Красная карма - Жан-Кристоф Гранже Страница 20

И всякий раз он спрашивал себя: хватило бы ему смелости перемахнуть через этот барьер, чтобы спасти братика? Мерш страдал головокружениями, и одна только мысль о таком прыжке в пустоту вызывала у него ужас. Но все равно – конечно, он бросился бы в реку даже с высоты моста. Лучше умереть со спокойной совестью, чем жить дальше последним трусом.

Братишка… Мершу страшно было представлять его на баррикадах, а уж наедине с трупом Сюзанны – и подавно невыносимо.

Мерш не слишком хорошо разбирался в собственном умонастроении. Рад ли он тому, что остался на сверхсрочной службе? Может, его место рядом с протестующими? Он успел привыкнуть к боевым ночам с метанием «коктейлей Молотова», привык командовать безмозглыми юнцами… А теперь ему предстоит вернуться к повседневной работе сыщика – к допросам, к обходу квартир в поисках возможных свидетелей и tutti quanti…[41]

Он загляделся на рдеющий кончик своей сигареты, мерцавший в ночной темноте. На сей раз сомнений не было: он столкнулся с особым убийцей. Более того: с убийцей – обладателем незаурядного, изощренного разума. Интересно, разыщет ли Берто свидетелей преступления? Он не очень-то надеялся на успех…

В этом безумном убийстве было нечто загадочное. Положение тела (неужто действительно карта Таро?), этот явно обрядовый характер преступления, напоминавшего жертвоприношение – беспощадное, смертоносное, но при этом смутно символизирующее жизнь, как в жертвоприношениях Античности… И еще – эти мелкие укусы… Откуда они взялись? Что означали?

Убийцу необходимо было срочно арестовать – так при какой-нибудь опасности останавливают стоп-краном поезд. Потому что убийца мог возгордиться своей силой, своим безграничным могуществом… Человек без лица, без побудительных причин и, вполне вероятно, знакомый со своей жертвой – ведь Сюзанна открыла ему дверь среди ночи. Человек, который замыслил и осуществил свое преступление в тени прекрасного месяца мая, когда в городе больше не осталось ни законов, ни сыщиков, чтобы преградить ему путь.

Мерш был уже увлечен этой задачей. Он щелчком вышвырнул сигарету за парапет. Итак, для начала: зайти в бистро «У Мартена» и сделать несколько звонков, получить у Деньо добро на расследование, оформить дельце с кабилами и постараться как можно дороже продать свою шкуру воителя-камикадзе. А уж потом допросить обеих подружек Сюзанны.

После ужина Николь повздорила с отцом – такая легкая схватка с папашей в субботний вечер никому не могла принести вреда. Однако Николь все еще переживала отзвуки этой ссоры. Полчаса назад она сидела в своей комнате, слушая Bee Gees – потрясающую «сорокапятку», «World» на стороне А, «Sir Geoffrey Saved the World» на обороте, два шедевра! – как вдруг ее родитель с разъяренным лицом ворвался к ней, размахивая газетой «Франс суар».

– Это что еще за мерзость?

И он швырнул ей на кровать газету с фотографией спиленных деревьев на бульваре Сен-Мишель.

– Вам еще не надоело хулиганить?!

Тщетно Николь объясняла отцу, что не была на той демонстрации, что громилы могли валить все, что угодно, и она тут ни при чем, – отец разразился гневной обличительной речью против студентов – этих «юных идиотов», которые сами не знают, чего им надо, и потому портят жизнь окружающим.

– А это не так уж и плохо, – ввернула Николь.

Девушка знала, что может позволить себе такую дерзость даже в самых серьезных перепалках. Что бы ни случилось, она неизменно оставалась в глазах отца его «дорогой малышкой».

Но тут он вывалил на дочь все, что у него накипело: и нелепость подобных бессмысленных действий, и идиотское преклонение этих «молокососов» перед Че или Мао, и неблагодарность нынешней молодежи, оплевавшей родину, которая ее вскормила, и нежелание уважать мир, который нужно восстанавливать после войны…

В последнем вопросе Николь была согласна с отцом: на долю старшего поколения выпали такие испытания, какие и не сравнишь со сплином беззаботных лентяев-студентов.

Отец вдруг заметил пепельницу, сухую и серую, как камин поутру.

– И прекрати смолить эту гадость, черт возьми!

Однако тут он вступил на скользкий путь, поскольку сам дымил как паровоз. А потому быстренько вернулся к своей обличительной речи и разорался на весь дом.

Николь невозмутимо наблюдала за своим беснующимся родителем, который, казалось, готов был перебить все мелкие экзотические статуэтки, украшавшие ее комнату.

Отец был похож разом на Сэмюэла Беккета и на парашютиста[42], если такое сочетание возможно. Короткая стрижка, орлиный нос, маленькие очочки и крепкая, как наковальня, квадратная челюсть. Николь нетрудно было представить, как он отпиливает раздробленные ноги в санитарной палатке на поле боя.

Теперь отец сменил пластинку, перейдя к де Голлю. Он не был таким уж приверженцем Генерала, но все-таки… человек, который столько сделал для Франции – достаточно вспомнить хотя бы о его военных заслугах! – так как же можно плевать ему в лицо?!

– Да-да, буквально – плевать в лицо! – твердил отец, нервно вертя в пальцах сигарету. – Вы делаете именно это, когда обзываете де Голля нацистом на этих ваших идиотских демонстрациях! Все эти дебильные лозунги, все эти политические речовки и оскорбления!.. Вы хоть понимаете, что творите, черт подери?!

Николь помалкивала, давая отцу выпустить пар. Вчерашняя демонстрация была не единственной причиной его гнева. Может, у него какие-то неприятности в больнице? Или ссора с мадам супругой?

Николь встала с кровати, подошла к окну и взглянула на бульвар Инвалидов. Их дом был расположен напротив больницы для слепых детей и подростков.

С самого детства она встречала на улице этих бедняг с померкшими глазами и белой тростью в руке.

– Ты меня слушаешь? – спросил отец и завершил свою филиппику мрачным предсказанием, что экзамены в этом году наверняка будут сорваны. – В твоем возрасте я уже учился на четвертом курсе медицинского!

Наконец он вышел, чтобы сорвать свой гнев на ком-нибудь еще из домашних. Теперь Николь осталась одна и могла провести вечер, как ей вздумается. Заперев дверь комнаты, она осторожно достала кисет с гашишем. Для того чтобы остыть после отцовского скандала, лучшего средства не найти…

Что касается наркоты, Николь пока была девственницей… ну или почти девственницей. Она курила траву, но никогда еще не пробовала так называемые тяжелые наркотики типа опиума, героина или ЛСД (о последнем все кругом говорили, но он редко встречался на парижском рынке). Однако Николь читала книги Тимоти Лири[43] и намеревалась в будущем расширить свои познания в этой области. А пока она довольствовалась мини-порциями гашиша – просто так, чтобы расслабиться.

На прошлой неделе она позволила себе купить за пятнадцать франков брусочек Black Bombay – жирного вещества со скверным, одуряющим запахом. Поставив последнюю пластинку «Роллингов» – «Their Satanic Majesties Request», 33 оборота, – она под музыку подогрела смолянистый комочек зелья. Потом разрезала пополам сигарету и