Чингиз Абдуллаев - Альтернатива для дураков Страница 20

— Там есть десять миллионов?

— Там гораздо больше. Но мы будем брать только самые крупные вещи.

— В магазине товара на десять миллионов долларов? — снова переспросил Коротков.

— Ну, может, на девять с половиной, — рассудительно сказал Счастливчик, — но там огромные ценности, братан.

— Где? — выдохнул его напарник.

— Об этом мы поговорим в следующий раз. Мой компаньон должен еще все подготовить.

— Хорошо-хорошо, — согласился Крот, — а у тебя есть хороший скупщик?

— А зачем он мне? Я прямо с цацками укачу за бугор. Так будет даже удобнее. А твою долю отдам тебе сразу.

— Спасибо. — Коротков вытер пот, выступивший на верхней губе. — Мои три миллиона?

— Как договаривались.

— Хорошо. — Он все-таки не выдержал:

— Но зачем тебе тогда эти люди Пирожкова?

— Опять? — засмеялся Счастливчик. — Мы же договаривались — только один вопрос.

— Ну ладно… Я просто нервничаю. Ты ведь раньше заранее рассказывал о своих планах.

— Все детали я и сам пока не знаю, — сказал Счастливчик, — мне должен позвонить мой компаньон.

— Ты нас познакомишь? — оживился Коротков.

— Только после операции. Все еще может измениться, — строго ответил Счастливчик.

— Я все понимаю, — кивнул Коротков, — больше ничего не буду спрашивать. Я только не понимаю, зачем тебе еще четверо парней Пирожкова. Но я молчу, молчу…

Счастливчик поманил Крота к себе пальцем и тихо прошептал ему на ухо:

— Чтобы они помогли нам уйти от погони, в случае необходимости.

— Понял, — глубокомысленно кивнул Крот, — но это могли бы сделать и мои люди, — добавил он, но Счастливчик уже махнул на него рукой.

На следующий день ему позвонил полковник Тарасов.

— Завтра Сорокину отпустят, — коротко сообщил он, — но ты с ней не увидишься до самого дня операции.

— Хорошо, — согласился Счастливчик, — только без обмана, полковник, иначе я сорву вам всю вашу затею.

Тарасов ничего не стал говорить, а просто отключился.

Глава одиннадцатая

Нужно было видеть лицо этого гада, когда он нас обнюхивал. Как будто пытался определить по запаху, действительно ли мы «подставка» или настоящие люди Пирожкова. Но, похоже, он остался доволен. Хотя, непонятно, почему он так и не задал мне ни одного вопроса.

И тем не менее он поверил нам, если больше не стал нас расспрашивать. Так мы и вышли от него, решив подождать Пирожкова в машине. Он появился через две минуты. Нужно сказать, он так нервничал, что чуть не сошел с ума. В какой-то момент мы даже решили, что он нас выдаст, так сильно он дергался. Но все обошлось, и он появился перед нами, облизывая пересохшие от волнения губы.

— Все в порядке, ребята, — сказал он, тяжело вздыхая, — кажется, это был самый трудный день в моей жизни. Но он вам поверил, а это самое главное.

Ему все еще казалось, что мы продолжаем играть свои роли. А потом все разъехались в разные стороны. Мы приехали к Гвоздеву, который нервничал не меньше Пирожкова. Только в отличие от него он боялся не за себя, а за нас. Это, наверно, всегда гораздо тяжелее — беспокоиться за других. Впрочем, каждому свое. Один живет так, другой по-своему. И каждый считает, что только он и живет правильно. В любом случае жизнь подлеца Пирожкова мне нравится меньше, чем жизнь подполковника Гвоздева. Хотя баб и жратвы у Пирожкова было, наверно, гораздо больше, чем у нашего подполковника.

Мы долго рассказывали Гвоздеву о том, как нас встретил Счастливчик, как долго стоял рядом с каждым из нас. Как обходил нас по второму кругу. Какие вопросы задавал. Как смотрел на нас, что говорил. Подполковника интересовали любые мелочи, любая фраза Счастливчика. Когда мы кончили докладывать, он с унылым видом опустился на стул.

— Он вас раскрыл, — убежденно сказал Гвоздев.

— Не думаю, — ответил Хонинов, — он как-то проявился бы, что-нибудь сказал бы. Нет, не думаю.

— Он вас раскрыл, — повторил Гвоздев и тяжело вздохнул, — это же Счастливчик. Он никогда ничего не скажет, вернее, не подаст виду. Это же Счастливчик… Нужно знать его характер.

— Может, нам просто вернуться в казино и перетрясти там все вокруг? — зло предложил Хонинов.

— Нет. Это еще хуже. В таком случае они все поймут и уберут в первую очередь Пирожкова. Он, гад, давно заслужил самого строгого наказания, но не обязательно, чтобы его убивали в результате нашей ошибки.

— Что нам теперь делать? — спросил Хонинов.

— Ждать, — угрюмо выдавил Гвоздев, — остается один шанс из ста, что вы ему зачем-то нужны и он ради этого шанса даже несколько придавит свои подозрения.

Счастливчик не просто вор или квалифицированный медвежатник. Он всю свою жизнь провел в колониях и среди всякой шпаны. Он чует не только наших сотрудников, но даже наших сексотов и агентов, даже наших осведомителей и стукачей. Я специально проверял. По его наводке в колонии, где он сидел, удавили одного такого «добровольца». А вы хотите вчетвером обмануть такого человека, как Счастливчик. Но почему он ничего вам не сказал? Почему ничего не сказал Пирожкову? Вот что меня волнует.

Мы смотрели на него и молчали. Откуда нам было знать такие тонкости. Мы группа захвата. Не наше дело такие вещи. Когда нужно взять банду, повязать рэкетиров, выбить оконные рамы и ворваться в квартиру на девятом этаже через крышу здания — вот тогда мы незаменимы. А когда нужно играть роль шутов только для того, чтобы понравиться вору, у нас вполне может не получиться. Но мы, конечно, ничего не стали говорить Гвоздеву, решив, что действительно лучше подождать.

Однако с этого дня и за Счастливчиком, и за Кротом было установлено самое тщательное наблюдение. Мобильные телефоны обоих были взяты на прослушивание. За ними пустили следить целые группы оперативников. Но Счастливчик был неуловим.

Он легко уходил от преследования, словно издеваясь над нашими оперативниками. И также легко появлялся в поле их наблюдения, будто ничего не боялся.

А над нами продолжали сгущаться тучи. Мотин уже серьезно требовал не просто нашего отстранения, а передачи дела в прокуратуру и нашего ареста за намеренный отказ выполнять действия командиров в боевой обстановке. Он так и формулировал свои обвинения. Мы были не просто трусы и дезертиры, мы были подонки, оставившие своих товарищей на поле боя, и именно мы были косвенными виновниками гибели всей группы. Чего только мы не наслушались за эти дни от Мотина. Иногда мне казалось, что человеческой глупости не может быть предела.

Или Мотин просто хотел выслужиться? Но тогда почему он так старался нас утопить? Возможно, ему просто нужны были виноватые?

За два дня до окончания срока, который нам назначил Счастливчик, нас вызвали к самому генералу Мальцеву. Мы знали, кем именно был этот Мальцев. Его фамилию знал каждый офицер в министерстве. Это был начальник управления собственной безопасности министерства. И мы знали, что визит к нему не сулит нам ничего хорошего.

В кабинете, кроме него, сидели еще несколько человек. Полковника Тарасова, который нас допрашивал, мы уже знали. Из городского управления пригласили самого Панкратова, который сидел справа от генерала Мальцева. Рядом с Панкратовым устроился и Горохов. Он был мрачен, а когда мы вошли в комнату, он отвернулся, словно опасаясь выдать наши отношения. В кабинете находился и красномордый Мотин, который даже не стал с нами здороваться, когда мы вошли в кабинет, а просто брезгливо придвинул к себе наши личные дела. Он, очевидно, считал, что для нас все уже кончено.

— Садитесь, — строго приказал генерал.

Собственно, в кабинете было даже два генерала. Панкратов и Мальцев. Но они были в этот момент в разных весовых категориях. Мальцев выступал в роли обвинителя и судьи в одном лице, а Панкратова в лучшем случае можно было считать свидетелем со стороны обвиняемых. Мы уселись на стульях.

— Неприглядная картина получается, — вздохнул Мальцев, покосившись на Панкратова, — наши сотрудники считают, что ваша вина доказана материалами дела и свидетельскими показаниями. Подполковник Мотин убежден, что вас четверых нужно вычистить из органов и передать дело в прокуратуру.

При этих словах Панкратов громко крякнул и, оглядевшись по сторонам, нахмурился.

— Я решил лично встретиться с вами, чтобы разобраться во всем, прежде чем мы примем решение, — продолжал Мальцев. — Обвинения против вас выдвинуты серьезные. Фактически вас обвиняют ни мало ни много — в пособничестве убийцам вашего подполковника и ваших товарищей. Так что вы хотите нам сказать? И учтите, что это ваше последнее слово. Мы больше не намерены церемониться с вами.

Мы переглянулись. Все смотрели на Хонинова. После смерти Звягинцева он был для нас командиром. Он понял наши взгляды и попросил разрешения сказать несколько слов. Мальцев кивнул, разрешая Хонинову говорить. И тогда тот выдал текст примерно следующего содержания: