такое весна.

— Член городского магистрата сегодня дома? — спросила я. Мне не хотелось рисковать и гадать, кто этот любопытный человек, в обществе которого я пью чай, — сын или брат мистера Ридли-Скотта. Я никогда не видела его в Святом Танкреде, всех прихожан которого я знала на глаз — от последнего дедули до новорожденного ребенка миссис Лэнг.