Марио Пьюзо - Счастливая странница Страница 20

Но Октавию ожидало вознаграждение за старания. Подкрался конец лета; до школы оставалась всего неделя, когда Винни вернулся домой. Он совершенно изменился: в руках у него был новенький чемоданчик из сверкающей коричневой кожи, на нем были новые брюки из белой фланели, белая рубашка, голубой галстук, голубая курточка. Лицо его загорело и округлилось. Он подрос по крайней мере на дюйм. Служащие Фонда, прикатившие с вокзала Гранд-Сентрал на такси, оставили у крыльца вполне светского молодого человека.

В тот вечер семейство Ангелуцци-Корбо поднялось к себе раньше обычного. Винни расписывал, как устроена жизнь за городом, а Джино с Салом внимали ему, разинув рты. Казалось, даже малютка Лена внимательно слушает его.

За городом нет ни кирпича, ни мостовых; там не улицы, а проселки; с деревьев свисают маленькие зеленые яблочки. Куда ни пойдешь, на кустах растет малина. Там можно лопать что и когда захочешь.

Там маленький деревянный домик, выкрашенный белой краской; ночью там до того холодно, что приходится укрываться одеялом. У каждого есть машина, потому что там нет ни метро, ни трамваев. Мать осталась равнодушной к его рассказу: ведь она живала за городом. Зато Джино оторопел от осознания того, какое счастье привалило брату, а не ему.

Потом Винсент продемонстрировал им свою пижаму. Он оказался первым во всей семье владельцем пижамы. Пижама была желтая, в черную полоску – он сам ее выбрал.

– Ты в этом спишь? – удивилась мать. Зимой все они спали в толстом нижнем белье, натягивая поверх вязаные свитеры, а в жаркую погоду ограничивались трусами и майками. Пусть китайцы носят пижамы.

– Но почему эти люди накупили тебе столько всего? – спросила мать. – Что, они получили столько денег от своего Funda?

– Нет, – гордо ответил Винни. – Просто я им понравился. Они хотят, чтобы я приехал к ним на следующий год; я могу прихватить с собой Джино. Я рассказал им про нашу семью. Они обещали писать мне письма и прислать подарок на Рождество. Мне тоже придется их поздравить.

– Выходит, у них нет детей.

– Нет, – ответил Винни.

Видя, что брат счастлив, Октавия неожиданно для самой себя заявила:

– Тебе уже не придется ходить в пекарню, Вин.

До школы осталась одна неделя. Пускай убирается к черту!

Винни был на седьмом небе. Они с Октавией вопросительно посмотрели на Лючию Санту, но та согласно кивнула, улыбнулась и задумалась.

Как странно: получается, что на свете есть добрые люди, которые могут приносить детям счастье.

Что же это за люди? Как же безоблачна их жизнь, если они осыпают деньгами и любовью паренька, которого они никогда в жизни не видели и, возможно, больше не увидят? Ее посетила смутная догадка, что вокруг простирается другой мир, непохожий на ее собственный, почти другая планета. Людям, подобным ей, жизнь там заказана. Они могут туда заглянуть, но только благодаря чужой благотворительности, а благотворительность недолговечна, как падающая звезда, она мигом сгорает. Нет, в Италии богатей, жирные землевладельцы едят детей бедноты поедом! Впрочем, довольно и того, что в этот вечер дети ее счастливы, в их сердцах зажглась надежда.

Она была готова радоваться вместе с ними.

Для Октавии лето кончилось плачевно. Ее босс, человек тучный и веселый, неизменно приветливый, как-то под конец рабочего дня пригласил ее к себе в кабинет.

– Мисс Ангелуцци, – начал он, – я давно за вами наблюдаю. Вы – прекрасная наставница. Женщины, покупающие у нас машинки и получающие от вас уроки, не могут на вас нахвалиться. И на машинки – тоже. В этом-то и беда, моя милая.

Октавия не поверила собственным ушам.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – молвила она.

– Вы молодая и, наверное, неглупая. Это хорошо, даже очень. У вас есть целеустремленность. Вы отлично выполняете свою работу. Как-то я заметил, что у одной женщины ничего не получается – глупая попалась женщина, это сразу бросалось в глаза; так вы сидели с ней до тех пор, пока она не освоила машинку. Не стану ходить вокруг да около и скажу, как есть: у нас никогда не было такой хорошей работницы, как вы.

Он ласково похлопал ее по руке, и она отстранилась. Он улыбнулся; ее праведное итальянское воспитание сыграло с ней дурную шутку: если мужчина трогает тебя, то только с одной целью…

Похвала вызвала у Октавии ликование: значит, она – настоящая учительница. Она не ошиблась в себе.

– Но, Октавия, – мягко продолжал босс, – компания швейных машинок «Мелодия» занимается бизнесом не для того, чтобы давать уроки шитья. И не для того даже, чтобы продавать простенькие машинки, которые мы рекламируем, чтобы заставить людей переступать порог магазина. Мы хотим продавать хорошие машинки! Самые лучшие! Вот в чем состоит ваша истинная задача. Я повышаю вас отныне вы – продавщица, я даю вам двухдолларовую прибавку. Будьте такой, как раньше, только пообщительнее. – При этих словах она сверкнула глазами, и он улыбнулся. – Нет, не со мной Будьте общительной, подружитесь с дамами, которых вы учите. Пейте с ними кофе, станьте им подругой. Вы говорите по-итальянски – это только плюс. Понимаете, машинки, которые мы продаем, не приносят нам прибыли. Ваша задача будет состоять в том, чтобы убеждать людей пересаживаться за машинки новых моделей. Ясно? Делайте все, как делали раньше. Только будьте им подругой, даже ходите с ними куда-нибудь вечерами. На следующее утро можете прийти на работу позже. Если вам удастся продать больше, вы будете сами распоряжаться своим временем. – Он хотел было снова погладить ее по руке, но одумался и одарил ее веселой отеческой улыбкой.

Октавия выбежала из его кабинета польщенная, вне себя от счастья. Наконец-то у нее хорошая работа, должность с перспективой! Днем она пошла пить кофе с молодыми замужними женщинами, которые беседовали с ней так уважительно, что она почувствовала себя важной персоной, ни дать ни взять – учительницей. На вопрос, как работает машинка, одна из них ответила:

– Отлично! Ваш босс хотел убедить меня сменить ее на новенькую и дорогую. Но к чему мне это?

Я просто шью платья для детей и для себя, чтобы немного сэкономить.

Только тут до Октавии дошло, что предложил ей босс.

Едва занявшись продажей, она встала перед необходимостью принимать решения, отягощенные моральной ответственностью и умственным напряжением и не имеющие отношения к ее знакомым, родне, к ее телу, полу, семье. Она поняла, что продвижение невозможно, если не обирать ближнего.

Она представила себе собственную мать, ничего не смыслящую в американской жизни, обставляемую такой же пигалицей, как она. Если бы речь шла о том, чтобы подделывать счета, завышать цену, то она пошла бы на это, стремясь сохранить место. Однако она была еще очень наивна, и ей казалось, что использовать свое обаяние, улыбку, участливость – это то же самое, что торговать собственным телом.

Она предприняла робкие попытки, но у нее не хватило напора, без которого нечего было и мечтать о сделке.

Прошло две недели, и ее уволили. Босс стоял в дверях, провожая ее. Напоследок он покачал головой и жалостливо произнес:

– Вы славная девушка, Октавия.

Однако она не улыбнулась в ответ, а сердито сверкнула глазами и презрительно отвернулась. Он вполне мог позволить себе проявлять понимание.

Он ничего не терял, его жизнь устоялась. Это было всего лишь дешевое дружелюбие победителя к побежденному. В ее жизни не было места для безграничной терпимости.

Октавия расставалась с мечтами. Теперь ей казалось, что учителя, в которых она души не чаяла, на самом деле обвели ее вокруг пальца, осыпая комплиментами, побуждая стремиться к лучшей жизни, хотя у нее не было ни средств, ни силенок даже начать поиски такой жизни. Они сбыли ей жизненный идеал, существовать с которым в ее мире оказалось не по карману.

Октавия возвратилась в мастерские. Лишь получив там место, она поведала матери, что с ней стряслось; мать выслушала, не произнося ни слова. Она причесывала Сала, зажав его коленями.

– Таким людям, как мы, богатыми не бывать, – только и сказала она.

– Я не могу поступать так с бедняками, – сердито бросила Октавия. – Ты бы тоже не смогла набивать деньгами карманы этих мерзавцев – Я слишком стара для таких фокусов, – устало сказала Лючия Санта. – И таланта у меня никакого.

Я не так горячо люблю людей, чтобы любезничать с ними, пусть и за деньги. Но ты молода, ты бы научилась. Это не так сложно. Но куда там! В моей семье принято читать книжки, ходить в кино и воображать себя богатым. Гордись собой и прозябай в нищете.

Мне– то что! Я была бедна, пусть и дети мои будут бедны.

Она подтолкнула Сала к двери. Мальчонка обернулся и заканючил:

– Дай мне два цента на содовую, ма!

Мать, никогда не отказывавшая ему в этой просьбе, сейчас сердито буркнула:

– Разве ты не слышал, что я только что сказала твоей сестре? Мы бедняки! Вот и иди.