Анатолий Безуглов - Хищники Страница 20

– Она сказочки рассказывает, а мы слушай,– покачал головой майор, когда они остались со следователем одни.– Иргынов сам умеет такие небылицы рассказывать, что никакой писатель не выдумает.– Он сузил свои и без того узкие глаза и довольно засмеялся.– Уверяет, что за два соболя две бутылки… И в это Иргынов поверит, с трудом, но поверит. Алкоголик родную маму отдаст за бутылку… Клянется, мол, эти два соболя понесла к скорняку убедиться, что действительно это соболь, а потом отнести их к нам… Такое и моя бабушка сочинить бы не могла.– Майор перестал смеяться и бережно взял со стола шкурку, запустил в нее растопыренную руку и медленно, с наслаждением провел против шерсти. Она мягко облегла его пальцы, блеснув серебристой подпушью.

Ольга Арчиловна впервые видела соболиный мех. И ей самой хотелось вот так, как майор, попробовать его на ощупь. Правда, Иргынов это делал с каким-то особым умением, что ли. Как делает, наверное, настоящий охотник. Или человек, с детства окруженный шкурами и мехами.

– Браконьер, наверное, какой-нибудь из тайги принес,– высказал предположение майор.– Пропился и побежал к буфетчице.– Он кивнул на дверь, имея в виду, вероятно, ту женщину, что ушла с дежурным.– А скорняки все предупреждены. Если слева – сразу к нам… Соболь – главное богатство района. А его всякий нехороший человек бьет… Меня на каждом совещании ругают: Иргынов слепой, Иргынов не видит ничего… А как за ними уследишь? Ничего, они еще не знают Иргынова,– сурово пригрозил он кому-то.– Я от нее добьюсь правды!

Спохватившись, что у него сидит следователь, майор запер шкурки в сейф и поинтересовался, как прошел допрос Осетрова.

Хвастать было нечем. Подозреваемый наотрез отказался разговаривать, потому что, как поняла Ольга Арчиловна, его показывали психиатру.

Послонявшись без дела, а главное, не найдя собеседника, Иван Иванович Кабашкин часу в девятом утра решил отправиться по грибы. Он надел сапоги, куртку, намазался противокомариной мазью, сунул в карман перочинный нож – спутник походов за грибами.

«Но во что собирать?» – подумал Кабашкин. Любимое лукошко покоилось в чулане его дома за сотни верст отсюда.

В кухне «академгородка» он нашел новенькое цинковое ведро.

– Сойдет,– сказал медик, зачем-то пробуя его на звук. Ведро загремело, как шайка в бане.– Были бы грибочки.

Кабашкин так бы и ушел один. Но вернулся Веселых. В растрепанных волосах Артема Корнеевича застряли хвоинки, веточки, а в руках он бережно, как хрустальную вазу, держал ровно спиленный плоский чурбачок.

– С трофеем? – приветствовал его медик.

– Кажется, порядок,– степенно ответил эксперт. И показал пальцем на отверстие в дереве. Приятно запахло свежесрубленной елью.– Здесь пуля, которой, видимо, убит Авдонин. Нашли метрах в двадцати от места, где он лежал.

Когда человеку везет, он великодушен. И хотя Артем Корнеевич уже оттопал километров десять-пятнадцать, он без всяких колебаний согласился пойти с Кабашкиным по грибы.

До рощицы, что приметил Иван Иванович, дошли быстро. Темп задавал медик, как бы опасаясь, что кто-нибудь опередит их и обчистит лес от грибов.

Но как только они достигли выбранного места и оказались в белизне берез, Кабашкина словно подменили. Он брел с отрешенностью лунатика, обшаривая землю своими зоркими глазами. И действия его со стороны выглядели странными. То он топтался вокруг какого-нибудь пня, то сосредоточенно обходил со всех сторон с виду неприметное дерево, то лез в ельничек, шурша курткой о неподатливые, разлапистые ветви, то приподнимал палкой ворох прошлогодних листьев.

Веселых старался держаться поближе, но Иван Иванович недовольно заметил:

– Что это вы за мной по пятам… Сторонкой берите. Не потеряемся.

– Боитесь, ваши сорву? – добродушно усмехнулся Артем Корнеевич.

– Фронт пошире возьмем,– смущенно ответил Кабашкин, словно его и впрямь уличили в жадности.

Веселых понял – перед ним фанатик. А у таких свои причуды и правила. Он решил не попадаться на глаза напарнику, изредка перекликаясь с ним коротким «ау», которое по своему усмотрению дробило и размножало лесное эхо.

Но не только чужие, и свои не давались в руки Артему Корнеевичу. Когда они сошлись спустя час, Веселых мог похвастаться лишь десятком хлипких сыроежек, которые совсем раскрошились в целлофановом пакете, прихваченном из «академгородка».

– Небогато,– сказал Иван Иванович.– Я думал, у вас целый воз. Если уж пулю разыскали…

– То техника помогла,– отшутился Веселых.

– А что, может, изобретут когда-нибудь грибоискатель.

– Вам, по-моему, он не нужен.

Кабашкин довольно хмыкнул. Его трофеям можно было позавидовать – больше половины ведра упругих подосиновиков, розовых волнушек, ярко-оранжевых лисичек. И даже сыроежки, собранные Иваном Ивановичем, были крупные, мясистые.

Решили передохнуть. На открытом, проветриваемом месте (чтобы сдувало комаров) нашли небольшой бугорок с пеньком. Кабашкин поставил ведро на пенек, а сам, расстелив под бугорком куртку, уселся па нее, затянувшись сигаретой. Артем Корнеевич примостился рядом и, казалось, задремал.

Иван Иванович почтительно молчал, прислушиваясь к тайге. Стояла та особая тишь, которая была полна звуков и в то же время оставалась тишиной. Шептались кроны деревьев, перекликались птицы, вдалеке слал кому-то телеграфные трели дятел. У Кабашкина невольно слипались веки. Сквозь наплывающую сонливость слышались как будто чьи-то голоса, смех. Стоило открыть глаза, и людские голоса оказывались не чем иным, как прозрачным гомоном леса, который пробуждал в сознании смутные образы.

Кабашкин стряхнул с себя оцепенение и хотел было подняться, но вдруг над ним словно что-то разорвалось. Где-то совсем рядом прогремел выстрел.

Слетело с пенька ведро, рассыпались по траве грибы. Иван Иванович от неожиданности припал к земле, словно ожидая следующего выстрела. Артем Корнеевич вскочил на ноги. Метрах в десяти стояли двое мальчишек. Крепких, загорелых, в одинаковых спортивных костюмчиках и кедах. Одному было лет десять, другой постарше года на два. Он-то и держал в руках карабин.

– Вы что?! – задохнувшись от негодования, выкрикнул Веселых.– Могли же в нас!…

Удивление на ребячьих лицах сменилось испугом. Было видно, что у обоих большое желание задать стрекача.

– Что же это творится, а?– сокрушался Кабашкин, зачем-то поднимая и осматривая пробитое навылет ведро.– Новенькое ведь совсем…– Иван Иванович все не мог прийти в себя. Руки у него дрожали.

– Вот надеру уши! – наступал Артем Корнеевич на пацанов.

Те стояли, боясь пошевелиться.

– А мы… Мы…– пролепетал младший, невольно заходя за спину старшего.

– Вы хоть соображаете, что могли натворить! – покачал головой Кабашкин, оставив наконец ведро в покое.

– Да вот… нашли…– показывая ружье, сказал старший.– Решили попробовать.

– Как это нашли? Где?-сурово спросил Артем Корнеевич, не отрывая взгляда от карабина.

Трехствольный, с оптическим прицелом, он был богато отделан инкрустацией и чеканкой.

– Там,– куда-то неопределенно показал старший.

– И еще вот это,– словно подтверждая, что они не обманывают, вынул младший из-за пазухи кожаный бумажник, сложенный листок бумаги и протянул Артему Корнеевичу.

Веселых раскрыл его. На землю выпало несколько белых прямоугольников. Артем Корнеевич поднял их.

Это были визитные карточки. На глянцевитой плотной бумаге тускло сверкала витиеватая надпись, тисненная бронзой: «Эдгар Евгеньевич Авдонин, доцент, кандидат биологических наук». Дальше шел адрес, номер телефона. На другой стороне-то же самое, но по-английски. А сложенная бумажка была вырвана из школьной тетради. Грязная, замусоленная. Кто-то безграмотно-корявым почерком записал на ней стихи.

Тихо и мрачно в тюремной больницеСумрачный день сквозь ришотки глидитИ перед дочерью бледной и хилойМать ее с плачем стоит.Дочка ее там Тамара лижалаВ тяжком бреду и в глубоких слезахС грудью пробитой бессвязно болталаЧереп проломленный глаз не видать…

– Тюремная лирика,– сказал Кабашкин, рассматривая бумажку.

– Это где лежало?– спросил у притихших ребят Артем Корнеевич.

– Где и ружье. Рядом,– ответил старший.

Эксперты разыскали Дагурову по телефону в рай-прокуратуре. Услышав о находке, она тут же отправилась в Турунгайш.

Ружье принадлежало Авдонину. Это подтвердил Юрий Васильевич Сократов, научный сотрудник заповедника. Он и был отцом мальчишек – Кирюшки и Славы.

Ребята пошли в тайгу проведать лисью нору, где они весной видели совсем маленьких лисят. По дороге затеяли игру в зоску[5]. Поссорились. Младший, Кирюшка, чтобы досадить брату, забросил его зоску в кусты. Слава полез ее искать и наткнулся на ружье, бумажник и листок со стихами. Мальчишки забыли о ссоре, о лисятах. Один из стволов был заряжен патроном. Удержаться, чтобы не пальнуть, было невозможно (какие они тогда мужчины!). Кинули монетку, кому выпадет такое счастье.