Анатолий Безуглов - По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска Страница 20

— И жену звали Юлией Сергеевной?

Протянувший было руку за печеньем, Зайков застыл.

Быстро, через плечо взглянул на меня. И я подумал, что он, наверно, очень любит Юлию Сергеевну, эту хрупкую женщину со злыми глазами, которая совсем неплохо приспособилась к жизни.

Зайков молчал. Вокруг глаз темнели тени. Дряблая кожа под подбородком, жилистая худая шея, обвислые щеки…

— Мне бы не хотелось говорить о Юлии Сергеевне…

— Знаю, Иван Николаевич.

— Если бы вы больше не упоминали ее имени, я был бы вам очень благодарен. Более неприятную для меня тему трудно избрать…

— Это я тоже знаю.

— И тем не менее хотите продолжить разговор?

— Да. У меня нет иного выхода, Иван Николаевич.

— Вон как?

— К сожалению. Для этого разговора, собственно, я и приехал на Соловки.

— Даже так?

— Да. И это, кстати говоря, для вас не тайна.

— Я вас не понимаю, Александр Семенович.

— Понимаете, Иван Николаевич, прекрасно понимаете.

— Откуда такая уверенность, позвольте полюбопытствовать?

— Вы же получили письмо от Пружникова?

Он молчал, словно не слышал моего вопроса. А может быть, он его действительно не слышал…

— Получили или нет?

— Получил… Выходит, он писал под вашу диктовку?

— Нет, письмо им написано самостоятельно, по собственному желанию, точно так же, как и письма Юлии Сергеевны…

— Но вы, конечно, знакомы с содержанием письма Пружникова?

— Тоже нет. Я не люблю читать чужих писем. Кроме того, Пружников не говорил, что собирается писать вам. Но, зная ситуацию и Пружникова, нетрудно предугадать дальнейшее развитие событий, а следовательно, и содержание письма. Значит, я не ошибся?

— Не ошиблись.

— У меня нет необходимости расспрашивать вас о Юлии Сергеевне: я с ней в Москве беседовал… Что же касается ее личной жизни, то это сугубо ваше дело…

— Только ее, — поправил Зайков.

— Пусть так. В любом варианте меня интересует лишь один случай, который произошел 25 октября прошлого года. Но прежде я попрошу вас взглянуть на эти стихи…

Зайков взял у меня из рук стихи, вслух прочел:

— «Здорово, избранная публика, наша особая республика…»

— Кем это написано?

— Вы же прекрасно знаете, что мною, — сказал он.

— Это ваше сочинение?

— Нет. Местный фольклор.

— А почему раешник написан вашим почерком?

— Потому что он одна из ста или ста пятидесяти копий, сделанных мною для поклонников жанра… Тогда я еще курил, а каждая копия стоила пять папирос или полстакана махорки первого разбора.

— Вы знаете, как ко мне попала эта бумажка?

— Нет, конечно.

— Странно, что Юлия Сергеевна не написала вам.

— Извините за тривиальность, Александр Семенович, но в жизни вообще много странного.

— Эта бумага оказалась среди документов, брошенных в почтовый ящик. А сами документы находились в портфеле, который пропал у ответственного работника, управляющего московским трестом…

— Как же раешник попал туда?

— Видимо, новый обладатель портфеля, ценитель соловецкого фольклора, был рассеянным человеком.

— Вероятно.

— И еще одна деталь. На личных документах пострадавшего, брошенных в почтовый ящик, не оказалось фотографий владельца…

— Ценитель соловецкого фольклора сорвал их?

— Не сорвал. Снял. Очень аккуратно, как будто боялся повредить…

— Вот как.

— Такое впечатление, что фотокарточки были для чего-то нужны.

— Зачем же они ему потребовались?

— А почему, собственно, ему? Не исключено, что они предназначались для кого-то другого, например для товарища по заключению, с которым он вместе был в «Обществе самоисправляющихся».

— Смелое предположение, — усмехнулся Зайков, — чересчур смелое… Но все-таки, какое отношение ко всему этому имеет Юлия Сергеевна?

— Если не возражаете, я поделюсь еще одним «чересчур смелым» предположением.

— Ну что ж…

— Допустим… Я повторяю, допустим, что 25 октября прошлого года к Юлии Сергеевне в девять вечера приехал на квартиру ее старый знакомый, управляющий трестом, в котором она раньше работала секретаршей, а затем вынуждена была уволиться. По собственному желанию, разумеется… Жена и дочь знакомого находились на юге, в санатории, поэтому…

— Если можно обойтись без подробностей, — прервал меня Зайков, — я буду вам очень благодарен.

— Извините, Иван Николаевич. Я могу обойтись и без подробностей… В общем, через час или полтора уединение нарушил неожиданный гость — рыжеватый человек средних лет, приехавший в Москву с севера. Муж Юлии Сергеевны, Иван Николаевич Зайков, отбывавший наказание в Соловецком лагере особого назначения, попросил его навестить жену, передать ей письмо и маленькую посылку. Судя по всему, рыжеволосый симпатизировал товарищу по «Обществу самоисправляющихся» и принимал близко к сердцу его интересы. Застав у Юлии Сергеевны мужчину, он несколько превысил свои полномочия…

Зайков сидел, опустив голову. Я не видел его лица — только отливающие серебром волосы.

— Что же было дальше? — спросил он глухо, не поднимая головы.

— Скандал. Настолько шумный, что его слышали соседи. Знакомый Юлии Сергеевны вынужден был спасаться бегством, благо его машина стояла у подъезда…

— Все?

— Почти все, Иван Николаевич. Но соль здесь, так же как и в вашей назидательной истории, в самом конце. Учитывая, что рыжеволосый был не только благородным мстителем, носителем справедливости и так далее, но и человеком с определенным прошлым, а возможно, и настоящим, портфель Шамрая оказался у него. И распорядился он им в полном соответствии со своими взглядами: часы и портсигары отнес в скупку, документы бросил в почтовый ящик, а фотографии, как вещественное доказательство, представил мужу Юлии Сергеевны, то есть вам… Что к этому можно добавить? Разве только то, что, изучая надписи на часах, он обратил внимание на фамилию Пружникова, бывшего заключенного и члена «Общества самоисправляющихся». О Пружникове он слышал, а возможно (это менее вероятно), знал его лично. Во всяком случае, часы, предназначавшиеся Пружникову, в скупку сданы не были. Пружников получил их, что едва не закончилось для него трагически… На этот раз все, Иван Николаевич.

Зайков молчал, и я не спешил прерывать его молчание. Прежде чем принять решение, ему нужно было собраться с мыслями. Это было его право, и я не собирался на него покушаться.

Минута, вторая, третья…

— Разрешите вопрос, Александр Семенович?

— Разумеется.

— То, что вы сейчас рассказали, конечно, полностью доказано?

— Нет, далеко не полностью…

Он удивленно посмотрел на меня:

— Не думал, что вы в этом признаетесь…

— Почему?

— Да как-то в этом не принято признаваться…

Пауза.

— А ведь ваше предположение может не подтвердиться.

— Думаю, что оно все-таки подтвердится.

— С моей помощью?

— Да.

— Вы рассчитываете на то, что я вам отдам находящиеся якобы у меня фотографии, письма Юлии Сергеевны, письмо Пружникова и назову фамилию того незнакомца?

— Да.

Зайков нехотя усмехнулся и, словно разговаривая сам с собой, тихо сказал:

— Странный вы человек, Александр Семенович… Или слишком хитрый или слишком наивный — не пойму. И игра, которую вы со мной затеяли, тоже очень странная: ведь вы играете в «поддавки», а мы так не договаривались. Такого уговора не было…

«Пятьдесят против пятидесяти, — мелькнуло у меня в голове. — Хотя нет, теперь уже не пятьдесят против пятидесяти. Соотношение «за» и «против», пожалуй, изменилось. Семьдесят против тридцати, а может быть, и девяносто против десяти… Равновесия уже нет: Зайков приблизился вплотную к какому-то решению. В этом я был почти уверен. Но к какому решению? Куда переместился центр тяжести? Спокойно, Белецкий, не торопись. Все будет хорошо. Должно быть хорошо. Итак…»

— Игра… — сказал я. — А если это естественная попытка искреннего разговора?

— Естественная?

— Да. Вас это удивляет?

— Меня сегодня все удивляет. Но… — Он выдержал паузу. — Допустим, вы не кривите душой. Допустим, это действительно естественная попытка. — Он выделил интонацией слова «естественная попытка». — Допустим… Но разговора с кем? С бывшим дворянином? С совслужащим? С заключенным? С обманутым мужем?

— Нет, просто с Зайковым, Иваном Николаевичем Зайковым, который выдумал себе осинку и несколько жизней, а ведь каждый живет всего одну жизнь, но зато долгую, очень долгую… Так-то, Иван Николаевич!

Он испытующе посмотрел мне в глаза, улыбнулся:

— Забавно.

Теперь я уже безошибочно знал, куда переместился центр тяжести.

— Я предлагаю Ивану Николаевичу Зайкову ответить откровенностью на откровенность.