Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения Страница 20

— И что же?

— Что… Все признались в горячей и искренней любви.

— Ага. Кроме меня, выходит.

— Выходит, кроме вас.

— И ты думаешь, эта история с ружьем устроена по прямому приказу Самого? Он, что же, так обиделся, получается, что решил меня в холодную засадить?

— Очень не хотелось бы мне так думать, Павел Романович. Очень. Однако вся эта суета… Все эти газетные публикации… Мне кажется, здесь не тот случай, когда можно отмахнуться: мол, собака лает — ветер носит.

— И что же вы предлагаете? — Греч и Лукин тоже переходили с «ты» на «вы» в зависимости от важности обсуждаемого вопроса и обстановки, в которой это обсуждение проходило. — Отменить поездку? Оставаться здесь и разгребать все это чужое дерьмо?

— Я бы остался, — сказал Лукин. — И вплотную занялся бы организацией штаба. До выборов уже… В общем, нужно работать.

— Работать… Конечно…

Греч хотел сказать, что он-то как раз и работает. Павел Романович был глубоко убежден в том, что работа политика — это не заседания предвыборного штаба, не возня с «имиджмейкерами» (как же он ненавидел это слово, да, впрочем, и многие другие словечки из недавно народившегося, модного «новояза»!), не утверждение или доработка плакатов с изображением себя, любимого, а нечто совсем другое.

Первая предвыборная кампания, судя по всему, доказала его правоту.

Тогда все деньги, предназначенные для проведения предвыборной агитации, были отданы детским домам, а сам Греч уехал помогать первому Президенту России. Дела, дела, тогда люди еще следили за тем, что он делает, следили, верили ему, одобряли его поступки и шли за ним.

— Работать, — повторил Греч. — Вот я и думаю, Сергей, что ты преувеличиваешь. Именно — нужно работать. И не забивать себе голову этими гадостями. Работы что ни день, то больше. А все это… — Греч положил руку на стопку свежих газет. — Все это частности. Обычное предвыборное поливание грязью.

Он говорил и сам себе не верил. Слишком уж это было непохоже на «обычную» грызню, на ставшие уже привычными мелкие гадости, подленькие слухи и грязные сплетни, распускаемые по Городу его врагами. Все то, что происходило последнее время, все эти газетные публикации, телепередачи, теперь вот история с хранением оружия — все это носило централизованный характер, было похоже на серьезное давление, которое оказывал кто-то, задействовав все фронты, все направления атаки. И проявляя при этом хоть и грязную, но недюжинную фантазию.

В девяносто первом он прилетел из Риги в Москву за день до путча.

С утра — разрывающийся телефон, непривычно серые, каменные лица ведущих программы новостей, звонок в приемную Ельцина, фантастическое путешествие в Архангельское на депутатской машине по Рублевскому шоссе. Как во сне, как в остросюжетном, цветном и стереоскопическом фильме: навстречу, в сторону центра, — танки, оставляющие на асфальте рубчатые следы, покачивающие длинными стволами пушек. Сколько же их? Для чего? Зачем так много? Что же будет? Бронетранспортеры, набитые пехотой, «Волги» с мигалками и снова — танки, танки…

Что-то сработало у постовых — депутатскую машину не остановили…

Двухэтажный коттедж президента в Архангельском, а в нем — все, фигурально выражаясь, способные держать оружие. Политическое, конечно. Это было самое важное. Одного снаряда хватило бы, чтобы лишить страну способности к сопротивлению, — все собрались в этом маленьком двухэтажном домике, все лидеры-демократы первой волны. Президент с семьей, Бурбулис, Попцов, Хасбулатов… Все, способные держать оружие…

И несколько ребят — он не успел подсчитать, пять или шесть — с пистолетиками и автоматиками: личная охрана Президента.

Одно снаряда хватило бы… Или — тихо и быстро — небольшой группы захвата…

Все, способные держать оружие… Несколько пожилых мужчин, демонстрирующих спортивные достижения только на специально оборудованных, удобных кортах перед телекамерами, — с одышкой, хрипами, кто с аритмией, кто с гипертонией, кто без всех этих прелестей, но просто не годный к физическому сопротивлению… Все, способные держать оружие и сохранить страну… Все были в двухэтажном домике.

Они писали обращение к гражданам России, а по Рублевке шли танки. Они ползли уже по Кутузовскому. Они были уже в центре города.

Под «Лебединое озеро» решали, что делать в первую очередь. И к первой очереди готовились, быть может, пулеметчики в Москве.

Колонной к Белому дому, один бронежилет на всех, машина с президентом впереди, флажок трепещет, требует пропустить, и — пропускают… Пока. Пока еще пропускают. Опоздай они, может быть, на час, на полчаса — спас бы их президентский флажок?..

Греч — на своей депутатской «Волге» — в «Шереметьево». Звонок в Город, чтобы встретили. Через какие-то служебные выходы, узкими темными коридорами из аэровокзала на улицу, к машинам, к своим…

Потом ему скажут, что группа задержания уже была в аэропорту — так, на всякий случай… Как бы чего не вышло… Лучше задержать до выяснения общей политической ситуации…

Не заезжая домой — в штаб военного округа…

И откуда же исходит теперь эта волна террора, направленного против него лично? Кто инициировал травлю — те, из штаба, мстя за то, что наорал на них, разогнал совещание и заставил генералов отказаться от немедленного ввода в город войск? Или тот, другой, из двухэтажного коттеджа, за просьбу, нет, за прилюдное требование Греча, чтобы он, хозяин коттеджа, ни под каким видом не пил до вечера? Чтобы ни грамма алкоголя не было даже рядом с ним в роковой августовский жаркий день — ни в Белом доме, ни на улицах Москвы?

— Как бы там ни было, пора начинать организацию штаба. Сейчас времена не те. И соперники ваши, Павел Романович, посерьезней будут, чем в девяносто первом. И методы у них другие.

— Методы у них всегда одни, — ответил Греч. — Что тогда, что нынче. Ложь, грязь и предательство.

— Тем не менее противостоят нам именно они. И нужно быть во всеоружии.

— Да, а ружье-то забрали у Толи? — спохватился Греч.

— Конечно. Я и забрал.

— Наташа в Москве творит чудеса, — сказал Греч. — Вы знаете, Сережа, что было, когда она пробилась в кабинет к Веретенову?

— Нет, конечно. Откуда?

— Там была просто паника. Наташа пришла и так прямо говорит: дайте, мол, Игорь Вадимыч, справку, что президент подарил моему мужу ружье. А то, говорит, пришла информация, будто наши городские власти считают, что у нас дома склад незарегистрированного оружия. В момент начала предвыборной кампании это очень некстати.

— Хм. Сильно. А что Веретенов?

— Наташа сказала, что он сначала побледнел, потом покраснел. В конце концов, когда он стал уже зеленеть, Наташа ему снова напомнила, зачем пришла. А то получалось какое-то цветное немое кино — цвет меняет, но при этом молчит.

— И что же?

— Знаете, поразительная история. Он так ни слова ей и не сказал. Вызвал какого-то адъютанта, сказал, чтобы поднял реестр дарственного оружия. Адъютант, видимо, был в курсе, вышел, через пять минут вернулся и принес разрешение. Какое-то, Наташа сказала, специальное, не для простых смертных. Но я его, правда, еще не видел.

— Повезло вам с женой, Павел Романович, — улыбнулся Лукин.

— Да. Я знаю, — ответил Греч.

Машина подъехала к зданию аэропорта.

— Когда возвращаетесь, Павел Романович?

— Послезавтра, — вздохнул Греч. — А так хотелось бы отдохнуть… Но — не получится. Заседание, бизнес-завтрак, встреча на заводе, встреча с банкирами, сон и — назад, на родину.

— Счастливого вам полета. — Лукин крепко пожал протянутую ему руку. — И мягкой посадки.

На обратном пути в Город Лукин позвонил в офис Суханова.

— Андрей Ильич? Не могли бы вы ко мне приехать? Часа через два. У меня сейчас встреча в банке, а потом я буду у себя в кабинете. Договорились?

Суханов бывал в мэрии часто, но в кабинете Лукина оказался впервые.

— Добрый день, Андрей Ильич, — сказал заместитель мэра, протягивая Суханову руку. — Рад вас видеть.

— Добрый день, — ответил гость. — Я тоже рад. Да…

— Ну, присаживайтесь. — Лукин показал ему на кресло, стоящее перед письменным столом, почти таким же скромным, как и в кабинете Андрея Ильича.

— Спасибо.

Суханов устроился в кресле и быстро оглядел кабинет.

Портрет президента на стене, шкафы, полки которых забиты папками и книгами, дверцы заперты. Несколько кресел, диван, столик перед ним — все стандартное, ничто не говорит ни о вкусах, ни о пристрастиях хозяина кабинета.

— Андрей Ильич, я вот о чем хотел с вами поговорить… — Лукин сцепил кисти рук перед собой на столе и пристально, исподлобья посмотрел на Суханова. — Что бы вы сказали о своем участии в работе предвыборного штаба Греча?

— Если это предложение, то я могу его принять, — сказал Суханов. — А если это вопрос в чистом виде сослагательного характера, то скажу, что работа предстоит, как принято сейчас выражаться, очень непростая.