Хараламб Зинкэ - Современный Румынский детектив Страница 20

— Игра не стоит свеч! — поддерживает меня Григораш. Он уже отщелкал свое, спустился с табурета и смотрит па меня с нескрываемым любопытством, будто на космонавта, готовящегося выйти в одиночку в открытое космическое пространство.

Я закатываю рукава рубашки.

— Вам бы и штаны еще с себя спять для полноты картины! — не то шутливо, не то с осуждением фыркает Бериндей.

Григораш не забывает предупредить меня:

— Платок носовой при тебе? Вытащи его, чтобы он был под рукой, не то начнешь там, на крыше, выворачивать карманы…

Своевременный совет. Я вынимаю платок из кармана и засовываю его за брючный ремень. Потом обращаюсь к аудитории голосом человека, идущего на эшафот:

— Молитесь за меня!

Взбираюсь на табурет, внимательно оглядываю скат крыши за окном. Он не такой уж и крутой. Я хватаюсь обеими руками за подоконник и подтягиваюсь, как на турнике. Теперь я наполовину высунулся из окна, осенний воздух холодит мне лицо и грудь. Надо мной во все небо серые, насупившиеся тучи. Еще одно усилие, и я опираюсь коленями на подоконник. Еще одно — и я уже на крыше.

Теперь самое трудное — подняться на ноги и, стоя во весь рост на крутизне ската, не потерять равновесия. Я проделываю все это не спеша, осмотрительно. На мгновение у меня в голове промелькнула до чрезвычайности здравая мысль: а так ли был не прав прокурор насчет пожарных?.. — но пронизывающий ветер тут же уносит ее, словно осенний лист.

Григораш взобрался на табурет, высунулся в окошко: ни дать ни взять портрет в темной раме. Он подбадривает меня улыбкой и предлагает:

— Может быть, подстраховать тебя ремнем?..

Но мне уже не до страховки. Я чувствую спиной, с каким напряжением и беспокойством он смотрит, как я медленно, шаг за шагом, спускаюсь к водосточному желобу. Металл крыши холодит мне сквозь носки ноги. Ветер усилился, раскачивает меня, хотя, может быть, это мне просто так кажется. Я уговариваю себя, что никакой опасности нет, что я могу упасть, только если потеряю напрочь сознание. Кажется, уговорил — теперь я чувствую себя увереннее. Двое мальчишек, играющих в футбол в соседнем дворе, заметили меня и замерли от удивления. Вот я и у желоба наконец, у самого края крыши, на высоте метров сорока. Металлическая коробка — у моих ног. Теперь-то я понимаю, как уместен был совет Григораша насчет платка, хорош бы я был сейчас, рыскающий по карманам. Я вытаскиваю платок из-за ремня, приседаю на корточки и накрываю платком коробку. Я должен, я обязан сохранить в нетронутости отпечатки пальцев на ней, если кто-то, конечно, их там оставил. Мои собственные пальцы напряжены и похожи на когти хищной птицы. Я цепко ухватываю ими коробку. Из-за спины я слышу щелчок, еще один.

— Снимки для семейного альбома! — весело кричит мне сзади Григораш.

Его слова напомнили мне о Лили. Каково было бы ей увидеть меня сейчас на краю крыши?.. Я медленно выпрямляюсь с коробкой в руке. Перевожу дыхание и сантиметр за сантиметром поднимаюсь по скату к спасительному окну. Пот льет с меня ручьем. Подъем кажется мне бесконечным, может быть, и потому, что все мое внимание сосредоточено теперь на том, чтоб, не дай, бог, не уронить мое «сокровище».

— Кинуть тебе ремень? Я подтяну тебя! — спрашивает меня Григораш, с тревогой следя за каждым моим движением.

— Лучше отойди от окна! — кричу я ему. Меня качает из стороны в сторону, да к тому же от напряжения стало перехватывать дыхание.

Голова Григораша исчезает из проема окна. Последние шаги даются мне и вовсе с трудом, но вот я и у окна. Григораш протягивает руку, чтобы взять у меня коробку. Я отдаю ее, и мне сразу становится полегче, словно камень с души свалился. Я стою несколько мгновений во весь рост, балансируя руками, ветер охлаждает мое разгоряченное тело. Мальчишки снизу машут мне руками. Я им улыбаюсь, хотя едва ли на таком расстоянии они могут оценить мою жизнерадостность. Потом я приседаю, переношу через подоконник ноги, нащупываю ими табурет. А вот и пол. Пот заливает мне глаза, дышать и вовсе нечем.

— Милостивый государь, — кричит на меня прокурор, — я даже не знаю, как вас назвать! Мы все-таки юристы, а не каскадеры!

Григораш подражает его интонации:

— Мы овладели бесценным вещественным доказательством, милостивый государь, остальное не имеет никакого значения!

Он бережно освобождает коробку от моего носового платка, рассматривает ее, как не имеющее цены сокровище. Затем пытается одними указательными пальцами приоткрыть крышку. Это ему удается.

— Вот и шприц! — кричит он радостно. Счастливо улыбается то мне, то прокурору. — Вы уж не взыщите, я его выну из коробки только в лаборатории.

Я тороплю его:

— Вали отсюда и принимайся немедленно за дело!

Я доволен: загадка смерти Кристиана Лукача начинает понемногу проясняться. Ампула, шприц, морфий… Ведут же куда-нибудь, к какой-то цели, эти следы!

После ухода Григораша в мансарде наступает долгое молчание. Много спустя прокурор прерывает его:

— Кому принадлежал этот шприц?..

Меня впору хоть выжимать, так я вспотел… Сейчас бы под горячий душ!

— Кто это может знать, пока Григораш не обнаружит на нем «визитную карточку» преступника и не удовлетворит наше любопытство?..

Я закуриваю. Прокурор ходит взад и вперед по комнате и вдруг останавливается как раз под крюком, на котором еще вчера висел в петле Кристиан Лукач. Впрочем, сам он этого не замечает.

— Вы полагаете, что вчера этот шприц находился здесь, в комнате, но мы его не заметили? Или же…

Он не заканчивает фразы, глядя на меня с ожиданием. Я завершаю мысль за него:

— …или же преступник нарочно принес его обратно, чтоб еще больше запутать нас, понимая, что мы наверняка нашли забытую им ампулу?.. Нет, едва ли… Тот, кто сорвал с двери печать и проник на чердак…

— …с помощью ключа от этой двери… — дополняет меня в свою очередь прокурор.

— …проник сюда, преследуя одну из двух возможных целей: первая — вспомнил об ампуле и решил проверить, там ли еще она, где он ее вчера забыл, а заодно удостовериться, не обнаружили ли мы и шприц, вторая цель — он с опозданием отдал себе отчет, как опасно для него, если мы обнаружим выброшенную им на крышу коробку со шприцем, и решил вернуться, с тем чтобы забрать ее оттуда… Он решился па это, полагая, что мы окончательно поверили в самоубийство Кристиана Лукача.

— Значит, вы полагаете, что перед нами преступление?

— Либо непредумышленное, либо же вполне сознательное!

Прокурор удовлетворенно улыбается:

— Стало быть, капитан, вы уже не в претензии на то, что я вам испортил вчерашний вечер?

— На это я смогу вам ответить, только когда дело будет закрыто.

— А может быть, их было двое? — не унимается любознательный прокурор Бериндей.

— Что вы пристали с ножом к горлу?! — выхожу я из себя, гася окурок пальцами. — С меня было бы вполне достаточно и одного преступника, хотя я не исключаю и того, что их могло быть и двое. Давайте покончим хотя бы с протоколом! Я хочу еще сегодня повидаться с Петронелой Ставру.

— Теперь-то вы вправе и ее подозревать.

— Пока что я никого не подозреваю, — прерываю я его в сердцах.

— Я пойду за Лукрецией Будеску, — вызывается прокурор. — Кстати, узнаем у нее насчет ключа.

— О'кей, — соглашаюсь я.

Он выходит из мансарды. Я слышу его шаги на лестнице. Подхожу к слуховому окну, закрываю его. Табурет ставлю на то место, где он стоял, когда мы сюда пришли. Окидываю медленно взглядом жилище, на котором сохранился еще и сейчас отпечаток личности Кристиана Лукача.

«Что же это с тобой приключилось, парень?.. — ловлю я себя на том, что мысленно говорю с ним, как со старым другом. — Кому же это было нужно, чтобы ты ушел из жизни? И зачем?.. Или же это был просто-напросто несчастный случай? Если уж у тебя и вправду начался приступ и надо было сделать тебе болеутоляющий укол, почему же ты не вызвал «скорую»?..»

Углубившись в свои мысли, я и не услышал, как вернулся прокурор. Я вздрогнул, когда он заговорил запыхавшись:

— Ее нет у себя в комнате! Ушла. Пошла якобы в церковь. Я это узнал у какой-то старушки из семейства Цугуы.

— Ушла?! — огорчаюсь я тому, что и на этот раз придется отложить оформление протокола, которого ждет от меня начальство.

— Что будем делать?

И тут я почувствовал, что чертовски оголодал. В «Экспрессе» я съел сущую чепуху. И маме я так и не позвонил. А теперь чует мое сердце, что уже и не выберу минутки свободной, чтобы позвонить ей.

— Вот о чем я вас попрошу… у меня на сегодня еще куча дел. Займитесь-ка вы сами показаниями Лукреции Будеску.

Прокурор Бериндей смотрит на часы, прежде чем ответить мне обиженным тоном:

— Позвольте вам заметить, что вот уже час, как мой рабочий день кончился. Ведь могу же и я захотеть пойти в кино, не правда ли, да к тому же, может быть, и не один, а?.. На того же «Зорро», к примеру. Как, по-вашему, могу я себе такое позволить хоть раз в неделю?..