Буало-Нарсежак - Жизнь вдребезги (пер. Райская) Страница 20

Адвокат разыгрывал свою партию как по нотам. А Дюваль упорно гнул свою линию.

— Надеюсь, все уладится, — сказал ему мэтр Тессье на прощание. — Иногда испытания идут на пользу.

Готово! С адвокатом он разделался. Как знать, вдруг нотариус проявит больше любопытства. Дюваль добрался до Ниццы на автобусе, позавтракал в старом городе. Ему, вероятно, следовало сообщить о своем приезде заранее. Вдруг Фарлини не окажется на месте. Но нет. Нотариус был у себя, и Дюваля тотчас провели к нему в кабинет.

Мэтр Фарлини поднялся ему навстречу, широко раскинув руки.

— Ну же?.. Поскорее расскажите, что у вас стряслось… Я прочел сообщение в «Утренней Ницце»… Присаживайтесь…

Он казался искренне огорченным. Пожалуй, чуть переигрывал, но сердиться на него невозможно — он слишком вжился в образ.

— Глупая история, — сказал Дюваль. — У жены был маленький «триумф» с откидным верхом… Не справившись с управлением, она съехала с дороги… и вот… Черепная травма… правосторонний паралич.

— Какой ужас… — прошептал Фарлини. — Мой бедный друг! Если бы вы знали, как я вас понимаю! Как я вам сочувствую!.. Что же, паралич… это явление временное?

— К несчастью, нет. Врач, по существу, не оставляет никакой надежды.

— Как же вы решили поступить?

— Пока что я позабочусь о самом насущном. О том, чтобы вернуться в Канны, нечего и думать. Я здесь проездом, только чтобы уладить неотложные дела. Сейчас зайду в банк, попрошу перевести мой счет в Амбуаз. Я собираюсь обосноваться в Турени.

— Как? В Турени?.. Вы хорошо все обдумали? Зимой Турень не самое подходящее место для больной.

Фарлини присел на краешек стола.

— Это не мое дело, — продолжал он, — но, боюсь, вы делаете ошибку.

— Я присмотрел там имение, — признался Дюваль.

— Как, уже?

Нотариус не смог скрыть своего неодобрения.

— Дорогой мой мсье Дюваль, так дела не делаются… Никогда не следует горячиться.

— Для начала я думаю его снять. Речь идет о доме со всей обстановкой, в отличном состоянии… В моем положении что может быть лучше? Там чудные места. Вы знаете Амбуаз?

Нотариус зажмурился.

— Амбуаз… Погодите… Это же недалеко от Тура… Я бывал там проездом… Но у меня осталось лишь смутное воспоминание об этой поездке… Шел дождь… Припоминаю замок…

— Так это там и есть. «Укромный приют».

Нотариус открыл глаза.

— Что такое «Укромный приют»?

— Название имения.

— Минуточку… Я запишу адрес… Но мы, конечно, еще увидимся. К концу лета нам представится случай выгодно разместить деньги… не стоит его упускать. Я вас извещу. И прошу вас — черкните мне пару строк, чтобы я знал, как идут дела. Будьте так любезны. Хочется все же думать, что врач ошибся и мадам Дюваль скоро поправится. Только не натворите глупостей. Не торопитесь покупать. Потом пожалеете.

Он открыл дверь и долго жал Дювалю руку.

— Крепитесь, дружище. Надеюсь, скоро увидимся. Вы же знаете, что можете на меня положиться.

— Спасибо.

Нотариус и впрямь славный малый. И если однажды ему понадобится кому-то исповедаться… конечно, об этом и речи быть не может! И все-таки… Как-то легче, когда чувствуешь, что ты не совсем уж одинок. Дюваль вернулся в Канны, зашел в банк, чтобы уладить кое-какие простые формальности, и, освободившись наконец, взял билет в одноместное купе «Голубого экспресса»[9]. Ну, сделает он крюк, проедет через Париж, а в Блуа вернется завтра еще до полудня.

Явившись наконец в больницу, он чувствовал себя разбитым, к тому же это короткое путешествие выбило его из колеи. Увидев жалкое перекошенное личико, он испытал настоящий шок.

— Сегодня мы совсем молодцом! — Жанна, как всегда, обращалась с больной, словно с малым дитятей. — Мы славно покушали пюре. И температурка у нас спала.

Дюваль приложился губами к влажному лбу. Никуда не денешься! Присев на краешек кровати, он взял раненую за левую руку, хотя она попыталась убрать ее под одеяло, и, воспользовавшись моментом, когда сиделка опускала штору, торопливо прошептал:

— Для всех я ваш муж… Я не мог сказать им правду… Потом объясню почему…

Голубой глаз незнакомки — тот, в котором сохранилась жизнь, — был устремлен на него. Но, казалось, она смотрела из какого-то иного мира. Ее взор напоминал свет далекой звезды, словно лился с головокружительной высоты. Другой глаз совсем остекленел.

— Вы меня понимаете?

Восковые пальцы чуть заметно сжались. Впрочем, вполне достаточно для того, чтобы передать окружающим определенную информацию. Дюваль ласково улыбнулся — без малейших усилий. И вдруг, нагнувшись, коснулся губами ее иссохших уст. Это мимолетное прикосновение потрясло его самого. Он поцеловал ее помимо собственной воли. Теперь он не знал, как скрыть охватившее его смятение, и устремленный на него взор показался ему дьявольски проницательным.

— Потом вы поможете нам ее поднять, — сказала Жанна. — Вам она больше доверяет. Денька через два- три, если она будет умничкой и постарается не унывать… Ну, а теперь ступайте, мсье Дюваль. Нам пора вздремнуть.

Дюваль совсем потерял представление о времени. Он думал лишь об этой женщине, которая, похоже, радовалась его приходу, словно надеясь обрести в нем опору. Теперь она поворачивала голову, когда он ходил по комнате, и даже пыталась улыбаться. Гематома на правом виске быстро рассасывалась. Лицо ее приобретало свой прежний вид — несмотря на худобу, оно было прекрасно и проникнуто каким-то трогательным величием, словно у заключенной в концлагере. Она сама протягивала Дювалю руку, просто чтобы прикоснуться к нему. Он попытался общаться с ней, предложив ей закрывать глаза в знак согласия. Но она не откликнулась. Быть может, не желала слишком скоро возвращаться к жизни. Ее подняли с постели, Жанна и еще одна сиделка поддерживали ее, но она и не пыталась устоять на ногах — скорее из-за недостатка желания, чем сил.

— Возьмите себя в руки, мадам Дюваль, — упрекала ее Жанна. — Вы навсегда останетесь в таком состоянии, если не станете помогать нам изо всех сил. Подумайте о своем муже, мадам Дюваль!

Он держал ее в объятиях, пока Жанна меняла простыню. Ощущал ее голое тело под рубашкой, прижимая ее к себе дружески и чуть-чуть сердито, словно хозяин. Он ничего не понимал: ведь у него были все основания опасаться этой женщины, и все же с каждым днем все больше и больше она вызывала у него странное ощущение покоя и полноты жизни. Едва расставшись с ней, он уже спешил увидеть ее снова. День ото дня он проводил все больше времени у ее постели. Приносил ей цветы. Не мог наглядеться на нее, особенно когда она дремала и не могла настороженным взглядом оберегать свою тайну. Что же ему с ней Делать? Этого он и сам не знал, зато ясно понимал, что все сильнее запутывается и загоняет себя в тупик. Если когда-нибудь правда выйдет наружу — что он тогда скажет? Но отступать уже слишком поздно. Эта женщина все больше и больше становилась его женой.

И вот случилось то, чего он все время ждал. Всего несколько строк в разделе происшествий, смысл которых был ясен ему одному.

«Неподалеку от Тура рыбаки нашли тело, которое, по-видимому, долго пролежало на дне Луары. Речь идет о молодой женщине, чья личность до сих пор не установлена, так как при ней не обнаружено никаких документов, а в местное отделение полиции не поступало заявлений о чьем-либо исчезновении. Насколько можно сейчас об этом судить, незнакомка была элегантно одета; ее руку украшал витой золотой браслет. Полиция, ведущая расследование, не располагает какими-либо иными данными, способными облегчить поиски. Неизвестно даже, стала ли покойная жертвой несчастного случая, убийства или покончила с собой».

Браслет… Никаких сомнений: Вероника мертва. Дювалю казалось, что он прогуливается во время грозы: в любое мгновение в него может ударить молния. Но укрыться ему негде. Приходится постоянно идти вперед, и только вперед; единственная надежда на спасение заключается в том, чтобы положить конец этой лжи. На следующий день в разделе происшествий появилось еще одно сообщение:

«Утопленница, выловленная из воды близ Тура, была еще жива, когда свалилась в воду. Кроме того, вскрытие показало, что над правым ухом у нее имеется след от сильного удара, что исключает возможность самоубийства. Следствие продолжается».

Выходит, все случилось именно так, как и предполагал Дюваль. И теперь осталась лишь одна мадам Дюваль — подлинная мадам Дюваль, поскольку рядом с ней находился ее муж. Ту, другую, никогда не опознают. И раз до сих пор никто не пришел навестить раненую в больницу — значит, уже никто и не придет. Вероника порвала со своей семьей, настоящих друзей у нее, видимо, не было. Никто никогда и не вспомнит о Веронике… Вот о чем ему следует постоянно помнить, чтобы хватило мужества продолжать искать правду.