Айзек Азимов - Дуновение смерти Страница 20

Уверенность в завтрашнем дне? Брейд взглянул на Дорис, которая беседовала с миссис Дженнаро, молодой и очень вежливой, как и подобает жене младшего преподавателя. Видимо, они были женаты недавно, и, возможно, сама она никогда не училась в колледже, во всяком случае, она была явно подавлена значительностью своего теперешнего положения. Интересно, обрела ли она уверенность в завтрашнем дне?

Тут Брейд услышал резкий и недовольный голос Ранке. Специалист по физической химии с жаром обращался к стоявшим рядом:

— …Теперь врачи видят причину болезней в микробах и вирусах, так не пора ли пустить в ход грубую силу и ткнуть их носом в более глубокую истину? Мы должны вести атаку на заболевания при помощи генетического кода. Жизнь — это нуклеопротеин, и болезни вызываются его нехваткой. Имея дело с нуклеопротеином (он постепенно распалялся, и его голос становился все более резким), мы не можем полагаться на биохимиков. Они слишком мало знают, а от врачей и вовсе нет никакого толка. Белок надо изучать методом физической химии, и заниматься этим должны специалисты, притом самые передовые. Я тут недавно обратился в службу здравоохранения и попросил субсидию для детального исследования белка. Мне нужно двести тысяч долларов. Много, конечно, я понимаю, но ведь и программа предложена обширная и крайне серьезная. Однако они поставили ее под сомнение. Им хочется обойтись пятьюдесятью тысячами. Пятьдесят тысяч! А почему? Потому что в заявке на дотацию я указываю на значение этих исследований для изучения этиологии рака. А раз этиология рака, значит вопрос пойдет на рассмотрение к патологоанатомам. Да что, черт возьми, знают о раке эти бандиты-патологоанатомы? Что, черт…

Брейд отвернулся. Цель у Ранке может быть и другая, но позиция… Точно так же рассуждают промышленники, которые клянчат у правительства субсидии на расширение деловых операций. Разница невелика…

Он чуть не подскочил, когда кто-то внезапно дотронулся до его плеча. Он поднял глаза. Перед ним стоял Фостер, и его широкое цветущее лицо было озабочено.

Фостер потянул Брейда за рукав:

— Слушай, Лу, мне надо поговорить с тобой.

Брейд выдавил из себя смешок:

— Звучит зловеще. Плохие вести?

— Не знаю, как ты посмотришь. Я подумал, что тебе следует знать. — Он огляделся с беспокойством, но никто не смотрел в их сторону, и он еще сильнее потянул Брейда за рукав. Понизив голос до шепота, он сказал: — Это насчет Ральфа Нейфилда.

— Насчет Ральфа?

— Ш-ш-ш! Слушай, ты знаешь, тут шляется этот тип, сыщик что ли, и задает всякие вопросы. Его зовут Доэни. Такой маленький и толстый.

— Какие вопросы? Почему?

— Не знаю, почему. Со мной он не говорил. Но с одним моим парнем толковал, и тот передал мне. У него такое впечатление, будто этот Доэни не считает смерть Ральфа несчастным случаем.

12

Брейд растерянно воззрился на своего младшего коллегу. Он был застигнут врасплох.

— Я просто подумал, что тебе это надо знать, — неуверенно сказал Фостер.

В мозгу у Брейда что-то сдвинулось. Ведь все это время он предполагал, что новости Фостера связаны только с его увольнением и ни с чем больше. Стараясь казаться беззаботным, он сказал:

— А чем же объяснить смерть Ральфа, как не несчастным случаем?

— По правде говоря, я и сам удивляюсь, как этот Нейфилд мог спутать цианид с ацетатом, — ответил Фостер. — Так ошибиться может только новичок. Твой аспирант не из новичков.

— Это сыщик так говорит?

— Черт возьми, Лу, я понятия не имею, что говорит сыщик. Я же тебе сказал, он беседовал с моим студентом и спрашивал, не было ли у Ральфа плохого настроения, как шла его работа, не говорил ли он чего о каких-нибудь неприятностях?

Их прервала миссис Литлби, подошедшая с подносом коктейлей. Фостер покачал головой, чуть улыбнувшись сжатыми губами, а Брейд торопливо взял один из бокалов. Он отпил из него, не сводя глаз с Фостера.

— Что ты хочешь сказать, Мерилл? — спросил он.

— Я думаю, полиция предполагает самоубийство, — ответил Фостер.

Брейд ожидал услышать это слово, и все же оно заставило его вздрогнуть. (Но все-таки лучше самоубийство, чем убийство, верно ведь? Это какой-то выход, правда?) А вслух он сказал:

— Почему самоубийство?

— А почему бы и нет?

— Работа у него шла хорошо.

— Ну и что? А что ты знаешь о его личной жизни?

— А ты? Тебе известно что-нибудь, отчего его самоубийство становится понятным?

Брейд не хотел казаться агрессивным, но сказывалось напряжение от происходивших событий, и нервы сдавали.

Фостер сразу заметил его повышенный тон. У него невольно поднялись брови:

— Знаешь, ты на меня не нападай. Я хотел сделать тебе любезность и предупредить. Если ты собираешься лягаться — прошу прощения, можешь считать, что я ничего не сказал.

— А почему ты говоришь так, будто я здесь как-то замешан? — резко спросил Брейд, возмутившись. — Даже если это самоубийство…

Вдруг между нами оказался Ранке, он пристально посмотрел на обоих:

— Какое самоубийство?

Брейд сердито взглянул на него и ничего не ответил. Фостер слегка пожал плечами, словно желая сказать, что он, мол, свое дело сделал, а если Брейд намерен кричать об этом на весь мир, то последствия пусть берет на себя.

— Мы говорили про Ральфа Нейфилда.

— Самоубийство? — Губы Ранке раздвинулись в хищной улыбке, а указательный палец замер в каком-нибудь дюйме от пуговицы на рубашке Брейда. — А вы знаете, я в это верю. Парень был сумасшедший, буквально сумасшедший. Наше счастье, что он не забрал с собой на тот свет всех нас. Он способен был взорвать весь факультет.

Брейда лихорадило от волнения. Вот они стоят рядом с ним. И каждый из них готов поверить в самоубийство. Почему? (Внутренний голос твердил ему — лучше самоубийство, чем убийство. Это же выход! Выход! И все же, не желая взвешивать последствия, не желая ни к чему прислушиваться, он прежде всего стремился знать правду. Правда была ему нужнее, чем выход из создавшегося положения. Ведь правда и есть единственный реальный выход. Все остальное — сплошной самообман.)

— Но зачем ему кончать с собой? — спросил он. — Что указывает на самоубийство? Ведь до защиты ему оставалось всего полгода.

— А вы в этом уверены? — спросил Ранке с той же хищной улыбкой. — Как шла его работа?

— Прекрасно, — огрызнулся Брейд.

— Откуда вы знаете?

Брейд хотел было ответить и тут понял, какую ловушку расставил ему Ранке. Избежать ее было невозможно, и его молчание означало лишь, что Ранке придется взять на себя труд загнать его туда.

— Вероятно он говорил вам, что работа идет хорошо? — продолжал Ранке.

— Конечно, — ответил Брейд с вызовом.

— А откуда вы знаете, что он говорил правду?

— А у меня копии его записей.

Лицо Ранке расплылось в улыбке, и Фостер усмехнулся тоже. Брейд вдруг заметил, что в комнате наступила тишина, что группы гостей, трудолюбиво беседовавшие, прервали разговор и смотрят в их сторону, что Дорис скомкала платок и закусила губу.

Брейд понимал, что ни один из находящихся здесь химиков не поверит, будто он сведущ в кинетике и может судить, действительно ли работа Ральфа шла хорошо.

Голос Ранке был медоточив и сладок:

— Мне известны исходные теоретические предпосылки Ральфа Нейфилда, и могу заверить вас, что его замысел — чистейший абсурд. Я хотел дать ему возможность поработать и посмотреть, не возникнут ли какие-то боковые пути, которые, может быть, куда-то и приведут. Но, конечно, ничего из этого не вышло. Иметь с ним дело было невозможно. Он ушел к вам и вот тут-то потерпел окончательное поражение. Для аспиранта работать над такой проблемой, да еще не иметь при этом руководителя, с кем можно было бы посоветоваться, равносильно катастрофе.

«Должно быть, — подумал Брейд, — это-то и уязвляло Ранке. То, что Ральф никогда не советовался с ним, с великим специалистом».

— Не стоит тревожить душу парня, — сказал он, — и отправлять ее в ад только потому, что он не обращался к вам за помощью.

— Мне плевать, обращался он ко мне или нет. — Ранке вздернул подбородок. — Какая мне разница, черт побери? Просто, я думаю, он оказался припертым к стене. И вот что я вам скажу, Лу, в конце концов он не мог этого не признать. Он упрямо ходил вокруг да около своей проблемы, делал опыты, жевал и пережевывал их до тех пор, пока не понял, что выхода нет. Он мог вам рассказывать, что исследования идут хорошо, но потом увидел, что зашел в тупик. А это значило, что степени ему не видать. И он покончил с собой. Почему бы и нет?

— Да потому, — ответил Брейд с холодным гневом, — что его работа на самом деле шла хорошо. Может быть я не специалист в физической химии, но я все-таки не сапожник. При ясной погоде я могу отличить вальденовское обращение от фотохимической цепной реакции. Я следил за его отчетами и знал, что опыты шли успешно.