Марина Серова - Смертельное лекарство Страница 20

Она проводила меня к задней стороне двора, отвела доску в заборе.

— Домик-то у нас крайний, — пояснила она. — Вон, видите, дорожка идет? По ней пойдете, выйдете на трассу, минуя деревню. Никто вас и не заметит. А там машину поймаете. Дайте-ка я вас перекрещу на прощанье.

Она трижды размашисто перекрестила меня и пошла назад к дому, уже не оборачиваясь.

ГЛАВА 15

Лучшая помощь — та, которую не ждешь

На трассе я довольно быстро остановила грузовую машину с сумрачным молчаливым дядькой за рулем. Он сразу же строго предупредил меня, что он, во-первых, не курит, во-вторых, едет только до 20-й линии — то есть до окраины. Я на все сразу согласилась. Когда показались огни города, я начала размышлять — а куда я, собственно, сейчас направляюсь? У Лени вчера собирались друзья-художники. Ребята они, конечно, замечательные, и в другое время я бы с удовольствием посидела с ними не то что до двух ночи, как вчера, а хоть до утра, но сейчас мне было не до веселья. Мне требовалась тишина и одиночество. Шурик? Но вернулся ли он из своей поездки? Нет, лучше все-таки дома. Не рискнуть ли?

Дядька взял с меня всего-то двадцать тысяч, да и то засмущался, когда называл цену. Я довольно удачно пересела в троллейбус и вскоре выгрузилась возле своего дома.

Сперва я обошла его кругом, затем быстро заглянула в подъезд. Не обнаружив ничего подозрительного, зашла и поднялась в лифте на девятый этаж. Оттуда осторожно, стараясь не шуметь, спустилась на свой шестой. Опять никого.

Я быстро-быстро открыла дверь в коридорчик, потом другую — в свою квартиру и защелкнула замок. Ух, пронесло! Как все-таки хорошо оказаться дома! Я пустила воду, чтобы принять ванну, приготовила чистое белье, а пока вода журчала, наполняя ванну, открыла дневник — уж больно мне не терпелось с ним познакомиться.

Дневник представлял собой толстую тетрадь. Общего заглавия не было, не было вообще никаких заголовков. В левой части каждой страницы стояла дата. Справа от нее шли записи — иногда всего несколько строчек, чаще полстраницы, а иногда запись занимала страницы две-три.

Я читала: «7 июля. Магазин на Чистяковской все же придется закрыть. Не на месте он там, дело не в управляющем. Может, сделать там ремонтную мастерскую? Проработать вопрос с Юдиным.

Виделся с Женей. Выглядит усталым, но держится. Молодец парень. Не забыть оформить на его фирму заказ через Ник. Ив.

Завтра годовщина моего знакомства с Мариной. Уже четыре года. А можно и так: всего четыре года! А кажется, что знакомы всю жизнь. Трудно представить, что когда-то я ее не знал. Где-то читал, что хорошо сходятся только очень разные люди. Наверное, мы с ней достаточно разные. Завещание на нее я уже оформил, но захочет ли она, при ее характере, что-то получить? Купить цветы (розы не любит!), бутылки три „Абрау“ — и в деревню.

10 июля. Опять звонил Цицерон. Требует, чтобы мы брали больше. Я решительно отказался. Удивительно, как преображается этот человек, когда не надо притворяться! Много я видел на своем веку всякой сволочи, но этот, кажется, всех переплюнет. Противно, что с таким типом приходится иметь дело. Но Петр Петрович считает, что дело очень выгодное, надо продолжать.

В машине что-то стучит, возможно, пальцы, сказать Косте, чтобы посмотрел…»

Звонок в дверь прервал мое чтение. Идя открывать, я продолжала думать над прочитанным. Что-то меня задело, какое-то слово — оно стояло не на месте, раздражало, требовало решения.

Взглянув в глазок, я увидела роскошный галстук и золоченые очки. Иван Георгиевич Жвания выглядел, как всегда, величественно. Сбоку от него я разглядела Катю. Когда я открыла, пригласив гостей в квартиру, Иван Георгиевич приветствовал меня с такой сердечностью, словно я была его любимой дочерью, вернувшейся из трудного путешествия.

— Ну, как продвигается наше расследование? — спросил он сразу, как только мы расселись.

Я кратко рассказала о встрече с Вязьмикиным-младшим, упомянула о том, что после нее меня преследовали.

— Вас пытались похитить? За вами следили? — Испуг адвоката был абсолютно искренним. — Вам не показалось, Танечка? Нет, я не хочу сказать, что у вас богатое воображение, но все же…

— Поверьте, Иван Георгиевич, мне это не причудилось. Если бы не случайная помощь одного моего знакомого, не знаю, чем бы кончилось дело.

— Честь и слава вашему знакомому! Он спас для нас такого замечательного сыщика! Как зовут этого славного человека — чтобы я мог помянуть его в своих молитвах?

— Костя его зовут, — почему-то (сама не знаю, почему) соврала я. — А вы что, религиозны, Иван Георгиевич?

— А как же, Танечка?! — Он был еще искреннее, чем минуту назад (если только подобное возможно). — Все мы под Богом ходим. От него все зависит — и дела, и здоровье… и ваше чудесное спасение тоже. Но, однако, это чрезвычайно опасно! Я хочу быть правильно понятым, но я юрист, защищающий интересы своей клиентки, и мой долг…

— Слушаю вас, Иван Георгиевич, — я поняла, что он хочет сказать мне нечто неприятное. Еще я отметила, что до сих пор Катенька не проронила ни слова. Она присутствовала при разговоре, не больше. Было неясно, кто же является моим клиентом — она или Иван Георгиевич.

— Если расследование явно сопряжено с опасностью для вашей жизни, то наша обязанность как нанимателей — или оформить договор страхования, заложив в него достаточно крупную сумму, или…

— Или что?

— Или прекратить расследование.

Видя мою растерянность, Жвания принялся объяснять:

— Поймите, мы с Екатериной Владимировной несем ответственность за вашу жизнь и здоровье. Вам угрожали, вас могли убить или искалечить. А вы уверены, что эта угроза непосредственно связана с поставленной перед вами задачей? Я хочу сказать вот что: допустим, что, расследуя убийство Вязьмикина, вы задели интерес людей, как-то с ним связанных, но не имевших отношения к убийству и, таким образом, не могущих повлиять на освобождение Олега. Вы подвергаетесь страшной опасности, рискуете своей жизнью — а во имя чего? Вы ведь работаете не в милиции, у вас вполне узкая локальная задача. Вы меня понимаете? Мы можем понести ущерб, оплачивая ваше лечение (не хочу говорить о более неприятной перспективе), а наше дело при этом не продвинется ни на шаг.

— Понимаю… — выдавила я из себя. Я взглянула на Катю, ища у нее поддержки. В конце концов, это ее муж сидел в тюрьме, она так беспокоилась за его судьбу. И это она, а не Жвания нанимала меня для проведения этого расследования. Однако Катя по-прежнему молчала.

— Да, я понимаю, — уже почти обреченно проронила я. — Может, вы и правы. Ведь один человек уже погиб в связи с этим делом.

— Погиб человек?! — Жвания глядел на меня во все глаза. — Кто же?

— Бунчук Геннадий Егорович, главный управляющий делами фирмы «Матушка» — да вы его, наверное, знали.

— Бунчук, Бунчук… Где-то слышал эту фамилию. Я ведь веду много хозяйственных дел, возможно, в связи с этим и слышал. Значит, погиб управляющий Вязьмикина? — Он с сожалением покачал головой. — Вот видите! Кстати, а как вы об этом узнали? В сегодняшних газетах я об этом еще не читал, а дело-то громкое, газетчики наверняка напишут, это вам не старые времена…

— Ну, как говорят в милиции, «по оперативным данным», — ответила я. Мне почему-то не хотелось упоминать о Марине Борисовне.

— Понимаю, понимаю! — Жвания предупредительно поднял руки. — Тайна следствия, доверительные отношения с информаторами. Возможно, платными, да?

— Нет, пока платить не приходилось.

— Ну, все равно, все равно. Что ж, очень жаль — еще один погибший, да. Итак, нам надо принять решение относительно судьбы нашего расследования.

— Принимайте, — покорно выдохнула я. В душе между тем поднималось возмущение и протест. Как же так — прекратить! Я столько узнала, добыла дневник…

Кстати, дневник… Я бросила быстрый взгляд на диван, на котором оставила тетрадь. Так и есть — я забыла ее закрыть, и с того места, на котором сидят мои гости, особенно адвокат, его довольно хорошо видно. Досадная оплошность. И что теперь делать с дневником — нести в милицию? Нет, я буду продолжать расследование, даже если мне за это ничего не заплатят! Запретить-то они мне не могут! Я уже просто не могу уйти из этого дела, так ничего и не узнав. Тайна гибели Вязьмикина и Бунчука будет меня мучить, не даст покоя. Итак…

— Итак, нам с Катенькой надо посовещаться, — услышала я слова адвоката. — Вы уж нас простите, если мы на минутку уединимся… скажем, у вас на кухне?

— Да, пожалуйста, — довольно холодно согласилась я. Я не слишком умею скрывать свои чувства. Для сыщика качество плохое, но что поделать — изменить тут я ничего не могу. Я понимала мотивы, которым руководствовался Иван Георгиевич, но испытывать к нему теплые чувства — это было выше моих сил. Пусть совещаются, пусть решают. Я для себя уже все решила. К чему теперь притворная любезность?