Алексей Самойлов - Аксиома подлости Страница 20

Бабушка плачет. Двое с ребёнком садятся в джип и уезжают.

…Об этом периоде своей жизни я помню смутно. Помню, что проснулась я в большом городе, незнакомая красивая женщина купала меня в ванной, а я боялась воды, вырывалась и кричала. Потом меня привели в маленькую красивую комнатку, уложили в мягкую кровать. Так началась моя вторая жизнь. Многому пришлось учиться – языку (там, где я жила до этого, говорили на местном диалекте), умению одеваться и носить одежду, есть с помощью палочек, кланяться хозяевам, господину Вану, его грустной и апатичной жене. Единственной моей радостью была дружба с Ю Линь, больной дочерью хозяина. Мне всегда было жаль, что она не может бегать, играть и веселиться, как другие дети, как я. Целыми днями Ю Линь сидела в инвалидной коляске, а её няня читала ей или учила вышивать, пела, играла в какие-то непонятные игры. Меня обучили чтению и письму, а вот вышивать и петь я не выучилась, видимо, не было способностей. Ю Линь привязалась ко мне, ведь она была совсем одинокой девочкой. Мы с ней стали неразлучны. Господин Ван всё чаще улыбался, глядя на нас, гладил меня по головке и очень скоро стал называть дочкой. Моя «бабушка» (господин Ван объяснил, что она была приёмная), называла меня Мэй Линь, и в этом доме меня называли так же. Скоро я привыкла и привязалась к этим добрым и непонятным людям. Господин Ван был обеспеченным человеком и мог позволить себе нанять учителя не только для своей дочери, но и для меня. Поэтому я получила неплохое воспитание и образование. Через два года меня начали обучать английскому языку, который давался мне с трудом, зато по-китайски я болтала лучше самих китайцев. Наверное, иностранному языку меня обучали для престижа. Это было модно – знать европейский язык. Господин Ван часто хвастался успехами своей дочери и моими перед друзьями и знакомыми. Все восхищались и говорили, какой он благородный человек – взял в дом чужого ребёнка другой расы. Между тем, Ю Линь чувствовала себя всё хуже, и однажды ночью приступ болезни оборвал её жизнь. Дом погрузился в траур. Очень долго господин Ван, обожавший свою дочь, не мог прийти в себя. А жене его, похоже, было всё равно. И когда он вдруг объявил, что хочет меня удочерить, она сказала «делай что хочешь» и заявила о своём желании уйти в монастырь. Господин Ван не препятствовал ей и стал оформлять документы.

Но как бы не так – оказалось, чтобы удочерить меня, нужно соблюсти кучу формальностей, ведь я из другой страны, и надо искать моих родственников. Чиновники вежливо укоряли господина Вана: с какой стати он берёт белую девочку, а не китаянку, ведь так много в стране сирот. Но мой названный отец упорно решил добиваться удочерения.

И вот, когда уже почти все документы были готовы, случилось нечто. В нашем доме появился незнакомый человек, говорящий на английском языке. После разговора с ним господин Ван стал печален. Он подозвал меня к себе, а его глаза наполнились слезами.

– Не судьба, видимо, девочка, мне стать твоим отцом. Нашлись родственники твоей матери. Тебе нужно ехать в Англию с этим человеком. Там ты встретишься с бабушкой, тётей и двоюродным братом. Когда они узнали о твоём существовании, они захотели вернуть тебя на историческую родину.

Откуда же они узнали обо мне? В последствии родственники рассказали, что господин Стив, друг моего приёмного отца, будучи проездом в Англии, поведал историю о белокожей дикарке в китайской семье. Сопоставив факты, они поняли, что я дочь погибшей Маргарет.

Я была в шоке, я не хотела расставаться с человеком, который заменил мне отца. Но господин Ван сам отказался от борьбы за меня. Я чувствовала обиду и разочарование, я так и не обрела семьи, о которой мечтала с тех пор, как попала в этот дом.

Поэтому обиженная и покорная, я уехала с тем англичанином, даже не попрощавшись с господином Ваном.

Так началась моя третья жизнь в Лондоне, а также Дублине и Эдинбурге, куда возили меня напоказ родственникам и выставляли как диковинную зверушку. Нет, надо мной не смеялись, но очень огорчались, когда я вела себя не так, как положено «маленькой леди». Но и в Англии я не обрела семью. Меня с утра до вечера муштровали няньки и гувернантки, пытаясь привить китайский саженец на европейское дерево древнего рода Макдауэлов. Но это плохо получалось, ведь я была диким неуправляемым ребёнком, своенравным и капризным. «Вся в мать!» – умилялись родственники, но не давали никаких поблажек. А когда я особенно выводила их из себя, запирали в комнату на целый день. Наказывать физически они считали недопустимым, но зато постоянно унижали, напоминая о том, сколько они для меня сделали. Я всё больше погружалась в пучину отчаяния и тоски, мне было ни за что не выбраться из этой западни морали, условностей и правил, которых я совершенно не понимала. Я думала, что никогда не смогу понять эту страну, этот народ, привыкнуть к его культуре. Но в один прекрасный день всё опять изменилось.

Меня позвали в кабинет к бабушке. Там находился очередной незнакомый человек, а также моя тётя.

– Мэри! – бабушка скривила губы в гримасе раздражения, – так получилось, что у тебя, кроме нас ещё есть родственники, а точнее, один родственник. Это твой отец.

Я внимательно посмотрела в лицо незнакомцу – усы, длинные волосы, затянутые в хвост, очки, симпатичная внешность, растерянный взгляд.

– Как она похожа на Маргарет… – прошептал он, и взгляд его стал ещё более растерянным и испуганным, – Мэри? Её зовут Мэри?

– Да, её зовут Мэриэн. Это второе имя Маргарет.

– Меня зовут Мэй! – неожиданно выпалила я по-китайски.

– Что она говорит? – удивился человек, которого назвали моим отцом.

– Видите ли, мистер Мартынов, – попыталась объяснить бабушка, – девочка провела своё детство в Китае. Она дикарка, и плохо говорит по-английски, а русского языка не знает вообще. Те полгода, проведённые в Лондоне, не могли компенсировать девять предыдущих лет. Мы очень рады, что нашли дочь Маргарет, и рады, что вы решили вспомнить о долге отца.

– Можно… можно мне забрать её в Россию, чтобы показать ей вторую родину? – робко спросил человек.

– Мы подумаем, – ответила бабушка.

– Может, стоит спросить у Мэри, хочет ли она поехать в Россию?

Я посмотрела на мистера Мартынова. Мой отец, которого я никогда не знала, но так хотела найти. Чем-то он мне понравился – может, своим простым лицом или этим испуганным растерянным взглядом. Он всё-таки нашёл меня, а значит, есть надежда…

– Да, – ответила я по-английски, – я хочу поехать в Россию. Отпустите меня с ним.

Не думаю, что мои родственники охотно отпустили меня с Олегом Денисовичем, как, оказалось, звали моего отца. Для меня было всё необычно, ведь у меня оказался родственник, такой забавный, говорящий на незнакомом языке, неуловимо похожий на господина Вана и совсем не похожий на чопорных надутых англичан. Но отцом я пока не решалась его назвать. Языковой барьер часто мешал общению. Но, в конце концов, мы подружились. И именно тогда, в десять лет, я поняла, что такое счастье, в лице русского отца и очередной новой жизни. Спустя три месяца мы улетели в Москву.

Через некоторое время моему отцу с огромным трудом удалось доказать свои права, и меня разрешили оставить в России, правда, гражданство стало двойным. И мне вменялось в обязанность посещать своих английских родственников. А из Лондона мне присылали подарки на день рождения со специальным дипломатическим курьером, который контролировал процесс моего воспитания до совершеннолетия. Курьера этого по фамилии Хойт я особо не жаловала и перечила ему при каждой возможности.

Итак, с тех пор я живу в России. Продолжение рассказа о русском периоде моей биографии ждите в следующем письме. И обязательно пишите мне, Евгений, не забывайте о Вашей одинокой подруге. Ваше последнее стихотворение «Восточная тоска», оно такое трогательное, что я, признаюсь, едва не расплакалась. Спасибо Вам за светлые моменты в моей жизни… Мэй».

Бандит Илья будет искать её, причём искать до тех пор, пока не найдёт. Во-первых, он захочет довести до конца своё дело с похищением. И уже не имеет значения, причастен ли к нему Артур или нет, ведь её побег сорвал все бандитские планы. А во-вторых, он не простит ей убийства сообщницы, которая наверняка была его любовницей. Мэй знала по себе, что не простила бы.

А значит, ей нужно прятаться. И ещё действовать. Единственным кардинальным решением, которое ей подсказывал разум и которое навсегда избавит её от страха перед возмездием, было самой найти Илью и убить его. Но то – разум. Мэй чувствовала, что вряд ли сможет, глядя человеку в глаза, хладнокровно застрелить его. Пусть даже этот человек – враг, бандит и подлец в одном лице. Убив и понимая, что произошло это случайно, Мэй не могла себе представить, что когда-нибудь сможет сделать то же самое намеренно. Она же НЕ ХОТЕЛА никого убивать! Это недоказуемо и только отягощает её вину, потому что не чувствовать вины может только какой-нибудь бездушный и бессердечный наёмный убийца.